Азбучные истины и притчевая стратегия повествования в романе Т. Толстой "Кысь"

В работах, посвященных исследованию жанровой специфики романа Т. Толстой «Кысь» (1986–2000) как романа-антиутопии [Крыжановская] и постмодернистского романа [Давыдова], обращалось внимание на метафорику, символику и многослойность художественной системы произведения, представляющей собой синтез исторических и литературных аллюзий и реминисценций, бытописания, фантастики и натурализма [Латынина]. Обращение к сказовой повествовательной форме делает авторский дискурс неявным, скрытым за высказыванием персонажа, обладающего обыденным сознанием и наивным мироощущением. Художественная

Азбучные истины и притчевая стратегия повествования… 215 система романа Т. Толстой определяется особым образом организованной повествовательной стратегией, которая ориентирована на притчу¹. Притчевая стратегия проявляется на разных уровнях повествования: прежде всего в многоплановости содержания², которая создается благодаря использованию целого ряда художественных приемов, характерных для жанра притчи³. Как замечает Е. К. Ромодановская, «важнейшая роль притчи заключается не столько в ее дидактичности, сколько в ее многозначности», а также возможности «свободного толкования текста» [Ромодановская: 13–14]. Т. Толстая, создавая многозначную художественную структуру своего романа, прибегает к приемам иносказания, скрывая бытийное, философское содержание за нарочито подробным бытописанием. «Принципиальная для притчи иносказательность, — как замечает исследовательница, — является своего рода механизмом активизации воспринимающего сознания: за повествовательно развернутой совокупностью значений требуется разглядеть ее неявный смысл, в чем и состоит нарративная интрига данного жанра» [Ромодановская: 39].

Неслучайным представляется неоднократное упоминание понятия «притча» в тексте романа. Кроме того, в главе «Твердо» один из героев (Кудеяр Кудеярыч) дает ее определение: «Притча есть руководящее указание в облегченной для народа форме»4. Бенедикт, обладающий примитивным мышлением, пытается применить это знание, обнаруживая следы притчи в прочитанных сказках, стихах, рассказах (глава «Ерь»):

«Не стихи это, а притча! Руководящее указание в облегченной для народа форме»5; «Догадался, вычислил, понял намеки, притчу понял — все и сошлося!» (371).

Роман, написанный Т. Толстой, такой «облегченной формой» не обладает, требуя от читателя умения «читать между строк». В нем отсутствует прямое цитирование евангельского текста, однако реминисценции и аллюзии евангельских образов и мотивов, адресованные «концепированному читателю» (термин Б. О. Кормана [Корман: 124]), пронизывают весь роман, выводя его содержание на метафизический уровень. Создавая второй смысловой план, уходящий в подтекст сюжетного повествования, автор апеллирует не к памяти и реальному опыту отдельного конкретного читателя, а к коллективной памяти и культурному и духовному опыту современной читающей публики.

Особое значение в романе приобретает евангельская истина: «Вначале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» (Ин. 1:1–3). В своем желании понять книжное слово, герой на деле, сам не осознавая того, ищет Бога в себе. Бенедикт чувствует свою духовную несостоятельность и испытывает от этого моральные и физические страдания:

«Внутри, — смотри — и внутри нет его, — уж всего вывернуло наизнанку, нет там ничего! Кишки одни! Голодно мне! Мука мне!..» (401).

В качестве духовного ориентира в романе «Кысь» выступает книга:

«Я только книгу хотел, — ничего больше, — только книгу, только слово, всегда только слово, — дайте мне его, нет его у меня! Вот, смотри, нет его у меня! Вот, смотри, голый, разутый, стою перед тобой» (401).

Наставник Никита Иванович объясняет, почему истинный смысл прочитанного оказывается недоступным Бенедикту:

«Жизненную, жизненную азбуку не освоил! <…> есть понятия тебе недоступные: чуткость, сострадание, великодушие… <…> Честность, справедливость, душевная зоркость… <…> Взаимопомощь, уважение к другому человеку… Самопожертвование…» (343).

Притчевая стратегия текста проявляется в композиции романа, названия глав которого обозначены буквами старославянской азбуки, что является одним из способов создания метафорического подтекста повествования. В интервью газете «Московские вести» Т. Толстая объяснила причину таких названий глав: «Сначала я хотела главы просто пронумеровать. Но показалось скучно. Что такое — глава 28? Потом решила, что раз роман про книгу, так и сделаем из него книгу. Расставив эти буквы <…>, я обнаружила, что их “имена” аз, или глаголь, или покой — каким-то образом — не полностью, но заметно отражаются в тексте главы» [Толстая Н. Н., Толстая Т. Н.: 346]. Как отмечает О. Е. Крыжановская, «используя символические

Азбучные истины и притчевая стратегия повествования… 217 обозначения букв древнерусского алфавита, Т. Толстая создает гипертекстовую структуру произведения, своеобразную энциклопедию “мутации духовности” в современном мире (“послевзрывного” периода)» [Крыжановская: 17].

Основной мотив произведения — постижение главным героем Бенедиктом «жизненной азбуки», которую вместе с ним постигает и читатель. Как отмечает исследователь А. В. Зиновьев, буквы кириллицы «криптографируют не только Макрокосм, они символически выражают и Микрокосм. Точнее, изображают жизненный путь Человека. Этот путь полярен, и все зависит от того, на светлую или темную стезю изначально ступил индивид» [Зиновьев: 37]. Семантика названия каждой главы по имени очередной буквы алфавита отражает суть содержания фрагмента повествования и символизирует этап духовного и морального развития, на котором находится Бенедикт.

Значение первой главы «Аз» можно трактовать по-разному: «аз» как азы познания, начальная стадия постижения знания. Коренной смысл буквы — «изначально» [Зиновьев: 56]. Так, роман начинается с «Аз» — то есть с азов, которые дают первичную картину мира «голубчиков», простых горожан Федор-Кузьмичска (Взрыв, радиация, Кысь, рассказ старика об устройстве мира). Кроме того, «аз» означает личное местоимение первого лица единственного числа — «я». Личное местоимение в заглавии первой главы романа репрезентирует главного героя — Бенедикта. Однако герой не осознает себя как личность: он рассказывает о своих впечатлениях и переживаниях, подобно ребенку, не говоря о себе в первом лице и называя себя по имени. Это свидетельствует об инфантилизме героя, неспособности иметь собственную точку зрения, отсюда понимание себя как части целого — мира Федор-Кузь-мичска, мира простых «голубчиков». Как отмечает Г. Л. Не-фагина, «Бенедикт выступает в ипостаси Ребенка, которого опекают Взрослые — Никита Иванович (Прежний), мурзы, Набольший Мурза, который позволяет играть с указанными им игрушками (книгами), Главный Санитар — его тесть, то есть второй отец. Он пытается достигнуть Взрослости, самостоятельно добывая книги, распоряжаясь (как взрослый) судьбами других людей» [Нефагина].

Следующая глава романа — «Буки» — носит имя второй буквы старославянской азбуки, в соответствии с полярной природой которой имеет двойственное значение. С одной стороны, она может пониматься в значении «письмо, грамота». С другой стороны, эта буква трактуется как «дерзкий, нескладный, своевольный, буйный, бучливый, глупый» [Зиновьев: 94]. Такое двоякое понимание буквы-слова «буки» в совокупности с ее коренным значением — «будет» [Зиновьев: 56] — отражает суть второй главы романа. В этой главе Бенедикт рассказывает о знакомстве с азбукой (буквами) и книгами. Однако в силу своей малообразованности он трактует и то и другое довольно примитивно. Расхожие взгляды родителей на воспитание Бенедикта и его собственные мечты об успешном будущем представляют собой начальный этап терзаний главного героя, его попытки самоопределиться в окружающем мире.

Значение названия главы «Веди» трактуется как «ведать, знать, владеть»: «корень веди объединяет образованность и культуру» [Зиновьев: 56, 105]. В главе «Веди» разворачивается повествование о Никите Ивановиче, одном из «Прежних», — наставнике Бенедикта, который пытается направить героя на путь истинный. Носитель сокровенного знания, оберегающий его как божественный дар, предпринимает попытки восстановить утерянные достояния культуры. Однако он сталкивается с непониманием со стороны других жителей Слободы. В этой главе Бенедикт предстает как один из «голубчиков», он так же, как и они, не способен воспринять наставления Никиты Ивановича.

В главе «Живете» Бенедикт впервые задумывается о мире и о себе в мире, когда он задается вопросом:

«Кто я?!.. Фу ты… Это же я. Словно на минуточку себя выпустил из рук, чуть не уронил, еле успел подхватить… Фу…» (74).

Героя обуревают вопросы о смысле жизни:

«Да и что мы про жизнь знаем? Ежели подумать? Кто ей велел быть, жизни-то? Отчего солнце по небу катится, отчего мышь шебуршит, деревья кверху тянутся, русалка в реке плещет, ветер цветами пахнет, человек человека палкой по голове бьет?» (74–75).

Согласно значению старославянского алфавита, слово «живете — живот, живый, живительный, животворный, а вообще —

Азбучные истины и притчевая стратегия повествования… 219 жизнь» [Зиновьев: 112]. В системе азбучного мироустройства эта буква «символизирует самостоятельную жизнь, но в условиях полного послушания своим наставникам» [Зиновьев: 112]. Страх Бенедикта перед действительностью, неготовность к духовной жизни выражаются в его трактовке буквы-слова «Живете». Для него она не несет в себе семантику жизни и нового пути, в ее начертании герой видит преграду, как будто кто-то раскинул руки и загораживает путь, не пускает: «…сюды не пущу. Неча!» (355).

В очередной раз душевные сомнения одолевают Бенедикта в главе «Иже», название которой имеет семантику выбора. Главный герой вновь задумывается о своем месте в жизни, о выборе человека. Восклицая:

«Живи не хочу. Все есть. А все чего-то неможется. Все чего-то свербит, свербит.

…Али богатства алчу? …Али свободы? …Али помереть бо-юся? …Али куда уйти хочу? …Али вознесся дерзостью до высот своеволия…» (95).

Смысл буквы-слова «Покой», давшей название следующей главе, — «невозмущенность страстями, уравновешенность сердца, чуткость и совестливость, неколебимость воли. Это не леность безделья, а покой силы, твердой уверенности в правоте своих взглядов, высшее единение веры и духа, обдуманный поступок ради общего дела» [Зиновьев: 127]. Кроме того, как отмечает Л. В. Савельева, со словом «покой» ассоциируется кончина, «“успокоение, отдохновение”: Покои души (Григорий Назианзин, XI в., 358); “кончина, преставление”» [Савельева: 19]. Бенедикт подвергает образ буквы самостоятельному осмыслению по форме ее начертания. Ему видится «дверь, проем дверной! А что там за ним? — незнамо, может, жизнь новая, неслыханная! Какой еще не бывало!» (355).

В главах «Ша» и «Ер» («ша» — «ничтожный», «суетный»; «ер» — «вор», «плут», «мошенник» [Зиновьев: 61–62]) Бенедикт переживает нравственное падение. После серьезнейших потрясений, он возвращается к своему наставнику Никите Ивановичу в главе «Еры» (от «ерыга» — «шатун, гуляка, пья-нюга» [Зиновьев: 62]). «Прежний», видя страстную любовь Бенедикта к чтению, наставляет его:

«Читать ты, по сути дела не умеешь, книга тебе не впрок, пустой шелест, набор букв» (342).

Бенедикт к концу романа начинает постигать скрытые от глаз обывателей смыслы в окружающей его жизни, по-новому прочитывает знакомые тексты, открывая в них тайное содержание. Однако, главную книгу наставник так и не дает Бенедикту, говоря, что для ее чтения необходимо знание «жизненной азбуки».

Очевидно, речь идет о Библии, хотя она и не названа в тексте, но известно, что само слово Библия переводится как Книга. Последнее наставление Никиты Ивановича Бенедикту: «Азбуку учи! Азбуку! Сто раз повторял! Без азбуки не прочтешь!» (409), — по всей видимости, обращено не только к герою, но и к читателю и является ключом к тексту романа.

В соответствии с полярным значением старославянской азбуки буквы «фита» и «ижица» легли в основу ряда противоположных друг другу значений. В связи с чем в романе именно в этих главах герой испытывает максимальные душевные терзания. В главе «Фита» (буквенное значение в положительной коннотации дало начало таким словам, как «феология — теология, Богословие», а в отрицательной — «феогония — родословия богов языческих, баснословие» [Зиновьев: 149]), Бенедикт переживает сильную душевную неудовлетворенность, что приводит его к борьбе с самим собой и расколу сознания. Придя к полному духовному краху, он сравнивает себя с кысью. Кысь есть ни что иное, как квинтэссенция первобытного страха, порождение больного сознания «голубчиков», возникшее вследствие тревожных ощущений неизведанности и непонимания окружающего мира. Все неприятности и тревоги объясняются просто: «Кысь в спину смотрит!!!» (130). Испытывая душевные терзания, Бенедикт говорит:

«Я не хотел, нет, нет, нет, не хотел, меня окормили, я хотел только пищу духовную, — окормили, поймали, запутали, смотрели в спину! <…> Да, это она! Испортила меня, аа-а-а, испортила!» (401).

Иносказательность, пронизывающая текст романа, усиливается к его финалу. Заключительная глава носит название «Ижица». По определению «Толкового словаря русского языка»

Д. И. Ушакова, это «последняя буква церк.-слав. азбуки, обозначающая звук “и” <…>. Прописать ижицу (разг. устар.) — выпороть, сделать внушение, нравоучение» [Ушаков]. Сцена сожжения «Прежних» заканчивается их «воскресением» и «воспарением», отсылая к финалу земной жизни Христа. На вопрос Бенедикта, жив он или умер, Никита Иванович отвечает: «А понимай как знаешь!..» (412). Эти слова обращены автором и к читателю, которому необходимо самостоятельно вывести для себя «назидание» или «мораль».

Использованные в оглавлении старославянские буквы, наряду с другими средствами создания притчевой стратегии повествования, значительно расширяют смысловое поле содержания романа «Кысь» и помогают постичь его суть и динамику развития главного героя. Содержащееся в азбуке Татьяны Толстой послание представляет собой зашифрованную форму авторского дискурса. Прочтение романа с учетом притчевой повествовательной стратегии позволяет вскрыть глубинный смысл его содержания, адресованный автором читателю.

Дата поступления в редакцию: 15.12.2017

Received: December 15, 2017

Date of publication: June 29, 2018