Библейские аллюзии в романе А. Варламова "Затонувший ковчег"

П остановка проблемы. Библия и для современных деятелей искусства зачастую является эталоном духовных, эстетических и моральноэтических ценностей. Мотивы и образы Священного Писания аккумулируют культурный пласт той или иной эпохи. Сюжеты из древнейших текстов Ветхого и Нового Завета становятся источником вдохновения для создания актуальных произведений.

Русская литература имеет неразрывную связь с христианской традицией. В течение многих веков важнейшим в отечественной словесности является, по словам М.М. Дунаева, «ее православное миропонимание, религиозный характер отображения реальности» [Дунаев, 2001]. В своей работе исследователь отмечает, что «литература нового времени принадлежит секулярной культуре, она и не может быть сугубо церковной. Однако Православие так воспитывало русского человека, так учило его осмыслять свое бытие, что он, даже видимо порывая с верою, не мог отрешиться от привитого народу миросозерцания» [Там же]. Христианская этика настолько прочно укрепилась в жизни людей, что мы не всегда способны в полной мере отрефлексировать ее влияние на формирование нравственного сознания человечества. Библейские образы становятся архетипами – доминирующими проекциями, «которые душа всякий раз переживает заново» [Юнг, 2009, с. 222–223]. Сюжеты Священного Писания укоренились в мышлении, языке, что позволило художникам видеть в Библии поэтический миф.

Словесность конца ХХ столетия возвращается к наследию классической литературы, где вновь появляется интерес к религиозным текстам и мотивам. В этот период, по словам Н. Ковтун, «культурная ситуация вновь заставила говорить о судьбе реализма в современном мире. Разочарование в идее глобализма, сворачивание проекта постмодернизма вызвало подчеркнутый интерес к реалистическим принципам письма» [Ковтун, 2017, с. 571]. На смену игровой концепции, где превалировало отрицание всевозможных (в том числе и религиозных) культурных ценностей, приходит новая поэтика, которая опирается на традиционалистскую эстетику. С конца 90-х гг. библейский контекст все отчетливее проявляется в текстах многих актуальных писателей: А. Варламова, В. Шарова, А. Иванова, Е. Водолазкина и др. Особенно интересен образ «нового святого». К историям о «современном праведнике» относят роман А. Иванова «Географ глобус пропил» (2003) [Круглов, 2019], тексты Л. Улицкой «Сонечка», «Веселые похороны» [Ковтун, 2014], «Искренне ваш Шурик», где главный герой обладает чертами «святости» (2003) [Гонтарева, 2022, с. 61].

На пороге XXI в. одним из адептов «традиции классического реализма», по мнению Н.Л. Лейдермана и М.Н. Липовецкого [Лейдерман, Липовецкий, 2003, с. 522], становится А. Варламов. В прозе писателя утверждается христианская система ценностей, П.В. Басинский считает произведения Варламова нынешними хранителями реалистических традиций [Басинский, 1996]. Он ставит его в один ряд со сторонниками «деревенской прозы» – В.И. Беловым, В.П. Астафьевым и В.М. Шукшиным. Автор неоднократно затрагивает тему сельской жизни («Дом в деревне: повесть сердца», «Падчевары»). Его творчество окрашено религиозным настроением («Купол», «Затонувший ковчег», «Рождение»). Являясь приверженцем классической прозы, А. Варламов следует гуманистическим идеям русской литературы XIX–XX вв. («Мысленный волк»).

Анализ библейских аллюзий в прозе писателя позволит более глубоко понять авторскую философию и поэтику, уяснить способы создания художественных образов.

Цель статьи – выявить семантику библейских аллюзий в романе Алексея Варламова «Затонувший ковчег».

Методы исследования. В ходе исследования используются методы: культурноисторический, сравнительно-типологический, герменевтический, структурносемиотический анализ текста.

Результаты исследования . Для прозы А. Варламова характерно соединение двух форм поэтики: реалистической и религиозно-мифологической. Это связано в том числе с тем, что творчество автора развивается на рубеже конца

СИБИРСКИЙ ФИЛОЛОГИЧЕСКИЙ ФОРУМ ^{2023. № 2} (²³)

XX – начала XXI в. Данный период характеризуется наступлением мирового общецивилизационного кризиса. Культурный пласт претерпевает упадок религиозного сознания, происходит глобальное разочарование в человеке и человечестве, мир находится в состоянии переживания «конца времен».

Уникальность мировосприятия А. Варламова, по мнению критика В. Курбатова, заключается в том, что автор стремится «найти в этом миропорядке определяющий смысл и место» [Курбатов, 2000, с. 3]. В последнем десятилетии XX в. литература «столкнулась с проблемой отсутствия единой правды», которую бы приняло общество [Счастливцева, 2007]. В свою очередь, это побуждает людей ставить перед собой извечные вопросы «о смысле человеческого существования» [Новикова, 2020, с. 56]. Возникают апокалиптические настроения, возвращается интерес к православной культуре, которая вновь становится спасательным судном. А. Варламов констатирует: «Никогда мы не были так близки к Страшному суду и одновременно так к нему не готовы, как сегодня, на исходе второго тысячелетия» [Варламов, 1997, с. 15]. На страницах романа «Затонувший ковчег» автор разворачивает эсхатологический миф. В произведении обнаруживаются цитаты, аллюзии, образы из Ветхого и Нового Завета, которые отображаются на уровне содержания и поэтики текста.

В литературоведении аллюзия определяется как «сознательный авторский намек» [Белокурова, 2005] на известное художественное творение. По выражению И.Р. Гальперина, «аллюзии – это ссылки на исторические, литературные, мифологические, библейские и бытовые факты» [Гальперин, 1958, с. 217]. Исследователь отмечает, что читатель знакомится с этими фактами благодаря присутствию в тексте указания на какое-либо явление. Первоисточник, как правило, неизвестен. Аллюзия всегда несет в себе добавочный скрытый смысл. Автор допускает возможность наличествования знакомой ему информации у читателя, однако это не всегда имеет место быть. Подтекст может расшифроваться лишь в том случае, если человек обладает фоновыми знаниями.

Классификация аллюзий очень разнообразна: стихотворные и прозаические цитаты, имена собственные, названия литературных произведений, крылатые выражения, поговорки, цитаты из древнейших источников и многое другое. С аллюзией тесно связано понятие «интертекстуальности», которая представляет собой «пермутацию других текстов» [Кристева, 2004, с. 399]. Очень часто Библия выступает в качестве интертекста, поскольку священный текст метафоричен и символичен. Он обладает сильнейшими образами (архетипами). Русская словесность «по-новому интерпретирует библейские мотивы, образы, символы в сфере содержания и выражения» [Новикова, 2019, с. 18]. Применяемые в художественном произведении цитаты из Священного Писания становятся интертекстуальными элементами. Изучение межтекстовых связей является важной составляющей анализа литературного творчества.

В художественном мире А. Варламова ключевую роль играют религиозноэтические элементы, наполняющие смысловое поле произведения. Писатель придерживается гуманистических идей, связанных с христианской традицией. Мировоззренческие взгляды автора зависят от религиозного, православного миропонимания. В интервью писатель часто говорит о Библии как о достоверном источнике знаний: «Сказанное в Евангелиях не подлежит сомнению, это аксиома. А вообще для меня очень важен святоотеческий мир, русская и вообще шире – православная агиография. Она мне по-человечески не то чтобы ближе, чем Сам Христос, нет, но я понимаю, очень чувствую эту русскую традицию – не напрямую обращаться к Спасителю, а через людей, Ему всей жизнью послуживших» [Сегень, 2015]. По словам автора, к вере он пришел в сознательном возрасте, будучи студентом: «Я воспитывался в атеистической семье, но стремление к православию пришло от жадного интереса к чему-то отличному от советского, монотонного и одноцветного. Мир церкви, который тогда глухо отрицался, но наперекор всему существовал, вызывал во мне любопытство <…> Так получилось, что именно в МГУ, где сейчас преподаю, я попал в среду людей более продвинутых в духовном отношении, чем я» [Чупринин, 2011]. После окончания университета А. Варламов осмысленно принял Таинство Крещения. Весь пережитый духовный опыт стал подспорьем для его творчества. Размышляя о духовных и нравственных исканиях человека, автор говорит: «Мои герои пережили отход от Бога – и возвращение к Нему в конце жизни. Было интересно проследить, как и почему это происходило [Сегень, 2015].

В октябре 1997 г. выходит в свет роман «Затонувший ковчег». Жанровостилистической особенностью прозы становится социально-психологический аспект. Центральная тема произведения – феномен сектантства – была одной из ключевых для художников-традиционалистов: Ф. Абрамова, В. Астафьева, В. Распутина, В. Личутина. В основе авторского мифа Варламова лежит эсхатологический мотив, который является ведущим сюжетообразующим компонентом текста. Так, тема сектантства тесно переплетается с идеей спасения человечества в день Страшного Суда и проходит красной нитью через все произведение.

В книге «Затонувший ковчег» секта представлена автором в варианте двух организаций: «Церкви последнего завета» и староверческой общины Бухары, – которые в процессе религиозной деятельности приводят героев в состояние «зомбирования». Варламов выражает беспокойство феноменом порабощения массовым сознанием, высказываясь о сектантстве как о подлинной беде российской: «Сколь ни поднималось государство, сколь ни крепло на зависть соседям, сектанты все разрушали. Секты декабристов и народников, хлыстов и духоборов, большевиков и диссидентов, секты «новых русских» и Божественного Искупителя – как по заколдованному кругу мчимся, и снова спотыкаемся, и вниз скатываемся» [Варламов, 2002, с. 361]. Озадачиваясь феноменом деструктивности различного рода общественных движений, автор пытается обличать преступные деяния адептов новой веры. Так, поднимая тему сектантства, Варламов создает аллюзию, отсылая читателя к библейским сюжетам и наполняя свое произведение мифологическим содержанием.

СИБИРСКИЙ ФИЛОЛОГИЧЕСКИЙ ФОРУМ ^{2023. № 2} (²³)

Писатель не случайно затрагивает эсхатологическую проблематику в романе. Он констатирует, что на границе двух веков возникает ощущение конечности судьбы человека и всего сущего. В статье, посвященной апокалиптическому настроению общества в кризисную эпоху, Варламов пишет: «И если верно, что одной из “архитем”, увлекших художников начала века, было рождение нового мира и нового человека, то архитемы современной литературы – смерть этого мира и этого человека» [Варламов, 1997, с. 69]. Апокалиптическая тематика интенсифицирует мифологические и библейские образы в нынешней литературе. Возникает новая волна интереса к сфере утопического и антиутопического жанров. Воззрения автора сводятся к тому, что «в основе нынешнего “апокалиптического всплеска” лежит глубочайший кризис позитивистской мысли, вызванной исчерпанностью всех прогрессивных и утопических теорий и идей, идущих от эпохи Просвещения и поставивший мир на порог аннигиляции» [Варламов, 1997, с. 15]1.

Название романа «Затонувший ковчег» тесно переплетается с библейским преданием о Всемирном потопе. В произведении образ ковчега соотносится с Бухарой, небольшой деревушкой, находящейся в глухой тайге, где испокон веков живут староверы. Аллегорический образ спасательного судна в романе сравнивается с образом трюма: «Хотели теплое местечко занять, а оказались в трюме» [Варламов, 2002, с. 397]. В книге Бытия история о Всемирном потопе повествует о глобальной катастрофе – наводнении. Ужас настигает человечество за грехи и непослушание перед Богом. В предании сказано, что спасение уготовано не всем, лишь «человек праведный и непорочный в роде своем» (Быт. 6:9) способен пережить трагическое событие.

Роман «Затонувший ковчег» охватывает события двух столетий, однако время в произведении выступает больше как биографическое. Художественный текст основывается на пространственных категориях, которые преобладают над временными. Хронотоп романа строится на антиномии город – деревня, выделяется два топоса: Петербург – проклятый град Антихриста и Бухара – Святая обитель.

Начинается роман с истории об освоении новых земель старообрядцами. Целью православных христиан было сохранение устоев и традиций старой веры. Обрядовые реформы, совершенные по указанию патриарха Никона, воспринимались крестьянами враждебно. Миряне были уверены в том, что преобразования церкви свидетельствуют о знамении грядущего пришествия Антихриста, которое должно произойти незадолго до конца света: «В начале восемнадцатого века на строительстве Петербурга, где среди порабощенных Петром крестьян трудились тайные и явные противники никонианской веры, произошел побег. Несколько семей, тяготившихся невозможностью свободно следовать своим обрядам, устремились на волю <…> В устье реки Пустой они облюбовали небольшую поляну, вырыли землянки и стали жить. Место было наречено Бухарой <…> Деревня жила так, как будто ос талась одна на свете, а весь мир за ее чертой сделался добычей Зверя.

Убежденные в своей избранности основатели скита завещали детям не покидать спасительное место, а если слуги Антихриста разыщут их или же голод погонит в иные края, запереться и сжечь себя в очистительном огне» [Варламов, 2002, с. 244].

Произведение отсылает к сказаниям о «далеких землях», возникших в русской народной культуре в конце XVIII в. Отличительным признаком легенд о «далеких землях» становится поиск скитальцами «земного рая» для реализации справедливого и праведного мира. Как отмечает Н. Ковтун, подобные поиски предполагали препятствия, однако это «только усиливало веру в мистический град» [Ковтун, 2009, с. 324]. В романе Варламова герои претерпевают нелегкие испытания: «Первые годы, проведенные бухарянами в лесной пустоши, были неимоверно тяжелыми. Их преследовали неурожаи, и вместо хлеба они ели сосновую и березовую кору. Многие умерли, иные, не вынеся тягот, ушли в обжитые места, но неустанными трудами и молитвами община выстояла» [Варламов, 2002, с. 244]. Пространство леса выступает и в качестве переходного состояния, во время которого происходит сакральное таинство – герои обретают дом: «Со временем ее насельники завели скотину и огороды, срубили избы, амбары и бани, поставили часовню, стали ткать одежду и изготовлять обувь, немудреную мебель и хитрый крестьянский инструмент. Мало-помалу отвоеванное у тайги пространство превратилось в обыкновенную деревню» [Варламов, 2002, с. 244]. Святая обитель напоминала загадочный Китеж-град, так это место именует один из главных героев – Илья Петрович. И действительно, на протяжении двух веков Бухара в глазах героев представлялась в образе недоступной и желанной русской Атлантиды, где люди жили «как будто лишь им одним, не разорвавшим священный завет с истинным Богом, будет уготовано на небесах спасение» [Варламов, 2002, с. 248].

Параллельно жизни староверческой общины в романе представлена деятельность духовного центра под названием «Церковь Последнего Завета». Религиозная община располагается в Петербурге, изображается в свете любви к человечеству: «Приходили напуганные, одинокие, не нашедшие места в жизни <…> Казалось, в ту пору, когда вокруг все сгущается и жизнь становится страшнее и непредсказуемее, Церковь Последнего Завета сделалась единственным прибежищем для всех измученных и усталых людей. Здесь никто не отталкивал неопытных и робких, как в казенных православных храмах, – здесь любили и рады были каждому» [Варламов, 2002, с. 344]. Проповедь добродетели, однако, оборачивается для приверженцев новой веры злыми помыслами. Ученики религиозной общины становятся рабами в руках духовного наставника.

Оппозиция город – деревня уточняет художественное наполнение каждого локуса. Так, Петербург представляет собой источник порока, лжи и разврата, а Бухара – благодеяния и милости. Историософия разграничивает мир на биполярную модель. Русская мифологическая картина мира делит человечество на служителей Господа (добра) и воинство дьявола (зла). Антагонизм между добром и злом есть воплощение борьбы между истиной и ложью. А. Варламов разворачивает миф таким образом, что в конце романа город остается целым,

СИБИРСКИЙ ФИЛОЛОГИЧЕСКИЙ ФОРУМ ^{2023. № 2} (²³)

а Бухара погружается в «болотную трясину» [Варламов, 2002, с. 438]. Болото издревле является символом регресса, стагнации, гибели и разложения духовного. Легендарный сюжет подсвечивает трагедию современного грешного мира, где религиозная община погрязла во лжи и пороке. Так утопия, воплотившись в жизнь, становится своей противоположностью. На страницах произведения показано, что не все староверческие общины выдержали проверку временем. Появление в стенах храма лжеучителя послужило причиной скорой гибели Бухары. В Библии сказано: «Были и лжепророки в народе, как и у вас, будут лжеучители, которые введут пагубные ереси и, отвергая искупившего их Господа, навлекут сами на себя скорую погибель. И многие последуют их разврату, и через них путь истины будет в поношении» (2 Петра 2:1).

Образ лжепророка соотносится с Вассианом, ученым и атеистом. Имя Вассиан отсылает к реальному религиозному деятелю, известному под псевдонимом Виссарион. Автор и основатель синкретического учения «Последний завет», что аналогично названию параллельно развивающейся в романе петербургской секте – «Церкви Последнего Завета». Самозванец проникает в духовную общину с целью изучения истории скита. Будучи человеком образованным, он принимает на себя «власть над всем муравейником» [Сухих, 2005, с. 21]. Деревенские жители видят в образе Вассиана Святого учителя. Мошенник подчиняет себе души людей при помощи поддельного «чуда». Совершается подлог в виде подмены святых мощей на останки заключенного. В русской народной культуре мощи святых приравнивались к чудотворным иконам. В поверьях сказано, что останки преподобных могут исцелять тела и души страждущих мирян.

В Откровении (16:13; 19:20; 20:10) упоминается о лжепророке как о втором звере, который будет использовать знамения и чудеса, чтобы войти к людям в доверие: «И чудесами, которые дано было ему творить перед зверем, он обольщает живущих на земле» (Откр. 13:14). Миссия лжепророка на земле заключается в том, чтобы заставить человечество поклоняться Антихристу. Изображение лжеучителя в романе отсылает читателя к времени «Великой скорби». Это событие указывает на появление Антихриста, который одурманит сознание всех людей (Дан. 7:8, 24, 25; Откр. 17:8–14) и вместе с лжепророком они создадут на земле царство Сатаны. Ведущим мотивом в произведении и становится мотив Антихриста. Образ зверя обнаруживается в лице лидера «Церкви Последнего Завета» – Люппо. В переводе с латинского «lupo» означает «волк». В христианской традиции волк – олицетворение зла, дьявола и ереси. Упоминание о звере как источнике хитрости и жестокости присутствует в Новом Завете: «Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей шкуре, а внутри суть волки хищные» (Еван. от Мат. 7:15). Исследователи в области эсхатологии В.Э. Багдасарян и С.И. Реснянский пишут о том, что «феномен самозванца, составивший в отечественной истории самостоятельный сюжет, органично вплетен в ее эсхатологические перспективы. Из какого бы пространства ни приходили самозванцы на царствие, из “латынской” Польши или Урала, они опознаются по признаку чуждости» [Багдасарян, Реснянский, 2022].

Автор романа приписывает Люппе черты чужеземного, пришлого человека: «Некоторое время спустя в Бухаре объявился пришелец. Кто он был таков и откуда взялся, никто точно не знал» [Варламов, 2002, с. 270].

А. Варламов воссоздает апокалиптическую картину. Изображая героев в образах лжепророка и Антихриста, автор отсылает читателя к Откровению, подробно рассказывает о «нечестивой троице» (Откр. 12–13). Вся «грязная» работа возлагается на плечи лжепророка. Послушник руками зверя обольщает людей ложными знамениями. Это хорошо проиллюстрировано в беседе Вассиана и Люппо: «И дерзнете совершить подлог?» – спросил старец, помолчав. «Почему нет? Вас смущает нравственная сторона этой истории? Но чем ваше лжестарче-ство лучше?» [Варламов, 2002, с. 412].

Противоположный антихристу в романе становится образ Христа, который подсвечивает фигуру Ильи Петровича. Илья – русская версия древнееврейского библейского имени Элийя́ху – Яхве, в переводе дословно означает «мой Бог» [Вылегжанин, 1999, с. 85]. О том, что Илья Петрович несет в себе прообраз Сына Человеческого, свидетельствует его чистая непорочная природа: «Директор вел жизнь совершенно недоступную понимания посельчан. Он не пил водку, не курил и не ругался матом» [Варламов, 2002, с. 265]. Столкновение героев-антогонистов получает продолжение в диалоге, Люппо обращается к Илье Петровичу: «Я глубоко равнодушен к людям, которые мне не подобны, но к вам чувствую странное влечение. Этакую смесь любви и ненависти, которую не испытывал еще ни к кому <…> Быть может, дело в том, что вы девственник» [Варламов, 2002, с. 399].

Другая особенность избранного героя, роднившая его с образом Святого, связана с учительством: «Молодому педагогу предложили временно сделаться местным Ломоносовым и целиком возглавить обучение в школе» [Варламов, 2002, с. 264]. Однако в начале своего педагогического пути герой отвергает веру, отдавая предпочтение науке. Затем постепенно его убеждения меняются, он приходит к идее, что одно без другого существовать не может. Наука и религия должны быть объединены в одну плоскость: «Мы будем учительствовать, – говорил Илья Петрович, босиком разгуливая вокруг костра и жмурясь от удовольствия. – Мы должны соединить чистоту и строгость Бухары с лучшими достижениями человеческой мысли, мы должны примирить прогресс с верой, знание с моралью и исправить совершенную человечеством в эпоху Просвещения ошибку. С этой точки начнется отсчет новой цивилизации» [Варламов, 2002, с. 385].

Мотив «духовного воспитания» разворачивается в конце романа и приобретает библейский контекст. После того как пало царство Антихриста, лжепророк был ссожен вместе с жителями Бухары, Илья Петрович в компании избранных членов секты «Последнего завета» остается жить на месте сгоревшего поселения. Спустя время женщины бывшего религиозного движения рожают детей от школьного учителя: «Через несколько лет по деревне бегало семеро мальчиков и пять девочек» [Варламов, 2002, с. 436]. Общее число родившихся детей – двенадцать, именно столько было апостолов у Иисуса. Илья Петрович построил школу

СИБИРСКИЙ ФИЛОЛОГИЧЕСКИЙ ФОРУМ ^{2023. № 2} (²³)

для своих учеников, в стенах которой рассказывал о мире, истории, науке и Боге. Дети называли своего учителя отцом и с жадностью впитывали каждое слово, а когда пришло время прощаться, Илья Петрович сказал, что научил их самому главному – любить. В Священном Писании Иисус, прощаясь со своими учениками, завещает им: «Заповедь новую даю вам, да любите друг друга; как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга. По тому узнают все, что вы мои ученики, если будете иметь любовь между собой» (Ин. 13:34–35).

Помимо идеи двенадцати апостолов, важная роль отводилась любимой ученице Христа – Марии Магдалине. Согласно преданию, Мария – супруга сына Божьего. В романе прототипом святой девы-жены становится Мария Цыганова, фаворитка главного героя: «Никогда никаких любимцев или нелюбимцев у него не было, но все же к Маше Цыгановой он испытывал особые чувства. <…> Он чувствовал себя ее единственным покровителем и защитником и теперь решился на совершенно отчаянный, безумный поступок, грозивший ему самыми ужасными последствиями, лишь бы избавить свою возлюбленную ученицу от нежданно-негаданно свалившегося на нее непомерного груза прижизненной святости» [Варламов, 2002, с. 273]. На вопрос собирается ли он обзавестись семьей, директор отвечал, что «невеста его не подросла» [Варламов, 2002, с. 265]. Подобно прекрасной Мадонне, Маша Цыганова стала воплощением идеала и для скульптора Колдаева: «– Что хороша? <…> – Вы посмотрите, какое потрясающее и искреннее выражение стыда в глазах и какое нежное тело! Сколько я ни просил других девушек изображать смущение, у них не получалось. Все равно чувствовалась фальшь. А здесь все настоящее. Представьте себе воровка с Московского вокзала, а глаза – как у святой!» [Варламов, 2002, с. 313].

В произведении воплощается миф о «великом грешнике» или «возрождении грешницы» [Лотман, 1996, с. 338–340]. Истоки мифа обнаруживаются в текстах Священных Писаний. С принятием христианства огромная часть языческих представлений была перенесена на лики церковных святых. Очень часто миф связан с архаичным ритуалом. Так, спасение блудницы может расцениваться как священное действо, однако необходимо обратиться к первоисточнику мифа. По поверьям, библейской блудницей являлась Мария Магдалина, она же – «небесная властительница громов и молний» [Афанасьев, 1995]. В славянских песнопениях Огненную Марию называют сестрой Ильи Громовитого. Древние сказания гласят, что при разделе Вселенной Святому Илье достался «гром небесный», а Пречистой Деве – молния.

В романе в день Ильи-пророка происходит удивительное событие. Машка была отправлена матерью «на болото за морошкой» [Варламов, 2002, с. 259]. На Руси ходили в лес за ягодой в день святой Марии, часто ее называли «Ягодницей и Сла-достницей». В этот день «разыгралась страшная гроза» [Варламов, 2002, с. 258] и возле сосны, под которой спряталась героиня, ударила молния. Чудесным образом девушка осталась цела и невредима. В апокрифической беседе Епифания с Андреем (рукоп. XV в.) сказано: «Яко Илья-пророк есть на колеснице ездя гремит, молния пущает по облакам и гонит змия» [Афанасьев, 1995]. В русских легендах молния отождествлялась со стрелой, которой пророк пронзает змею. В Библии змея символизирует искушение. Мотив грехопадения и искупления в романе прослеживается отчетливо. Образ Марии Магдалины, подсвечивающий фигуру героини, вобрал главные характеристики христианского прообраза блудницы. Богословское учение повествует о том, что Мария Магдалина была спасена Иисусом. В романе юная отроковица получает благословение свыше: «На что была она избрана, кем и для какой цели – все это было странно, и не ясно, во всяком случае, никаких людей, отмеченных святостью, в ее роду не было <…> известно, что просто так молния в человека не попадает и независимо от того, погибнет он или нет, сие есть знак свыше» [Варламов, 2002, с. 261].

В образе Маши Цыгановой можно разглядеть и черты, которые связывают ее с образом Пресвятой Марии – матери Сына Божьего. Славяне часто смешивали «Марию Магдалину с Богородицею, ради тождества их имен» [Афанасьев, 1995]. Полмесяца спустя на роковое место у сосны явились бухаряне со старцем Вассианом во главе. Они откапали под деревом ковчег, в котором хранились мощи святой Евстолии. С тех пор жители поселка считали, что Маша Цыганова «богом отмечена». И подобно тому, как у Пресвятой Богородицы просили милости, ходили теперь к юной Отроковице «всякий раз, когда случалась большая ли, маленькая беда» [Варламов, 2002, с. 264]. Благословенная дева Мария отличалась целомудренностью. В романе Маша Цыганова изображается в образе невинной девушки, которая не соблазняется дарами Петербурга. О ней часто отзываются как о «скитской святой», «богородице», «отроковице». Тем самым в образе героини переплетаются черты нескольких мифологических образов: Святой Богоматери и жены Иисуса.

На страницах романа встречаются лексические единицы, которые указывают на библейский источник. Выражения «горе же не праздным и доящим в те дни» [Варламов, 2002, с. 245] отсылает к высказыванию «Горе же беременным и питающим сосцами в те дни» (Мф. 24:19). Здесь речь идет о последних временах перед Вторым пришествием Христа. Слова были произнесены душам, которые носят в чреве божественную любовь и лишены возможности спасения, так как отягощены этим бременем. Под беременными следует понимать людей, которые не произвели на свет ни одну добродетель. Вскормленные грудью – те, кто совершил благодеяния, однако плод их мал и слишком незначителен.

В тексте присутствуют прямые отсылки к Евангелию от Матфея, гл. 12, ст. 25: «В течение нескольких лет несокрушимая обитель раскололась на тех, кто ушел, и тех, кто остался, и затаилась в ожидании беды, ибо сказано в Писании: “Ежели царство какое разделится надвое, то не устоит”» [Варламов, 2002, с. 249]. Фраза повествует о революциях, расколах, переворотах, раздорах внутри определенного общества. Спасение кроется в духовном единении народа. Следовательно, излагая о раздробленности общины, Варламов вводит цитату из Библии, в контексте которой может проясняться авторская идея о наступлении конца времен.

СИБИРСКИЙ ФИЛОЛОГИЧЕСКИЙ ФОРУМ ^{2023. № 2} (²³)

Эсхатологический мотив реализуется в образе поселка «Сорок второй». Известно, что в Откровении Иоанна Богослова говорится: «И даны были ему уста, говорящие горло и богохульно, и дана ему власть действовать сорок два месяца» (Откр. 13:5). Число сорок два означает, что на протяжении этого времени совершались гонения Антихриста на Церковь. Три с половиной года, или «1290 дней» (42 месяца), ходил Бог по земле и проповедовал Евангелие. Столько же дано было зверю хулить имя Господа, столько же длилось «великое испытание» для всего человечества.

На протяжении многих веков праведники отодвигали день Страшного суда. В книге Бытия предвещено, что конечный суд наступит, когда мир будет охвачен без-законниками и грешными людьми. В романе поселок «Сорок второй» образовался от номера лесного квартала, куда ссылались арестанты для исправительно-трудовых работ. От бывшего поселения ГУЛАГа остался леспромхозовский номерной пункт, который вобрал в себя «потомков спецпереселенцев, освободившихся заключенных, бичей, бомжей и прочий интерсоциал людей» [Варламов, 2002, с. 254]. Образ безбожника подчеркивает маргинальность, инфернальность пространства.

Выводы. Итак, разворачивая историю современного человека, Варламов обращается к христианской мифологии. Библейские аллюзии на страницах романа позволяют связать священную историю и авторский миф в интертекстуальном дискурсе. Аллюзия как стилистический прием выступает в качестве средства отражения религиозных и философских взглядов художника. В результате эсхатологические мотивы: конца света, спасения, лжеучительства, обетованной земли – становятся сложными гносеологическими символами, которые раскрываются и в образах Антихриста, Иисуса, Святой Девы, лжепророка, ковчега и т.д. Эсхатологический сюжет Всемирного потопа разворачивается таким образом, что в трясину болота погружается не мир в целом, но отдельные персонажи. «Затонувший ковчег» повествует о тонущих представителях религиозных течений, чьи духовные учения далеки от божественного Слова. Места на ковчеге заняли не истинные служители веры, а шарлатаны и последователи сект, поэтому на месте ковчега ничего не осталось, лишь река Пустая катила темные воды мимо низких подтопленных берегов.