«Бытописание» Владимира Даля

В воспоминаниях о В. И. Дале П. И. Мельников-Печерский рассказывает историю создания и мытарств рукописи, которую Даль завершил уже после издания «Толкового словаря живого великорусского языка». Речь идет о «Бытописании» для народного чтения — Моисеевом Пятикнижии, изложенном применительно к понятиям русского простонародья.

Мельников-Печерский писал об этой рукописи как о завершенном цельном произведении, как о труде, «замечательном по своей ясности, простоте и доступности понимания малосведущих людей» [Мельников: 333]. Рукопись долго пролежала в Московском духовном цензурном комитете, после чего в 1869 г. автор воспоминаний лично отвез ее в Петербург. Но и там, после одобрения цензурой, текст так и не был напечатан. По словам П. И. Мельникова-Печерского, перед кончиной В. И. Даль передал эту рукопись Наталье Львовне Соколовой, сестре жены писателя Екатерины Львовны.

В монографиях биографов Даля советского времени ([Бессараб], [Порудоминский]), а также в немногочисленных статьях современных исследователей информации о судьбе «Бытописания» нет. В редких случаях встречаем лишь признание факта существования рукописи (см.: [Юган: 168], [Мельник: 47–48], [Брюзгина: 45]).

Примечательно, что еще в письме М. П. Погодину, датированном 10 июня 1848 г., Даль писал:

«Спешу уведомить Вас, любезный Михайла Петрович, что отправил Вам тюк, в котором найдете <…> мой давнишний опыт перевода Евангелия» (цит. по: [Ильин-Томич: 367]).

А. А. Ильин-Томич предположил, что здесь идет речь о переложении Евангелия для народа, и провел параллели с рукописью, о которой упоминал П. И. Мельников-Печерский.

В этой же переписке Даль просил Погодина высказать его мнение о переводе. В ответ на просьбу в письме от 2 декабря 1848 г. Погодин критически отозвался об опыте Даля, что, вполне возможно, расстроило Владимира Ивановича и заставило его отложить завершение своего труда на более поздний срок:

«Перевод Ваш очень хорош сам по себе, но в отношении к священному и Божественному подлиннику Вы позволили себе много вольностей. Есть много слов вставных и объяснительных. От церковных тоже не удержались совершенно: гортань, сотворение, скрежет, поучал, премудрость, праведник, беззаконный. Но я прочел его еще вскользь» (цит. по: [Ильин-Томич: 377]).

В рассматриваемый период за публикацию в журнале «Москвитянин» «картины из русского быта» «Ворожейка» Даль, как он сам признался, получил «Высочайший выговор» и тому же Погодину в письме от 18 декабря 1848 г. сообщил:

«…разумеется, что я теперь уж более печатать ничего не стану, покуда не изменятся обстоятельства» (цит. по: [Ильин-Томич: 381]).

«Картины из русского быта» он продолжил публиковать только в 1856 г. Видимо, Даль отложил и переложение Библии.

Письма Далю П. Г. Редкина, известного педагога, юриста, возглавлявшего с 1863 г. кафедру энциклопедии права в Санкт-Петербургском университете, а с 1873 по 1876 г. занимавшего пост ректора этого университета, также подтверждают тот факт, что Даль действительно перекладывал Библию на «понятия русского простонародья». Именно Редкин в сентябре 1866 г. читал начало «Бытописания» как член негласного комитета, учрежденного Великой Княгиней Еленой Павловной для создания и распространения в народе «всякого рода назидательных и полезных книг» (цит. по: [Тарасов: 74]).

В письме Редкина от 18 сентября 1866 г. читаем:

«С большим удовольствием прочли мы внимательно начало твоего нового важного и прекрасного труда и решили просить Тебя о его продолжении. Для того чтобы можно было напечатать отдельной брошюрой, чтобы Ты довел его теперь же до Моисея, чем и будет закончен так называемый дозаконный (подчеркнуто автором письма. — К. Т .) период Библейского бытописания» (цит. по: [Тарасов: 75]).

Редкин добавил, что Далю «вовсе не следует сомневаться насчет духовной цензуры», так как «все, одобренное нами, пропускается всякою цензурою» (цит. по: [Тарасов: 75]).

Из этих же писем становится понятно, что одним из последних, кто читал далевскую рукопись, была баронесса Эдита

Федоровна Раден, фрейлина Великой Княгини Елены Павловны, и что к лету 1867 г. она должна была вернуть эту рукопись автору:

«Это было весною, в апреле. Так как Ты не упоминаешь теперь об ней ни слова, то я заключаю, что слова мои подействовали и рукопись действительно возвращена Тебе. Но, спрашиваю, с каким ответом, или же без всякого ответа, и что ты затем предпримешь с нею? Грех было бы Тебе не окончить и этого великого дела» (цит. по: [Тарасов: 76]).

По всей видимости, перевод Библии на язык простонародья — это еще один масштабный замысел Даля, так и оставшийся в рукописи, а те факты, на которые указывают М. П. Погодин, П. Г. Редкин и П. И. Мельников-Печерский, — части этого замысла. Где эта рукопись находится сейчас, сохранилась ли она до нашего времени — неизвестно.

Если ко всему печатному и рукописному наследию Даля относиться как к составному текстовому образованию, как к эстетическому целому или даже «ансамблевой форме» [Киселев: 185], то обратим внимание на то, что именно в конце 60-х гг. XIX в. Даль писал и публиковал после десятилетнего перерыва¹ в журнале «Русский вестник» новые «Картины русского быта»², а также создавал еще один литературный цикл: «Картины из быта русских детей», отдельное издание которых увидело свет уже после смерти автора³. В этих произведениях Даль, по-прежнему скрупулезно описывая бытовые детали жизни героев, поднимается на иной даже для самого себя уровень осмысления творческого, нравственного, культурного и философского содержания ж изни (см.: [Савенков: 70–71]).

Еще Мельников-Печерский в воспоминаниях обратил внимание на то, что «особенно замечательны в нем («Бытописании». — К. Т .) нравственные толкования разных мест Св. Писания, примененные к быту и обычаям нашей сельщины-дере-венщины. Некоторые из них отличаются не только чрезвычайною ясностью, но и такими применениями к жизни, которые ускользают от внимания современных церковных учителей» [Мельников: 333]. Таким образом, имеет смысл предположить, что авторский замысел последних художественных произведений Даля для взрослых и детей во многом совпадает с авторской идеей переложения Библии доступно и понятно объяснить суть христианских истин, которые есть основа русского быта и нравственного воспитания:

«Высшая нравственность состоит в безусловном исполнении заповедей Ветхого (десятисловия) и Нового Заветов, не ради каких-либо мирских целей, а ради веры и любви»4.

В рассказе «Приемыш» Марьяше, которая была «теплой и кроткой души от природы», с малого детства пришлось терпеть унижения со стороны мачехи и покоряться ее прихотям, но наставления дедушки-священника глубоко запали в ее душу, «остались навек незримым утешителем и руководителем» и помогли обрести счастье:

«Ты терпи, Марьяша, Бог увидит; в терпении стяжити души ваши5, сказано в Писании, ты и смирися… А душа-то от этого все растет и до Бога дорастет!» (Приемыш: 24–25).

Еще одним утешением героине рассказа являлось материнское Евангелие, с которым она никогда не расставалась. В произведении присутствуют образы представителей нового и старшего поколений, приводится разговор о знании и нравственном образовании — это характерные черты поздних текстов Даля, названных одним из исследователей «духовной прозой» [Жест кова: 2803].

Героиня рассказа «Кружевница» увидела «свет духовный», когда осознала смысл евангельского изречения, услышанного от мужа, которому она хотела солгать:

«Спаситель говорит, милостыни хочу, а не жертвы6; когда свечу ставишь, говорит, значит жертвуешь; а милостыню подаешь нужному, значит милость творишь» (Кружевница: 6).

Здесь же приводятся воспоминания о том, как умершая матушка кружевницы поучала своих детей:

«Дурить не ладно, за это баба-яга в мешок унесет, в ступе утолчет; на мать огрызаться не годится, язык присохнет; в чужой огород не лазить, там сидит бабища-капустища, у нее голова кочанная, руки морковные, ноги редечные, сама хмелем подпоясана, в руках хворостина долгая, из-за угла стегнет» (Кружевница: 11).

В «картине» «Октябрь» Даль писал о неверно понятой духовности как о потере человеком жизненной стези, как о заблуждении воли и сердца. Девушки села Царево-Стойбище по сложившейся традиции в большинстве своем уходили в монастырь, «привязавшись к одной внешности, обрядливости веры» и желая «уже во плоти отрешиться от насущного и жить одним духом» (Октябрь: 5). Руф Садокович, владелец имения, прежде всего своим нравственным авторитетом, меняет эту традицию, выдает девушек замуж и красноречиво объясняет еще одну библейскую истину, после чего в один день было сыграно восемь свадеб:

«Не добро быть человеку единому: сотворим ему помощника, и созда Бог ребро, еже взя от Адама, в жену, и приведе Еву к Адаму: сего ради оставит человек отца своего и матерь и прилепится к жене своей, и будета два в плоть едину»7.

В картинах «Дедушка Бугров», «Январь» и «Обмиранье» находим философские размышления об искажениях в человечестве, о духовных началах человека, о русской земле, о судьбе страны.

Такие достаточно пространные размышления вообще не свойственны поэтике художественной прозы Даля. Видно, что писатель задумывался над тем, кто будет жить после него; будут ли эти люди нравственно воспитаны и будут ли они и дальше сохранять православные ценности; как будут отвечать на вызовы наступающего нового времени. Будут ли новыми хозяевами, подобно Вадиму Петровичу Горячеву из рассказа «Приемыш», хозяйству выучившемуся по театрам, или будут исполнительными, добросовестными и точными в делах своих, как Петр Егорович Бугров, главный жизненный принцип которого — помочь ближнему:

«…все зачатки двойственного духовного начала человека, умственные и нравственные, спят в создании этом, как зародыш кедра в малом зерне, и могут быть заморены, могут погибнуть или выйти на Божий свет, возрасти и красоваться во всем божественном блеске своем» (Дедушка Бугров: 2).

Размышления о будущем страны, появление в семье внуков, по-видимому, и подтолкнули В. И. Даля бытописать для детей и о детях . В одной из последних «картин из русского быта» «Обмиранье» рассказчик описывает свою случайную встречу с белокурой девочкой, которая сидела на крыльце дома, перебирала только что сорванные цветы и напевала песенку. Далее следуют размышления, словно являющиеся мостиком к последнему далевскому циклу «Картины из быта русских детей»:

«Глядя на такого ребенка, мне всегда думается: сколько мира и непорочности дается человеку в задаток будущности его, как свято и цело блюдется оно, доколе еще сердце и думка не рознят между собою, и какое бурное волненье в нем возникает с того часу, когда он начинает сознавать личность и самостоятельность свою! Какое врожденное сочувствие к этому мирному младенческому быту отзывается в тайнике души каждого, утратившего это состоянье, даже в самом грубом и черством сердце!» (Обмиранье: 28–29).

И во «взрослом», и в «детском» цикле «Картин» Даль занимает позицию религиозного просветителя, которая помогает автору сформировать «энциклопедическое целое», если иметь в виду его статьи о воспитании, о грамотности, о русском языке и, конечно, Словарь и Сборник пословиц. По мнению автора этих трудов, того, кого собираются образовывать, надо сначала просветить, и не важно, о ребенке идет речь или о взрослом человеке (курсив мой. — К. Т.). Неслучайно А. В. Вдовин, анализируя выполнение государственной задачи по созданию книг для народа в середине XIX в., приравнивал совершеннолетних читателей к обучаемым детям [Вдовин: 270].

Даль проводит четкую границу между образованием и просвещением и считает, что ко всему высоконравственному необходимо приобщать ребенка в раннем возрасте. В «Толковом словаре живого великорусского языка» находим:

«Образовывать, образовать — иногда придавать наружный лоск, приличное, светское обращение, что и составляет разницу между просвещать и образовывать. (Науки образовывают ум и знания, но не всегда нрав и сердце)» [Даль, 2003; т. 2: 613].

«Просвещать, просветить — даровать свет умственный, научный и нравственный, поучать истинам и добру; образовывать ум и сердце. Поэтому просвещенный человек — обязательно человек с понятиями об истине, доблести и долге» [Даль, 2003; т. 3: 509].

В «Картинах из быта русских детей» истинам и добру поучает бабушка. Именно она связывает все истории из повседневной жизни изображаемых семей в цельную картину нравственного воспитания. В этом цикле, помимо подробнейшего описания быта, детских игр и праздников, автор приводит рассказы о сочельнике, о богоявленской воде, покаянии и раскаянии (Крещенский сочельник), об обряде Крещения (Крещенский сочельник, Крестины), о таинстве смерти (Личинка и мотылек), о любви славян друг к другу через Евангелие (Зерно на добрую почву). В одной из «картин» бабушка разъясняет детям суть христианских заповедей (Прощеный день).

В цикле встречаем любимое Далем рассуждение о чтении ненужном, бесполезном и чтении необходимом. Бабушка, например, читает Евангелие и постоянно приводит детям поучительные истории, связанные с евангельскими сюжетами. Девочка Нина и ее гувернантка читают «один из самых уродливых французских романов», и «обе наслаждаются по-своему: одна сочувствует нравственному уродству человека, которое обычно называют увлечением страстей; другая пока радуется на внешний блеск, на описание нарядов, на красоту героинь, на их ловкие облыжные речи; из романов этих, как вихрем, наносятся семена сорных трав на дурно возделанную почву: волчец, крапива и полынь сеются, растут и глушат в девочке тот добрый злак, что дал Господь на потребу каждого человека» (Детские сумерки: 14–15).

В описании модели воспитания будущего поколения автор резко противопоставляет образы бабушки и няни образу гувернантки. «Податливая» нянюшка, которая искренне любит детей и доказывает любовь свою «не одними поцелуями, а неизменным терпением и готовностью дни и годы, без устали с ними возиться» (Детские сумерки: 6), и гувернантка — бедная труженица, которая не из тех, что «с любовью или хотя бы только с покорностью, обреклись на великий подвиг воспитания» (Шестинедельное заключение: 2). Как мы видим, именно христианский подход к пониманию личности ребенка позволил В. И. Далю одному из первых в русской литературе показать эту личность с таким доверием и так полно.

Художественное наследие Даля до сих пор не собрано, не опубликовано полностью и, тем более, не изучено. В советское время писателя называли консерватором с народническо-романтическим настроением, обвиняли за «русификаторско-шовинистический оттенок его произведений», сегодня статье о В. И. Дале не нашлось места в авторитетном издании «Православная энциклопедия» [Тарасенко]. В отношении Даля по-прежнему не преодолено то, что В. Н. Захаров назвал самым большим недоразумением в написанной истории литературы, — «непонимание ее духовной сущности» [Захаров: 5].

Замысел Даля по переложению Библии и христианских постулатов на доступный язык воплотился как в рукописи, история которой рассмотрена в данной статье, так и в бытописании для взрослого читателя и читателя-ребенка, а также в далевских размышлениях о воспитании новых поколений. Изучение в течение всей жизни православия убедило Даля в необходимости приблизить основные христианские догматы к своим читателям. Для реализации этой задачи он создает свои литературные циклы: «Картины из русского быта» и «Картины из быта русских детей».