Черты лирического портрета в рассказах И.А. Бунина "Ночь отречения", "Святитель"

Портрет в прозаическом произведении, как известно, является одним из основных средств создания образа. И эта тема эмпирически проработана исследователями [1]. Однако лирический портрет в литературе по-прежнему остается без должного внимания. Отношение И.А.Бунина к портрету – это не только отношение поэта и писателя к предмету изображения, это подход философа к изучению природы человеческой жизни, человеческой души. О единстве художественного пространства прозы и поэзии И.А.Бунина неоднократно писали литературоведы [2; 3; 4; 5; 6]. Доминантный лирический план его прозы на сегодняшний день – аксиома, не подлежащая сомнению. Часто, создавая портрет в прозе, И.А. Бунин использует черты лирического [7; 8].

Исследование человеческой души в разных ее проявлениях и утверждение ее величайшей значимости – пожалуй, главная тема в творчестве И.А. Бунина. Рассказы «Ночь отречения» (1921) и «Святитель» (1924) написаны примерно в одно время и при всех видимых различиях имеют много общего. Прежде всего, оба они посвящены созданию портрета человеческой души. Герои этих рассказов – служители Бога, устремленные к нему (святитель – подвижник одного из монастырей; в рассказе «Ночь отречения» герой – ученик Будды, стремящийся к просветлению). По жанру оба произведения являются стилизованными религи- озными легендами и строятся как диалог двух персонажей. В обоих рассказах время действия совпадает: это судьбоносная для героев ночь перехода в качественно иное состояние, ночь преображения (для святителя это «последняя земная ночь», для его собеседника – освящение, а для героя «Ночи отречения» это «мрачная бурная ночь», венчающая его внутреннюю борьбу поражением). В рассказах И.А. Бунин создает лирические портреты героев и использует для этого характерные для поэтических произведений приемы. Рассказы отражают сущность нравственных исканий, создают две прямо противоположные картины человеческой души и в то же время как бы дополняют друг друга: покой – буря, тишина – грохот, торжество духовного – торжество телесного, православная традиция – буддизм. Таким образом, сопоставительный анализ двух рассказов обусловлен сходством их художественной организации: схожи система образов, композиционное решение и сюжетная основа. Рассмотрим подробнее.

В основу рассказа «Ночь отречения» положена буддийская легенда. Вспомним, что действие рассказа разворачивается на фоне разбушевавшейся стихии и представляет собой диалог человека с высшим божеством, очевидно, с Буддой, хотя прямого обозначения образа в тексте нет. Герой обращается к божеству как к «Возвышенному, Святому, Всепросвет-ленному , Победившему Желание» [9, с. 34 – 35] (здесь и далее курсив мой. – С.К. ), а Будда дословно и есть «просветленный» [10, с. 102]. Однако суть сюжета сводится к искушению героя Марой. Согласно буддийской мифологии, Мара («убивающий», «уничтожающий») – «божество, персонифицирующее зло и все то, что приводит к смерти живые существа. <…>Маре подчинено огромное количество злых божеств, которые составляют десять разрядов, представляющих негативные эмоции человека (желание, ненависть, сомнение и т.д.)» (Там же, с. 343). Интересно, что в рассказе образ Мары неперсонифицирован, хотя герой обращается к нему и высшее божество подтверждает, что именно ради Мары ученик отречется от своего учителя. Мара называется, но подчеркнуто не обрисовывается как персонаж. Он воплощен и в разбушевавшейся стихии, и в обуревающих героя желаниях, но как действующее лицо он отсутствует. В контексте рассказа Мара становится олицетворением плотского, земного начала, вопло-

щением страсти, овладевающей человеком, «сладким обманом смертной жизни».

В соответствии с учением буддизма, вставший на путь просветления должен отказаться от земных страстей для достижения наивысшего предела духовной жизни. Герой рассказа – буддийский монах, стремящийся преодолеть искушения Мары, искушения земной жизни со всеми ее страстями, желаниями. Композиционно разрешение конфликта вынесено за пределы текста, в заглавие. Автору важен не столько конфликт, сколько духовный портрет героя, одержимого внутренними противоречиями, раздираемого сомнениями и желаниями. Интересно, что в произведении переплетаются две религиозные традиции: буддизм и христианство. Положенная в основу сюжета буддийская легенда органично переплетается с библейскими микросюжетами. Начиная с описания мрачной ночи, в текст включается библейский сюжет о Потопе, согласно которому люди, погрязшие в грехе, должны погибнуть. «И увидел Господь, что велико развращение человеков на земле, и что все мысли и помышления сердца их были зло во всякое время» (Бытие. Гл. 6: 5). Герой пытается победить Мару, победить земное в себе, но он одержим страстью и потому обречен на поражение. Он не сможет достигнуть гармонии, согласия с самим собой. В финале рассказа буддийская легенда и христианский сюжет как бы сливаются: Великое божество, Будда, с которым беседует герой, произносит слова, почти полностью повторяющие слова Христа, обращенные к апостолу Петру. Сравним. В рассказе Все-просветленный говорит: «Истинно, истинно говорю тебе , ученик: снова и снова отречешься ты от меня ради Мары, ради сладкого обмана смертной жизни, в эту ночь земной весны». В Евангелии это звучит так: «Иисус сказал ему: истинно говорю тебе, что в эту ночь , прежде нежели пропоет петух, трижды отречешься от Меня» (От Матфея. Гл. 26: 34). Таким образом, причудливое сочетание двух совершенно различных сюжетов, представленных в авторской интерпретации как единое целое, изложены не как религиозная философия, а как поэтическая притча , суть которой не в религиозной догме, а в постижении человеческой души.

Искушения героя Марой – это сложный нравственный поединок с самим собой, попытка подавить в себе земные желания, страсти, отказаться от плотского начала ради духовного совершенствования. Особое значение в создании портрета героя принадлежит опи- санию места действия. Герой, его душа, подобны Львиному острову, на котором разразилась настоящая буря, ураган. «Великий рев волн, пенными, внутри светящимися горами непрестанно идущих на остров и заливающих <…> Сырой и теплый ураган проносится от времени до времени с сугубой стремительностью, с несказанной силой, столь величаво и мощно, что к океану буйно катится из лесов гул не менее страшный и тяжкий, чем гул самого оке-ана<…>» [9, с. 34 – 35]. В центре изображения описание сложнейшей внутренней борьбы, которое дается ярко и красочно через создание картины разбушевавшейся стихии. Традиционный для И.А.Бунина тщательный подбор мелких деталей, создающих в совокупности живую символическую картину природы, позволяет передать эмоциональный накал противоборства двух стихий, олицетворяющий кульминационный момент внутренней борьбы героя, раздираемого противоречивыми чувствами. Ассоциативно борьба стихий, борьба чувств героя соотносимы с Марой (земным, плотским началом) и Буддой (духовным совершенствованием). Человек, его душа, оказывается местом борьбы смертного и бессмертного, духовного и телесного. По мнению И.А.Бунина, в такой душе, далекой от гармонии, обуреваемой такими противоречиями, не может победить духовное начало. В этом поединке просветление невозможно, а светлое начало обречено на поражение. Именно поэтому развязка сюжета вынесена даже не в начало произведения, а в его название, а финал поединка предопределен. Так, план лирический, что так характерно для прозы И.А.Бунина, оказывается первостепенным.

Композиционно текст делится на две равные части: первая – живописно-поэтическая, описание «мрачной бурной ночи», вторая – событийно-философская, диалог с Богом. Интересно, что появление героя, логично связывающее две части текста, сопровождается риторическим вопросом, предопределяющим исход борьбы: «Он мал, как дитя , среди окружающего его величия, и не ужас ли мелькнул в его изможденном лице при блеске и грохоте разрушившегося вала?» (Там же). Герой рассказа обуреваем страстями, поэтому он слаб, в его душе вечный ураган, ему не обрести покоя и равновесия. По мнению И.А.Бунина, истинная сила и красота не в страстной борьбе, а в естественной гармонии и цельности, когда духовное совершенствование становится не вызовом и противоборством, а внутренней потребностью.

Именно воспеванию красоты и гармонии человеческой души посвящен рассказ «Святитель». Обращает на себя внимание его название, непосредственно связанное с основной идеей и образом главного героя, который, как уже говорилось, на протяжении текста называется только святителем. Это его духовная сущность, его миссия на земле: освящать, делать святым все, что его окружает. Сюжетная канва текста состоит в том, что святитель как бы освящает молодого монаха, передает ему свое служение Богу, передает ему свою душу, свой дух: «Прощаясь же с ним вблизи полуночи, поцеловал его с лихорадочно-сияющим взором и поклонился ему в ноги» [9]. Не случайно в финале рассказа этот молодой монах назван «святым». Так выстраивается система образов: святитель – святой. Весьма важной представляется следующая параллель: перед разговором с молодым монахом святитель просит исполнить песнопения, созданные им в юности: «Милые братья, хотелось бы мне послушать мои юношеские песнопения во славу пречистого Рождества господа нашего Иисуса Христа , Красоты нашей неизреченной », а в финале автор приводит читателя к мысли, что «только один господь ведает меру неизреченной красоты русской души » (Там же, с. 123 – 124). И.А.Бунин, столь щепетильный в словоупотреблении, намеренно повторяет одну и ту же фразу, характеризующую, на первый взгляд, разные моменты, но на самом деле конкретизирующую авторскую позицию. Получается, что мера красоты души русского человека соотносима с обликом Христа, Спасителя, она как бы освящена, в ней есть великое страдание, сострадание, великая вера, и именно в ней заключено великое спасение. Таким образом, И.А.Бунин пишет о душе, освященной православием. Жизнь есть песня, обращенная к Богу, а Красота заключена в милосердии, страдании за других, исцелении. Безусловна аналогия: как святитель благословил, освятил «простого тамбовского мужика», так благословлена «господом нашим Иисусом Христом» «неизреченная красота русской души».

В связи с этим особое значение приобретает описание покоев святителя. Оно является своеобразным духовным портретом героя. К моменту повествования он «чувствовал себя особенно слабым и умиленным» (Там же). Вспомним, что в соответствии с христианским каноном ослабление телесной силы укрепляет дух. Поэтому святитель слабый, умирающий телом, но очищенный, сильный, «умиленный» душой. Отсюда описание покоев свя- тителя становится символическим описанием его души, его внутренней гармонии, его внутреннего покоя: «Вечером в его покое, перед многочисленными и прекрасными образами, горели лампады, а тепло изразцовой каменки и попоны, покрывавшие пол, давали сладостный уют» (ср. в рассказе «Ночь отречения» описание мрачного, охваченного ураганом острова передает внутреннюю дисгармонию, душевные противоречия героя).

Ведущими мотивами рассказа «Святитель» становятся традиционные для русского фольклора мотивы песни и плача. Чувствуя приближение своей кончины, святитель просит исполнить созданные им в юности молитвенные песнопения и «часто плачет», слушая их. Мотивы песни и плача становятся средством выражения человеческой души, исповедью, самой жизнью, душевным катарсисом. Ведь именно после песнопений святитель рассказывает своему преемнику о своей жизни и освящает его прощальным поцелуем. Фольклорная традиция органично переплетается с христианской.

Особое значение приобретает также мотив молодости. В контексте рассказа молодость символизирует саму жизнь, которая уходит из святителя. Последовательно автор упоминает о том, что песнопения исполняются « молодыми черноризцами», святитель просит исполнить то, что он создал «в своей ранней молодости », когда он рассказывает о своей жизни, автор подчеркивает, что «он говорил о своем детстве, отрочестве , о трудах и мечтах своей юности, о своих первых , сладчайших молитвенных восторгах» [9, с. 123 – 124]. Молодость становится символом вечно живой, обновляющейся души. Освящая молодого черноризца, святитель передает ему свой дух, молодость своей души, кланяется его молодости.

Красота русской души запечатлена автором в стилизации божественной литургии: покои святителя описаны как храм, в котором сначала свершается молитвенное песнопение «во славу пречистого Рождества господа нашего Иисуса Христа» (Там же), затем исповедь и таинство освящения. А в финале рассказа возникает запечатленный в иконе образ великого святителя, перед которым молится святой. Получается, что душа человека – это освященный храм, в котором живет сама Красота. Таким образом, автор в произведении создает полифонию образа и сюжета, отраженные и в православной легенде, и в молитвенном песнопении, и в иконе, что соответствует избранному жанру стилизации жития. (Вспом- ним, что в рассказе «Ночь отречения» соответственно воспроизводится яркая по своей выразительности и динамике живописная картина бури на острове, композиционно предваряющая событийный план, комментирующая его, а также выполняющая символическую поэтическую нагрузку.)

Однако остановимся на комментарии иконописного образа в рассказе «Святитель». В тексте он лишь упомянут, но именно в нем сосредоточена авторская идея: «И был этот образ самым заветным у одного святого, нам почти современного» [9, с. 123 – 124]. В данном случае употребление слов «образ» и «заветный» наполняется дополнительным смыслом. «Образ» – это не только иконописный лик, но живой образ святителя, его душа, а «заветный» этимологически восходит к слову «завет» (невольная ассоциация с библейскими заветами), т.е. святитель как бы передал Завет, освятил жизненный путь и духовное служение «простого тамбовского мужика». Так, тщательный лексический подбор создает многогранность, многозначность слова, а следовательно, глубину и объем художественного содержания текста.

Не менее важным является звуковое наполнение текста, углубляющее поэтический фон и художественное содержание в целом. Звукопись выступает одним из средств создания образа. Так, в рассказе «Ночь отречения» выразительная аллитерация и ассонанс озвучивают картину бушующего на острове урагана, воссоздают зловещее шуршание вод океана и свист ветра: «Великий рев волн <…> св етя- щи мися горами непрестанно иду щих на остров и залива ющих <…> шуршат ты сячи располза ющих ся крабов» или « Сы рой и те плый ураган проно сится <…> с сугу бой стр емительн остью , с неск азанной сил ой, столь вел ичав о <…> и с вер хушек их с шум ом сып лются мириа ды мерт вых листьев <…>» (Там же, с. 34 – 35). Рассказ буквально наполнен шуршанием, шипением, грохотом, еще более усиливающимся от начала к концу произведения, когда к бушующей стихии примешиваются звуки голоса человека и божества: «Твердо и звучно , преодолевая и этот грохот , и слитный гул лесов и урагана, возглашал он»; «И страшный голос его, голос, звучащий без напряжения, по силе подобный грому , величаво катится из глубины лесов к человеку <…>». Таким образом, звуковое наполнение текста соответствует его растущему эмоциональному наполнению и способствует углублению конфликта произведения и его лирического содержания.

В рассказе «Святитель» звуковое оформление имеет то же значение, но решается прямо противоположным образом. Это поэтика тишины и благозвучия. «И святитель, сидя и греясь на лежанке, тихо позвонил в колокольчик . Неслышно вошел и тихо поклонился служка» [9, с. 123 – 124], а позднее – это гармония молитвенных песнопений, вызывающая слезы умиления и очищения души. Тишина, звон колокольчика и звучащая молитва создают тот самый образ Красоты русской православной души, наполненной божественной гармонией, покоем и святостью, о котором автор говорит как о «неизреченном». И.А.Бунин создает не только словесный, но и звуковой образ, передающий основную авторскую идею. Таким образом, звук в прозаических произведениях И.А.Бунина так же функционален, как в поэтических.

Очевидно, в рассказах «Ночь отречения» и «Святитель» И.А. Бунина портреты героев лежат в основе лирического сюжета прозаических по своей конструкции произведений, этому же подчинено и композиционное решение, и ритмизованная поэтичная пейзажная зарисовка. Автор создает портреты героев, используя для этого свойственные поэтическим произведениям приемы: опоэтизированный иконописный образ, звукопись, песенные мотивы, аллюзивные ходы.