Дивергентное и конвергентное сознание в поэзии Владимира Соколова

Дивергентное (или «уединенное» по Вяч. Иванову) Я-сознание – это сознание, сконцентрированное на самом себе, предусматривающее созерцание с позиции центра ( вторая степень рефлексивности). У Соколова дивергентное сознание стало источником значительной части его творчества, выражаясь, как посредством рефлексии познания и анализа («Я снова юность повторяю,/Уроки давние твержу./Приобретенное теряю,/ Потерянное нахожу» [3, с. 200]) , так и посредством рефлексии оценки себя в контексте историзма (поэмы «Александровский сад» и «Алиби»). Владимир Соколов в стихотворениях и поэмах проясняет смысл и задачи собственного существования, ибо, как отмечает Г.С. Батищев, «человек не обладает изначально подлинностью самого себя, своего внутреннего Я, своих внутренних предпосылок и достаточностью дарований…Он еще и самого-то себя в существенной степени должен постараться разыскать и обрести» [1, с. 104-105]. Соколов в поиске: «Мне не может никто/ И не должен помочь…», «Пишу, а сам уже не понимаю…», «Однажды я назвал себя поэтом…», «Значит, жить?/Значит, снова мечтать?..». Нередко эта рефлексия беспощадна: «Бульдозером широколобым / Бесспорно иду на себя» [3, с. 83]. Для дивергентного сознания присущи субъективность, сознательная отстраняемость от других, в концепте «центр-периферия» ощущение себя центром переживаний:

На душе легко и снежно.

Никого там нет,

Кто бы грубо или нежно

Свой оставил след… [3, с. 320]

Это сознание синонимично понятию «уединенности» («Теперь я свободно могу сочинять стихи. / О чем пожелаю, когда захочу, свободно./Никто не мешает…» [3, с. 317]). И в то же время: «Мне страшно оставаться одному./ Я так боюсь, что сразу все пойму» [3, с. 30] Подобная амбивалентность является характерной чертой всего творчества Соколова. («…Что делать мне с собой? / Страх отгонять беспамятством?...» [3, с. 30]) Но отказ от памяти невозможен. Это один из способов преодоления времени.

Дивергентное сознание не всегда позволяет лирическому герою Владимира Соколова распоряжаться своим вектором свободы, выдвигая приоритетное для себя на первый план. В стихотворении «А музыку я оставлял на потом» герой хочет волевым усилием оставить занятия музыкой на так называемую им «позднюю молодость» – на вполне предсказуемое время одиночества и период возможной внутренней пустоты. Именно тогда музыка может заполнить жизнь, опустевший дом своим прекрасным дыханием. Но внезапно музыка «приходит как запах снегов и цветов», не спрашивая на это разрешения. И в итоге: «Не знаю, что делать, не знаю, как быть, / Не знаю, как мне о себе позабыть» [3, с. 356].

Поэма «Сюжет» также демонстрирует нам дивергентную рефлексивность («Пока бродил я в поисках сюжета, /не зная, как мне быть с моей душой, /которая была со мной и где-то…» [3, с. 383]). В многомерном тексте последней поэмы «Алиби» позиция «центр-периферия» концептуально представлена в аспекте историзма, как оценка себя, своей роли, своей вины и ответственности за судьбу страны. Это итоговые размышления о совести, памяти, преемственности:

Прощайте все! Мне некуда бежать.

Я остаюсь от холода дрожать.

Здесь я наедине с двадцатым веком.

Здесь он во всей открытости своей,

Такой, как есть, на родине моей,

Где каждый пятый – вор или калека» [3, с. 577-578].

По прочтении стихотворений «Я не боюсь воскреснуть. Я боюсь…» и «Когда-нибудь, когда меня не будет…» становится очевидным, что первое стихотворение явилось основой для второго. Так фраза «Я не боюсь воскреснуть. Я боюсь, / Что будет слишком шумно» в точности повторена в более позднем произведении. Между ними почти двадцать лет. Соколов возвращается к прежним размышлениям, доведя их, посредством той же мучительной рефлексии, до нового воплощения в слове. Если раньше, рассуждая о своей «жизни» после смерти, поэт выражал желание хотя бы на миг «ожить» в душе человека, похожего на него, во время прочтения его книги, то в итоговой «доработке» (при сохранении первого варианта, как самоценного произведения) смыслообразующей становится вторая часть фразы: «…будет слишком шумно». Владимир Соколов хочет не просто быть услышанным, но желает, чтобы люди научились слушать поэзию, как мир вокруг себя. Этот перенос акцента на другого человека, на его восприятие являет собой переход к рефлексивности третьей степени, а именно к конвергентному сознанию. Это эволюция сознания – переход его на философский уровень, на уровень анализа общечеловеческих проблем, толерантности ко всему живущему.

Конвергентное сознание (Ты-сознание) характеризуется открытостью, диалогом с миром , признанием ценности «другого», отличного от собственного «Я». У Владимира Соколова количество стихов, отражающих конвергентное сознание, преобладает. Лирический герой не представляет себя в отрыве от других людей, глубоко переживая за них, даже незнакомых («Я иногда схожу с ума/ Чужую боль испытывая» [2, с. 194]). Он не мыслит своей жизни не только вне судьбы своих друзей («Памяти М. Луконина», «…если б не было/ Их, /То не было меня» [2, с. 127]), но и вне судеб еще не постучавшихся в дверь его дома. Так в стихотворении «Одиночество» звучит открытое признание: «Я всем буду рад и старинно и ново. / Я все вам отдам и душой и судьбой….» [3, с. 261]. Это и приглашение войти в его мир («…И сахар, и чай у меня, и вино»[3, с. 261]), и неприкрытая откровенность, подкупающая и располагающая к себе. Направленность на другого человека не зависит от его качеств и душевных свойств («Большой или малый, Христос иль Иуда» [3, с. 261]). Поэт желает увидеть лицо другого человека (по Ухтомскому) со всеми его особенностями и возможной затаенностью. Эта сопричастность возникает за счет отказа от много своего, путем выхода рефлексирующего субъекта за пределы своей индивидуальности, это желание «прочесть» другого, как книгу («дивный слепок с чужого, населенный своим» [3, с. 163]). Показательны строки: «Я…целый мир забуду, /За исключеньем мира твоего» [3, с. 360].

Большинство исследователей изучают генезис литературной рефлексии в контексте личностного развития автора, подчеркивая значение внешних границ. К.Т. Янович отмечает, что высшим уровнем эволюции человеческой психики является так называемый «аффективный контроль», предполагающий возможность выхода за пределы индивидуальности, когда «реализуется присвоение достижений культуры, появляется способность к экстраполяции будущего, упорядочиванию внутрисубъективного пространства» [6, с. 81]. В работе В.Л. Шибанова перечислены следующие разновидности «выхода» у Соколова: выход в мир детства, выход в мир фантазии (сюда относятся также стихи с мотивом двойников и мотивом бессмертия) и выход в мир природы» [5, с. 9]. Будем утверждать, что это явные признаки проявленности конвергентного сознания. К миру детства автор обращается в таких стихотворениях, как «Я мальчик. Мне двенадцать лет», «Первый снег», «Ученически зимний рассвет», «Метаморфозы» и др. Сохранение настроения ребенка, его открытости, способности удивляться выводят из позиции эгоцентризма. Мир фантазии отражен в поэмах «Сюжет», «Пришелец», «Алиби» и других произведениях, а природа является неотъемлемым фоном всего творчества поэта («Цветущая ветка с надломом», «Осенние листья», «Ростов Великий», «Шумящие глухо деревья», «Озаренье» и др.). Целью Владимира Соколова становится абсолютная открытость и узнанность, чтобы «вы смогли меня сразу прочесть» [3, с. 282]. Конвергентное сознание выражается у Соколова и через ожидание, предчувствие еще не совершившегося внешнего: «…здесь явно отсутствует кто-то/ и тянется кто-то сюда»[3, с. 296], через образы теней и двойников:

Моя, моя же тень, казалось,

Вдруг очертив полукольцо,

Мне заглянуть в лицо пыталась:

Какое у него лицо? [2, с. 233]

Композиционное развитие по схеме «Я=Другой» порождает диалог и защитную отстраненность истинного «Я». Подобная амбивалентность помогает автору еще глубже отразить происходящие в его сознании процессы.

Достижение конвергентного уровня сознания, с одной стороны, не позволяет автору ощутить в полной мере радости жизни, понимая, что у других всё далеко не благополучно («Но зачинавшаяся смута /Уже косилась на меня /На здравость этого уюта, /Как беспокойная родня» [2, с. 232]); c другой стороны, сопереживание, соучастие порождает сотворчество и со-Бытие, при которым естественными становятся строки:

Когда мы были только сочетаньем

Звезды и праха, Крови и Мечты…

Потом мы станем чьим-то причитаньем Иль немотой…Россия, это ты… [3, с. 579]

Cознание вырастает до понятия соборности, самоутверждение отходит на второй план. При конвергентном мышлении «ценностным вектором самореализации (превращения «я-для-себя» в «я-для-другого») выступает вектор ответственности… не обязанность служения, ролевого долженствования, но свободное самоограничение личной свободы ради неподавления свободы другого» [4, с. 15]. Это стремление «не навредить» распространяется у Владимира Соколова и на весь окружающий мир:

Не скрипни дверцей, рукавом

Снежинки не задень.

Сегодня день под Рождество,

Слепящий Божий день. [3, с. 530]

Таким образом, проанализировав поэзию Владимира Соколова с позиции литературной рефлексии, можно сделать вывод об эволюционной значимости, важности достижения им конвергентного уровня сознания, отразившегося в открытом творческом диалоге, в соборности, в осознании своей ответственности за судьбы людей и страны в русле глубокого исторического мышления.