Донская литературная традиция в прозе Ивана Сазанова

ВОПРОСЫ ИЗУЧЕНИЯ вительства по отношению к казакам. В этих рассказах нашли зримое выражение горькие для казачества последствия правительственных реформ.

Особую актуальность в донской литературе начала XX в. приобретает проблема «казачество и власть». В эту эпоху резко обострились отношения казаков с правительством, войсковым начальством, атаманами и другими представителями власти. Самым непосредственным образом они преломляются в судьбах сазановских героев.

Наиболее волнующей и злободневной после первой русской революции была тема использования казачества в качестве карателей и подавителей крестьянских и рабочих волнений. Об этом не раз писали газеты. Вот, например, заметка из газеты «Царицынская жизнь»: «Упорно ходят слухи среди казаков, что их отправят для подавления аграрных волнений и что деньги выдаются помещиками» [1, с. 3]. Эта тема становится одной из важнейших сюжетных коллизий рассказа Сазанова «Дома». Его героев вынуждают покинуть родную станицу: «Прислал, стало быть, окружной строгий приказ набрать казаков куда-то в именье. Не то в Тулу, не то в Ригу, не упомню... Тридцать рублей конному, а за усердную службу подарки окромя...» [9, с. 175]. Приказы начальства сопровождаются псевдопатриотиче-ской риторикой: «Окружной прислал напоминание о скорейшей отправке стражников… “Люди нужны в именье. Надеюсь, атаман, что не оскудел тихий Дон, и вы сумеете подобрать казаков, стойких и надежных, которые покажут себя достойными сынами Дона. В эшелоне непременно должен быть урядник...”» (Там же, с. 179). Писатель обнажает алогизм этой речи: стойкие и надежные казаки нужны для усмирения полуголодных крестьян. Насмешкой звучат слова о «достойных сынах Дона», когда речь заходит не о защите родины, а о службе стражника. Главный герой рассказа Семен Люлькин, который гордится полученным на военной службе чином урядника, сокрушается, что «захвачена вся жизнь, ничего не осталось. Ее свели к службе, к охране чужой жизни. Своего нет, как нет у старой собаки, которую посадили на цепь...» (Там же, с. 175).

В очерке Ф. Крюкова «О казаках» (1907) иронично описываются отношения между «Трезоркой» (казаком) и хозяином (помещиком-нанимателем): «Препоручаю тебе, Трезорка, все мои потроха, – стереги! Принесите Трезорке помоев!». При этом автор заме- чает, что «все чаще приходится ему помахивать перед Трезоркой замасленной сторублевой бумажкой» [5, с. 47].

Правительство всячески старалось поддерживать мнение о казаках как о силе для подавления всякого рода вольностей. Порой такая точка зрения культивировалась искусственно с помощью официальной прессы. Об этом говорит ветеринар в рассказе «На Дону»: «Газеты тоже преувеличивают. Надо сгущать краски… Когда думают об общей справедливости, то отчего не допустить маленькой несправедливости к единице?..» [11, с. 3]. Казаки оказались этой самой «единицей», которой пожертвовали ради общего блага. Согласно переписи 1897 г., «единица» (войсковые казаки с семьями) составляла 2,3% всего населения [15, с. 117].

Герои рассказа Сазанова спорят о причинах жестокости казаков. Как и в «Белой глине» А. Серафимовича (1906), действие у Сазанова происходит в вагоне поезда. Композиционно рассказ представляет собой диалог персонажей, со всеми «за» и «против». Случайные попутчики обсуждают поведение казаков, приводят примеры, подтверждающие их точку зрения. У Серафимовича «все жалются на казаков, обижают народ», «везде бедствие от военного мундира», о казаках говорят – «это басурмане». «Настоящие баши-бузуки!..», – таково мнение сазановского мещанина, стороннего наблюдателя, не знакомого с казачьим бытом, но активно читающего газеты [11, с. 3]. Однако в рассказе Серафимовича больше озлобленности по отношению к казаку со стороны других пассажиров, острее ощущаемой на фоне его отшучиваний, нежных отзывов о жене и радостного предчувствия предстоящей с ней встречи. Украинец «дядя Хведор» с «огоньком торжествующей ненависти» в глазах соврал казаку-офицеру о смерти его жены и детей во время подавления бунта («я ж его в первый раз вижу, и семейства его не знаю») [14, с. 425].

Другой герой сазановского рассказа «На Дону» – старик, у которого есть повод для ненависти: казаки убили его сына – говорит о сыне с горечью, о казаках с не меньшей озлобленностью, но понимает при этом, что нельзя распространять свою злость на всех казаков. Он извиняется перед казаком-попутчиком: «Так ты, друг, не серчай! С горя я сказал… Обидели меня ваши казаки!» [11, с. 9]. В знак примирения герои по старому христианскому обычаю «преломили хлеб» (старик протянул «бутылку [водки] казаку», а тот в свою оче- редь «вытащил из своего мешка ощипанный кругом кусок серого калача») [11, c. 9]. Примечательно, что персонажи Серафимовича на просьбу казаков угостить их семечками даже не отреагировали.

Одной из самых сильных сторон писательского таланта Сазанова является постоянное внимание к эмоциональной жизни своих персонажей. Его донские рассказы отличает мастерство психологических портретов. Новаторство Сазанова проявляется в том, что он, в отличие от Крюкова, никогда не романтизирует своих героев-казаков. Для системы его персонажей характерен принцип «двусторонности», или полярности. В рассказе «Дома», с одной стороны, изображен Семен, который не может не подчиниться приказу военного начальства, но испытывает чувство вины и морального беспокойства от того, что ударил плетью человека, а с другой – Матвей, который добровольно выбрал путь жандарма. Сазанов видит причину казачьей жестокости не столько во врожденном диком характере казаков, сколько в приобретенном на службе навыке. «Человек-то ведь не камень, не машина! Раз задавит хорошее чувство, другой задавит, а на третий, глядишь, оно и само не проснется…» [11, с. 4]. Крюков же, которого всегда привлекала историческая судьба казачества, склонен видеть первооснову жестокого поведения в животном инстинкте казаков. Таков герой его рассказа «Станичники» Андрей, участвующий в разгоне заводской толпы: сначала он «машинально поскакал вслед за другими», затем ему «трудно было удержаться от соблазна погони и ударов... Что-то подымалось внутри – дикое, жестокое, опьяняющее... И, не рассуждая, повинуясь лишь охватившему его хищному возбуждению, Андрей размахнулся и нанес первый удар» [6, с. 28].

Насущный для казачества вопрос о мобилизации, прохождении службы и обмундировании не раз поднимался на страницах донской литературы. В большинстве случаев, когда казаки сами не могли снарядить воина на службу, деньги на обмундирование и коня давал «мир». Ф. Крюков в очерке «На тихом Дону» подчеркивал неразрывную связь экономической жизни Донского края с регулярной мобилизацией и прохождением воинской службы казаками. Он показал, как рушатся казачьи семьи, когда последние сбережения идут на покупку обмундирования для уходящего на службу: «Детишки у него малые: угонят на службу, кто кормить их будет» [4, с. 38]. Подобная история случилась и с главным геро- ем рассказа И. Сазанова «Дома»: «Когда Семена провожали в полк, правленье купило ему, как несостоятельному, коня и седло и в уплату отдало Крокодилу (местному богатею – Е.Б., А.Г.) паек в аренду на восемь лет» [9, с. 168]. И теперь, когда Семен вернулся домой, он увидел, что обещанная после службы свобода более чем иллюзорна: старик-отец вынужден побираться у помещиков, в станицу на заработки не отпускает атаман, конь – строевой и на нем нельзя работать: «коня нельзя было ни продать, ни променять… О ненужной, бесполезной лошади приходилось заботиться ровно столько же, сколько и о себе» (Там же, с. 168). Семен пытается найти хоть какой-то выход из тупика: «Он обошел начальника станции, заседателя, следователя, ездил в соседнюю станицу. Везде приходилось говорить о своей бедности, кланяться, держать руки по швам, робеть пред грубыми окриками, краснеть от выговоров за беспокойство. На просителя привыкли смотреть, как на нищего, явно презирали его и не пускали дальше крыльца. Придя домой, каждый раз Семен чувствовал себя униженным и разбитым, словно кто-то побил его» (Там же, с. 178).

Получается, что власть теснит главного героя рассказа Семена со всех сторон. Ее представляют атаман, богатеи, поп и даже собственный отец. «Хотел он поставить на озере сети, пришел Богаев, толстый, жирный, и сказал: “Я снял воды! Мое озеро!..”. Поехала Катерина собирать валежник, лесник ударил ее плетью: “церковный лес!..”. Отец говорит: “мой дом”. Крокодил: “мой паек”. А атаман: “Мои казаки. Должны подчиняться!..”» (Там же, с. 175).

Сазанов показывает, как в казачьей среде зарождаются мысли об открытом противостоянии представителям власти. Они звучат в речах и поведении старика Монашкина, готового дать отпор атаману: «Я до тебя тоже добираюсь! – блеснув глазами, сказал Монашкин и, решительно плюнув в ладонь, перекинул топор в правую руку. – Вдарить, что ли, хочешь? Ну, вдарь!.. Ехал в свое место, ну и езжай! Нечего тут ворон распугивать!..» (Там же, с. 173).

Тесную связь с проблемой взаимоотношений казачества и власти имели драматические судьбы женской части казачьего общества. Негативное отношение к мобилизации и военной службе у казачек было сильнее, чем у казаков, но в силу своего бесправного положения они были вынуждены молчать, плакать или радоваться отъездам и встречам сыновей или мужей.

Вся жизнь казачки связана с мобилизацией и прохождением службы сначала ее отцом, а потом мужем. Самым трудным был период, когда она становится жалмеркой : «Это состояние женской души, оставшейся в одиночестве, ее тоска, борьба с соблазнами, ощущение греха и наказание за него, гнет семьи» [13, с. 181].

Еще в 1896 г. Крюков в «Казачке» обозначил социальные проблемы, связанные с уходом казака на службу. Он пишет о том, как страдали казачьи семьи, когда кормильцы уходили на долгую армейскую службу, когда состарившиеся матери и отцы оставались без опоры, а жены – без мужей. Героиня повести Наталья своенравна и горда: «Знаю, за что пропадаю: за свою гордость пропадаю я… Все такие же, как я, да ничего, горя мало: перенесли, покорились… А я не могу покориться…» [3, с. 58].

Различные источники свидетельствовали, что «на грехи молодой жены, в случае отсутствия мужа, смотрят обыкновенно снисходительно; добродушные люди, по возвращении со службы, прощают неверность своих жен, ограничиваясь одними лишь замечаниями да просьбами не грешить на будущее время. Незаконнорожденные дети принимаются в семью и усыновляются» [7, с. 157]. Крюков в письме Сазанову указывал в качестве недостатка одного из его произведений сильно «выпяченный» грех женщины и реакцию на это общественности: «за “зазорное” поведение у нас на Дону не высылают, и то, что казак ходит к чужой бабе, как будто не вызывает таких толков» [8. Л. 2].

В рассказах «Как червь ползущий», «Обида» Сазанов показывает героинь, которые живут «по обычаю»: это Ганя, жена Селезня, все женщины Спиридона. У Крюкова почти все его героини – жалмерки, у Серафимовича – это Маланья, Дуняша. О том, что такой порядок вещей стал именно обычаем (измена жены, пока муж на службе, возвращение мужа и «учение» им жены), говорит ранний фельетон Сазанова «На реке»: «Ну как это баба без мужа не будет баловаться! Чего зря говорить… Какая такая есть!.. Вот я и побил ее, чтобы, значит, на прежнюю линию она попала, чувствовала, что муж дома» [12, с. 2]. Ср. у Серафимовича: «он [муж] поучил ее слегка, и она два дня ходила с подвязанной щекой» [14, с. 236].

Однако Сазанов не ограничивается описанным фактом, а пытается определить причину подобного женского поведения. В его произведениях женский вопрос не имеет однозначного решения. В рассказах «Праздник»,

«Дома», «Обида» измена героинь объясняются не иначе, как «шкура» она. В рассказе «Как червь ползущий» писатель проникает в суть женской психологии и выражает ее словами Спиридона. «Муж что? Ему от бабы одно нужно, а она души просит. Ей и попеть, и поплакать хочется. В ней тонкости много… Одним грехом не проживешь – скучно. Я сам не охотник до него. Чай, не скот! Тоже понимать надо…» [10, с. 63]. Сазановcкий персонаж не только понимает, но и жалеет одинокую женщину. В рассказе Крюкова «Из дневника учителя Васюхина» этот момент только намечен в желании главного героя «защитить ее от чего-то» [2, с. 78]. Семен Люлькин из саза-новского рассказа «Дома», помимо чувственного влечения к Катерине («раньше он знал в ней одно только тело, дававшее ему наслаждение»), увидел в женщине духовное («почему-то вдруг ясно почувствовал и увидал ее душу, душу страдающего, любящего человека, близкого и дорогого в своем одиночестве») [9, с. 181]. Крюковское «защитить ее от чего-то» приобретает у Сазанова более глубокое психологическое наполнение: «И это двойное обаяние красивого тела и родной души было могуче и непобедимо. Хотелось смять Катерину в маленький комочек, взять на руки и с нежной заботой унести далеко, далеко в новую радостную, чистую жизнь...» (Там же, с. 181).

Таким образом, донские писатели рубежа веков обнажили в своем творчестве острые социальные противоречия, разрушающие традиционный уклад казачьей жизни. Герои рассказов Сазанова в полной мере ощущают на себе их последствия. Писатель показывает, как расшатываются нравственные основы казачьей жизни, меняется веками складывавшееся представление о казаке как вольном человеке и защитнике родной земли и веры, как растет негативное отношение к казакам значительной части русского общества.

Проблема «казачество и власть», представленная у Сазанова во всех ее основных аспектах, находит свое художественное выражение в выборе драматических сюжетов, глубоком анализе жизненных конфликтов, создании целой галереи ярких социальнопсихологических портретов донских казаков.