Евразийская интеграция в контексте цивилизационного самоопределения России

DOI:

Социальные трансформации, характеризующие развитие России в постсоветский период, актуализировали научный и общественный интерес к цивилизационной принадлежности, периодически возникающий в общественнополитическом дискурсе начиная с XIX века.

Поиск своего места и роли в мире, связанный с успехами и неудачами социальных проектов, предполагал включение страны либо в европейскую цивилизацию, либо речь шла об особом пути России с ее обращением к самобытности, основанной на чувстве патриотизма, единстве с «русской землей», обостренном чувстве исторической справедливости и богатом культурном наследии.

Привлекательность европейского образа жизни, сочетаемая с высокими стандартами потребления, получила широкую поддержку во время перестройки и в начале 1990-х годов. В этот период становится популярным обращение к идеям и мнениям, которые подтверждали принадлежность России к европейской цивилизации. За доказательством европейского характера российской культуры ее сторонники зачастую обращались к мыслителям русской эмиграции, которые не видели для России иного пути, кроме европейского. Так, историк культуры русской эмиграции, либеральный мыслитель В.В. Вейдле в книге «Задача России», изданной в Нью-Йорке в 1954 г., писал, что «отход от Европы для России невозможен, потому что она в результате своей христианизации стала неотъемлемой частью европейской культуры» (цит. по: [7, с. 99]).

В современной академической среде также достаточно широко распространено мнение о принадлежности России к европейской цивилизации. Причем Европа не ассоциируется с Западом, который «стремительно дехристианизируется и деевропеизируется». В течение ХХ в. центр Запада постоянно смещался, окончательно переместившись за океан. Россия при этом рассматривается как «европейский и христианский субъект, альтернативный Западу» [16, с. 106]. Российский философ В.М. Межуев полагает, что России надо стремиться не в Западную Европу, а в цивилизацию, которая базируется на общих с Европой универсальных основаниях [10, c. 86].

Попытка сблизиться с Западом и стать его частью, предпринятая российским политическим руководством в начальный постсоветский период, не нашла поддержки среди лидеров западного мира, которые не видели в России равноправного партнера, игнорируя ее при решении вопросов мировой политики. В начале 1990-х гг. результатом реакции на атланти- ческий внешнеполитический курс первого российского президента стал неоевразийский проект. В своем радикальном варианте (А.Г. Дугин) неоевразийская теория отрицает путь развития, по которому шел Запад, выступает против признания универсальности исторического опыта европейской цивилизации, приравнивая ее к частному случаю, а не магистральному пути развития человечества [1, c. 53]. Умеренный вариант неоевразийства (С. Станкевич) декларирует особую историческую миссию России в силу ее геополитического (евразийского) положения и особенностей историко-культурного развития: стать мостом между двумя цивилизациями – Востоком и Западом. А так как Россия соединяет в себе черты обеих цивилизаций, поэтому в современных условиях она выдвигается на роль посредника между ними и – одновременно – гаранта евразийской стабильности [6, c. 160].

В 2000-е гг. неоевразийство трансформировалось в геополитические и цивилизационные проекты, адаптирующие идею особого пути к глобальным переменам и инновационным технологиям. Одной из разновидностей неоевразийской теории являются идеи А.С. Панарина, который после распада СССР был убежден в наличии евразийской идентичности, а впоследствии обосновал наличие особой цивилизационной идентичности – православной цивилизации. По мнению российского философа, Россия имеет право «быть не похожей на Запад, иметь собственное призвание, судьбу и традицию» [12, c. 42], которые «коренятся в ее православном архетипе» [12, c. 63]. У современных последователей евразийства существует убежденность в центростремительных тенденциях среди стран, включенных в постсоветские интеграционные проекты, поэтому они акцентируют внимание на возможностях объективно существующего культурного, экономического и политического потенциала, который до сих пор оказался не в полной мере реализованным.

Геополитические события последних лет оказались моментом истины в самоопределении России, так как разногласия между Европой и Россией стали очевидными и даже пугающе необъяснимыми. В сложившихся условиях к евразийскому вектору развития страны подталкивали не только географические реалии и историческая взаимообусловленность, но и необходимость определения стратегии действий в новой ситуации. Характеризуя российские метания в первые годы после распада СССР, Э. Каррер д’Анкосс отмечала, что «Россия разрывалась между европейским предназначением, на которое продолжала претендовать, но которое от нее ускользнуло, и возможностями, открывающимися ей в Азии» [3, c. 368]. Поэтому двойственный характер «единственной евразийской державы» [3, c. 391] до сих пор обусловливает популярность концепции евразийства и ориентирует Россию на посредничество между Европой и Азией, Западом и Востоком. Евразийство позволяет стране оставаться самой собой, а также взаимообогащать и дополнять Запад и Восток. Российский китаевед В.В. Малявин считает, что Евразия «не противостоит постисторической реальности Америки и Евросоюза, но дополняет ее и, в конечном счете, смыкается с ней в точке взаимной открытости всего сущего – в той точке, где каждое существование возводится к его неповторимому голосу» [9, c. 18].

Таким образом, в общественно-политическом дискурсе центр дискуссий все активнее смещается в сторону поиска российских интересов не в рамках общецивилизационных проектов, а в ходе поиска самостоятельного пути развития, который будет в наиболее полной мере соответствовать историческому предназначению России. Французский исследователь Арно Леклерк, специализирующийся на геополитике России и стран СНГ, подчеркивает, что «каждый раз, когда Россия стремилась быть просто европейской державой, она испытывала разочарования и теряла свои позиции как сильное государство, способное управлять судьбами мира. Напротив, всегда, когда ей удавалось обрести равновесие между Европой и Азией, Россия оказывалась на пике своего могущества» [7, c. 25].

В официальном политическом дискурсе Россия позиционируется как неотъемлемая, органичная часть европейской цивилизации. Тем не менее, несмотря на констатацию необходимости развития отношений с государствами Евро-Атлантического региона, с которыми нашу страну «связывают, помимо географии, экономики и истории, глубокие об- щецивилизационные корни», в концепции внешней политики Российской Федерации в качестве приоритетной задачи указывается формирование Евразийского экономического союза, призванного стать эффективным связующим звеном между Европой и Азиатско-Тихоокеанским регионом [5]. О высокой значимости для России евразийских интеграционных проектов говорится также в «Стратегии национальной безопасности Российской Федерации до 2020 года».

Факторами интеграционного процесса на постсоветском пространстве, которое после 2008 г. все чаще в выступлениях официальных лиц называется евразийским, явились российско-грузинский конфликт и глобальный экономический кризис. Операция принуждения к миру Грузии продемонстрировала отсутствие у России близких союзников, так как ни одна из постсоветских стран не выступила с поддержкой такого решения Москвы и не признала суверенитет Абхазии и Южной Осетии. Для изменения сложившейся ситуации в рамках Организации договора о коллективной безопасности Россия предприняла шаги по углублению сотрудничества, которое стало включать в себя миротворчество, борьбу с наркотрафиком и другими региональными угрозами, акцентируя внимание не на военных аспектах, а на поддержании региональной стабильности.

В условиях глобальной экономической рецессии, охватившей все страны СНГ, оказался востребованным интеграционный проект по созданию зоны свободной торговли, отвечающей нормам ВТО, который предложила Россия. Создание с 2010 г. Таможенного союза, с 2012 г. Единого экономического пространства, а с 2015 г. Евразийского экономического союза позволило включиться в интеграционный процесс странам, проявляющим интерес к проекту, в рамках которого обеспечивается свобода движения товаров, услуг, капитала и рабочей силы, а также проведение скоординированной, согласованной или единой политики в отраслях экономики.

Следует отметить, что первым с идеей создания Евразийского союза государств выступил весной 1994 г. Н.А. Назарбаев. Он предлагал создать союз на основе экономического прагматизма, добровольной интеграции, прин- ципов равенства, невмешательства во внутренние дела друг друга, уважения суверенитета и неприкосновенности государственных границ, создания наднациональных органов, действовавших на основе консенсуса [11]. Поэтому евразийская идея получила серьезную политическую поддержку, необходимую для ее успешного продвижения в жизнь.

Евразийский интеграционный процесс органично вписывается в современный международный тренд, связанный с преодолением заградительных барьеров между странами и созданием эффективной экономической системы, способствующей развитию государств. При этом следует обратить внимание на особенность данного проекта в связи с политическим аспектом. Как показывает международная практика, наиболее успешные экономические интеграционные проекты реализуются между странами с демократическими политическими системами. Да и желание интегрироваться высказывают прежде всего страны с открытой системой власти, основанной на демократии и доверии к политикам со стороны народа.

В данном контексте евразийский проект имеет свои особенности:

– в политике: странам, ориентирующимся на евразийскую интеграцию, не удалось осуществить либерально-демократические преобразования, поэтому их политический режим варьируется между демократией и авторитаризмом, приближаясь то к одному, то ко второму полюсу, а политические институты впитали в себя традиционную составляющую, создав эклектический симбиоз;

– в экономике: переход к рыночной системе оказался незавершенным, велика роль бюрократии в экономических преобразованиях, сохраняется высокая зависимость от российского рынка труда;

– в культуре: характерно критическое отношение к современным западным веяниям, проявляется ориентация на традиционные ценности, возрождение религии, занявшей освободившуюся идеологическую нишу после неудавшегося коммунистического эксперимента.

Среди причин, препятствующих интеграции, следует отметить отсутствие в течение длительного времени разделяемых всеми партнерами ценностных ориентиров. Лишь в 2013 г. консервативные ценности были положены в основу российской политики. Как справедливо замечает А. Ковальчук, «ценностный элемент имеет шанс заполнить идейный вакуум в проекте евразийской интеграции» [4, c. 108]. Однако консервативные ценности могут стать оправданием для сохранения недемократического политического режима в некоторых государствах с целью избежать структурных реформ.

Евразийский вектор России обусловлен, с одной стороны, потребностью страны в реализации собственных возможностей и стратегических устремлений, направленных на пересмотр сложившегося мирового политического порядка и противостояние глобальному экономическому и политическому доминированию США и западных стран; с другой стороны, необходимостью укрепления Российской Федерацией своей позиции на международной арене, так как реализация интересов на постсоветском (евразийском) пространстве непосредственно связана с ее авторитетом. Кроме того, евразийский интеграционный процесс вписывается в стратегические цели России: создание единого экономического и гуманитарного пространства от Атлантики до Тихого океана.

В общественном мнении западных стран распространено суждение о том, что президент В.В. Путин, заявив о крахе Советского Союза как величайшей катастрофе ХХ в., стремится восстановить СССР в том или ином виде. Поэтому создание союза государств с наднациональными структурами на постсоветском пространстве представляется реализацией данной идеи. Россия, окружавшая себя в XIX–XX вв. буферными государствами, не может отказаться от идеи создать евразийский союз зависимых от нее стран. Однако, как отмечает американский экономист Н. Рубини, создание полноценного союза «может оказаться пустым прожектерством», так как «недореформированность России и негативные демографические тенденции подразумевают низкие возможности для роста и недостаток финансовых ресурсов для создания налогово-бюджетного и трансфертного союза, что необходимо для привлечения новых стран к интеграции» [15, c. 70].

Евразийская интеграция рассматривается российской политической элитой как устойчивый и долгосрочный проект, не зависящий от политической и экономической конъюнктуры. По мнению В.В. Путина, модель мощного наднационального объединения способна стать «одним из полюсов современного мира и при этом играть роль эффективной “связки” между Европой и динамичным Азиатско-Тихоокеанским регионом» [14].

В целях повышения эффективности Евразийского экономического союза российская сторона предлагает расширить сферы взаимодействия за счет культурно-образовательного, информационного, научно-технического и экологического сотрудничества, а в перспективе – сформировать Евразийскую межпарламентскую ассамблею, с идеей о создании которой выступили спикеры обеих палат российского парламента. Если вопросы культурного и гуманитарного характера находят понимание, то инициатива о создании Евразийского парламента не получила поддержки со стороны парламентариев стран-партнеров, посчитавших преждевременным внедрение «политической составляющей» в интеграционные процессы [2, c. 153]. Такие же сложности сопровождали вопрос о введении единой валюты в рамках Евразийского экономического союза, который обсуждался несколько раз, но так и не получил положительного решения. Стало очевидным, что расширение диапазона сотрудничества не должно инициироваться исключительно политическими средствами. Потребность в более тесном объединении может возникнуть лишь после решения главной задачи – создания условий для стабильного развития экономик государств-членов ЕАЭС, всесторонней модернизации и повышения конкурентоспособности государств в глобальном мире. Особенность евразийской интеграции заключается во взаимовыгодном объединении равных, а не на иерархических отношениях, что предполагает сохранение ее субъектами собственной культурной и государственной идентичности.

Помимо экономических преимуществ евразийский проект может стать привлекательным для его участников по следующей причине. В силу успешности западной модели развития страны, входящие в Евразийский экономический союз, становятся заинтересованными в более близких контактах с Европой, посредником в которых может выступать РФ. У России с европейскими странами намного больше общего, чем, например, у центральноазиатских государств. Поэтому, с нашей точки зрения, сближение как с Европой, так и с другими рыночными странами через ВТО, в котором Россия может выполнять роль посредника, является потенциальным стимулирующим фактором для участников евразийского сообщества.

В силу противоречий с Западом, которые наиболее зримо проявились к середине нулевых годов (отказ от равноправных отношений, подозрительность и недоверие со стороны западных стран), Россия была вынуждена искать новые пути подтверждения своей ста-тусности (великодержавности). И этот путь привел ее к евразийскому сообществу как исторически обусловленному выбору. Однако такой шаг не является окончательным поворотом на Восток. Как считал Е.М. Примаков, Россия хотела бы нормализовать отношения с США и Европой, но игнорировать возрастающее значение Китая и других стран АТР было бы неразумно. В то же время российский политик был убежден в том, что если мы не будем сотрудничать с западными странами в ликвидации опасных международных явлений, то мы потеряем свою страну как великую державу [13].

Вполне очевидно, что евразийское положение России в новых условиях расклада сил на мировой арене приобретает геостратегическое преимущество. С учетом возвышения Китая, который реализует проект нового континентального «Шелкового пути», способного заменить морские пути, контролируемые американцами, участие России в евразийских интеграционных проектах становится жизненно важным и необходимым. С другой стороны, российские интересы могут столкнуться с интересами Китая на Дальнем Востоке или в Центральной Азии, что может привести Россию к поиску новых партнеров, в первую очередь в Европе, при условии ее дистанцирования от евро-атлантического пространства, в котором господствуют США.

Таким образом, Россия выстраивает новую модель межгосударственного устройства, в которой выступает в качестве центра притяжения и которая позволяет ей оставаться важным геополитическим актором в современном мире. В условиях своего геополитического возрождения Россия неизбежно вступает в противоречия с Соединенными Штатами Америки и державами, участвующими в мировом американском проекте. В связи с этим, отмечает А. Леклерк, России «необходимо обрести свое место в новом, ныне формирующемся балансе мировых держав. Она должна определить и закрепить свою специфическую самобытность на планете, где возрождение больших цивилизационных пространств ставит под вопрос глобальные претензии Запада» [7, c. 330]. Поэтому поддержка устремлений России к созданию равноправных отношений в глобальном мире, разделяемая странами, вступившими на путь евразийской интеграции, является решающим фактором на пути становления центра силы, который является не разделяющим, а соединяющим другие центры международного влияния.