Феномен агрессии в истории и культуре бурят XVII-XIX веков

Агрессия – часть процесса взаимодействия людей, групп и народов. В исторической ретроспективе у каждого народа она проявлялась на разных уровнях и принимала различные формы. В литературе ее обычно рассматривают как следствие конфликта интересов и вероятный способ его решения [Бутковская, 2006. С. 16]. С крайним результатом агрессии – совершением убийства, связана традиция кровной мести, у некоторых народов России сохранявшаяся вплоть до 30-х гг. XX в. Являясь ответной реакцией родовой группы, патронимии, на убийство сородича, она расширяла и затягивала конфликт, и для его разрешения требовалось посредничество авторитетных лиц – представителей других родов.

Исследование явлений агрессии и примирения у бурят дает новое знание о культуре народа и его менталитете, позволяет ответить на вопросы о генезисе и эволюции механизмов контроля социальной напряженности у скотоводов Центральной Азии и Южной Сибири. Хотя отдельные аспекты темы освещались в работах автора (например, [Бадмаев, 2013]), в целом она остается недостаточно исследованной. В настоящей работе выделяются и характеризуются виды агрессии у бурят, затрагиваются причины исчезновения традиции кровной мести.

В истории и культуре бурят отмечались различные виды агрессии. Примером агрессии первого вида является история присоединения бурятских земель к Русскому госу- дарству. Имели место такие ее виды, как межгрупповая, внутригрупповая и внутрисемейная.

Начальный период межэтнических контактов русских с бурятами (20–40-е гг. XVII в.) преимущественно характеризовался открытой конфронтацией и военным противостоянием двух народов [Павлинская, 2008. С. 145]. Представляя сплоченную и профессионально подготовленную силу, русские казаки и служилые люди в конечном счете преодолели разрозненное сопротивление бурят и присоединили Предбайкалье и Западное Прибайкалье к Московскому царству с использованием преимущественно военной силы.

В Забайкалье «встреча цивилизаций» имела несколько иной характер. Здесь на ход событий повлияла развивающаяся в Центральной Азии агрессия маньчжур против монгольских государств, усугубленная войной джунгар и восточных монголов. Русские власти, войдя в субрегион, на который претендовали восточномонгольские ханы, вскоре ставшие вассалами маньчжурских императоров, должны были избрать более гибкую тактику в отношении живущих там народов. Соответственно конфликты имели место, но в меньших масштабах, чем в Предбайкалье. В указанный период монголоязычное население края (хори-буряты, табангуты и др.) было неустойчивым. Сначала из-за злоупотреблений некоторых русских администраторов оно в основном перекочевало в Монголию, откуда часть его, попав под еще больший гнет феодалов Хал-хи, предпочла вернуться обратно (вместе с вынужденными мигрантами монголами – сартулами, цонголами и др.). Общая угроза, исходившая от владетелей Халхи и стоявших за ними маньчжур, потребовала объединения немногочисленных русских людей с населением Забайкалья (монголами, хори-бурятами и хамниганами), соответственно их поведенческие установки изменились в сторону большей терпимости и солидарности.

С наступлением мирного времени (в Пред-байкалье – со второй половины XVII в., в Забайкалье и Восточном Присаянье – с конца XVII в.) конфликты между русскими и бурятами возникали по экономическим (нарушение прав бурят на земельные и промысловые угодья) и иным причинам, зачастую имевшим криминальный характер (захват у бурят скота, дополнительные поборы при сборе ясака и т. д.). Страдая от произвола местных администраторов и их подчиненных, буряты искали управу на них, прямо обращаясь к российским самодержцам. Подобные единичные случаи апелляции к верховной власти были успешны [Бурятские летописи, 1995. С. 8].

В XVIII в. процесс социокультурной адаптации бурятского и русского населения продолжился, одним из результатов чего стало складывание смешанных групп (ка-рымов и др.). Однако по-прежнему имели место конфликты. Особенно невоздержанно вели себя разного рода сборщики ясака, сопровождавшие их толмачи и казаки [Зал-кинд, 1970. С. 302–303, 378–379]. Такого рода конфликты становились известны в результате жалоб, поданных пострадавшими бурятами, зачастую являвшимися инородческими начальниками.

В XIX в. русско-бурятские взаимоотношения в целом носили миролюбивый характер, а в Западном Забайкалье даже встречались примеры куначества, когда буряты заводили друзей нyхэдyyд среди русских и наоборот. Но с дальнейшим притоком в Байкальский регион переселенцев, обладавших несколько иным менталитетом, чем большинство старожильческого населения, адаптировавшегося к аборигенам, неизбежно увеличилось число столкновений между ними. Конфликты возникали из-за захватов переселенцами сенокосных и промысловых угодий, угона и забоя ими бурятского скота, устраиваемых казаками грабежей на дорогах, нападений на бурятские семьи бежавшими с приисков каторжанами и т. д. (см.: [Астырев, 1890. С. 15; Дуброва, 1884. С. 16, 45; Термен, 1912. С. 14, 25] и др.).

Следующий вид агрессии у бурят – межгрупповая. Она может быть проиллюстрирована на примере выделяемой М. Н. Хан-галовым эпохи так называемой зэгэтэй аба («облавной охоты»). Как утверждает автор, это было время, когда основным источником жизнеобеспечения предков бурят Пред-байкалья (эхиритов и булагатов) была конная загонная охота. Такие облавы, проводимые силами отдельного этнического сообщества или целой группы, не только решали вопросы обеспечения мясом, пушниной и кожным сырьем, но и играли роль военных маневров, в ходе которых мужчины обучались боевому взаимодействию и навыкам стрельбы из лука, ведению конного боя. Нередко под прикрытием зэгэтэй аба буряты совершали внезапные нападения на соседей с целью захвата пленных, в том числе женщин и скота [Хангалов, 1958. С. 66, 85, 91].

Внутригрупповая агрессия проявлялась в рамках отдельно взятого локального сообщества и была связана с психически неустойчивым состоянием людей, которое выражалось во враждебности к окружающим и личном неприятии кого-либо из них. Эмоционально выраженная, она выливалась в словесные оскорбления, а зачастую и в физическое насилие. Бурятское общество осуждало агрессивное поведение и воспитывало у подрастающего поколения такие положительные качества личности, как доброта, уравновешенность, терпимость, гостеприимство и т. д. Поэтому любую человеческую агрессию буряты были склонны объяснять происками восточных тэнгэрину-уд («небожителей») и злобных заяанууд («духов»), для умилостивления которых полагалось приносить соответствующее жертвоприношение [Вернадский, 1997. С. 175]. Отсюда можно заключить, что агрессивность воспринималась бурятами чем-то сродни болезни.

Наконец, внутрисемейная агрессия в силу сложившегося неравенства полов у бурят не была явлением исключительным. С момента рождения девочки находились в более ущемленном положении, чем мальчики, которые считались продолжателями рода. Появление на свет девочек было для родителей менее желанным. Как и в любом традиционном обществе, у девочек воспитывали материнские качества и приучали к выполнению хозяйственных работ. Брак обычно заключался, когда отец невесты получал калым, состоявший преимущественно из согласованного между сторонами поголовья скота. Родовые институты брака и семьи ставили женщину в зависимое положение от мужчины, поэтому у бурят частыми были случаи бегства молодых жен от мужей. Причиной этого было совершенное помимо их воли замужество, а также не сложившиеся отношения с супругом, который, если она была ему не по нраву, мог «нарочно ее бить и жестоко с нею обращаться, чтобы заставить ее убежать к родителям и потребовать возвращения уплаченного за нее калыма» [Хангалов, 1958. С. 197].

Изучение феномена агрессии в традиционной культуре нередко связывается с традициями кровной мести. Однако этнографические материалы позволяют однозначно сделать вывод, что во второй половине XVIII – XIX в. такие традиции бурятам не были известны. Следует остановиться на причинах, обусловивших такой порядок вещей.

О том, что в дорусский период истории бурят Предбайкалья и на начальном этапе их вхождения в состав России кровная месть была распространена, свидетельствуют фольклорные произведения и этнографические материалы, собранные М. Н. Хан-галовым. В частности, мотив мести за смерть близкого родственника нередок в эпических произведениях устного народного творчества. В традиционном мировоззрении бурят месть как воздаяние за совершенное преступление также присутствует. Так, среди духов – хозяев местности выделялась группа персонажей, которые, как полагали, при жизни стали жертвами чужой агрессии – были убиты или доведены до самоубийства [Нацов, 1995. С. 66, 68–69]. Считалось, что они могут мстить живым, поэтому им ежегодно приносили установленные жертвы. Таким образом бурятское локальное общество откупалось от духов, осознавая совершенную в отношении них несправедливость.

В кодексах монгольских народов, включая бурятские, кровная месть в качестве преступления, естественно, не выделялась. Но была предложена узаконенная альтернатива талиону и кровной мести: за убийство наказывали штрафом в виде значительного числа голов разного вида скота. Так, по монголо-ойратскому уложению 1640 г. «Их цааз» («Великое уложение»), убийца должен был отдать семье убитого 1 000 овец [1981. С. 15]. Это была так называемая анза («возмещение скотом»). Г. Ф. Миллер, описывая бурят и селенгинских монголов, называет более скромную по размеру анза – «300 голов лошадей, верблюдов и овец» и даже меньше, если о том договорятся с судьями [2009. С. 164–165]. Ссылаясь на Н. Витсена, сведения которого относятся к концу XVII в., он утверждал, что у монголов было принято в случае отсутствия у убийцы необходимого числа голов скота отдавать последнего «в вечное рабство родственникам (убитого. – А. Б.), которые могут продать его кому хо- тят» [Их цааз, 1981. С. 164]. На фоне того, что за кражу лошади допускался смертный приговор, это было явным прогрессом.

Вероятно, к 30-м гг. XVIII в. данный обычай был все же изжит, так как Г. Ф. Миллер пишет, что в материальном возмещении стороне убитого участвовал весь род убийцы, чтобы не допустить передачи дела в городской суд, как того требовала инструкция С. Владиславича-Рагузинского 1728 г. «пограничным дозорщикам» [Там же]. Отметим, что данная инструкция, появившаяся после подписания Буринского договора 1727 г., который установил государственную границу между Российской и Цинской империями, помимо подробного изложения правил пограничной службы, взаимоотношений с цинской стороной и т. д., регламентировала управление монгольским и бурятским населением Забайкалья, в том числе и вопросы судопроизводства. Она представляла основополагающий документ, который сохранял свое значение вплоть до принятия Устава об управлении инородцев 1822 г.

Когда убитым был инородческий начальник, зайсан или шуленга , его убийца отдавал родственникам покойного, помимо анза , особую плату Wirki , куда входили девушка, верблюд и панцирь [Там же. С. 165]. Включение в качестве компенсации верблюда и доспехов находилось в полном соответствии со степным законодательством XVII в.: по нему, штраф ценной вещью, как правило оружием, дополняли дорогостоящим животным – верблюдом [Восемнадцать степных законов…, 2002. С. 86]. Но то, что в качестве возмещения фигурирует человек, указывает на сохранение в бурятском праве вплоть до середины XVIII в. архаики, от которой давно отказались другие монголы. Особый социальный статус, который имели бурятские родоначальники, выполнявшие обязанности судей в этническом сообществе [Линденау, 1983. С. 137], видимо, и определил полагающееся в случае их смерти возмещение наибольшими в то время ценностями.

Очевидно, что закрепление в регулирующих жизнь монгольских народов законах XVII в. позиции о значительной по размерам компенсации в пользу семьи убитого, налагаемой на убийцу, уменьшало основания для кровной мести. Кроме того, суд добивался от убийцы принесения публичных извинений родственникам убитого, без та- кого акта раскаяния примирение сторон не было возможным.

С введением упомянутой выше инструкции С. Владиславича-Рагузинского, смертные случаи среди бурят стали предметом разбирательств «канцелярских» судов, выносивших решения, руководствуясь уголовным законодательством Российской империи. Но такая практика не сразу возымела действие – потребовался период адаптации бурятского населения к имперским законам. Надо полагать, что суровость наказания, применяемого государством к убийцам, была сдерживающим фактором для осуществления кровной мести. В Петровскую эпоху и несколько позднее за многие виды преступлений приговаривали к смертной казни. Так, за умышленное убийство обезглавливали, а за тяжкие виды убийства (убийство родителей, по найму, путем отравления и др.) колесовали [Законодательство Петра I, 1997]. За совершение непреднамеренного убийства жизни не лишали, а били шпицрутенами и штрафовали. Так как кровная месть, по традиции, вершилась открыто, она не могла облекаться в форму неосторожного убийства и тем самым скрываться от следствия.

Важным фактором, благотворно повлиявшим на поведенческие установки монгольских народов, являлось принятие ими буддизма, который любую агрессию рассматривает как зло, вредящее карме человека. Его адептам рекомендуется избегать дурных мыслей и поступков и не поддерживать их в других людях. Такая позиция, воспринятая бурятским обществом, отрицала саму возможность кровной мести. Новая религия овладела умами бурят тогда, когда они уже отказались от этой пагубной традиции, и ее значение следует видеть в укреплении в обществе моральных устоев, не допускавших убийство.

Такую же положительную роль играло принятие православия частью бурят. Однако массовая христианизация, проводимая с помощью материального и экономического стимулирования неофитов, не могла и не привила последним христианские ценности; лишь малая их часть стала истинными христианами.

В завершение следует сказать, что в традиционной культуре бурят агрессия была явлением полиморфным. Внешняя агрессия в пору присоединения к России бурятских земель в Предбайкалье и Западном Прибай- калье представляла масштабный кровавый конфликт с вовлечением значительных групп людей, который завершился с признанием бурятами русского подданства и обложением их ясаком. Межгрупповая агрессия в эпоху зэгэтэ-аба прежде всего являлась столкновением экономических интересов целых этнических сообществ, и примирение сторон было возможно только с восстановлением статус-кво. Но чаще всего агрессия носила бытовой характер, проявляясь в виде внутригрупповых и семейных конфликтов. В XVII в. кровная месть была известна у бурят, но данная традиция под влиянием различных факторов (кодификация обычного права с введением значительных по размерам штрафов за убийство, передача уголовных дел в компетенцию «канцелярских» судов, которые выносили более суровые наказания, чем это было прежде) была изжита. Принявшие в XIX в. широкий размах буддизация и христианизация укрепляли в бурятах убежденность в необходимости бескровного разрешения конфликтов.