Философия культуры Г.А. Ландау в контексте идей О. Шпенглера

У произведения Г.А. Ландау «Сумерки Европы», вышедшего в Берлине в 1923 г. [4], удивительная культурная судьба. Оно появилось в тот момент, когда вовсю еще шумели дискуссии о «скандальной книге»1 О. Шпенглера «Закат Европы», где была предложена оригинальная типология культур (см.: [9]). В интеллектуальных кругах русской эмиграции отмечали их параллелизм и поразительное созвучие названий (причем первенство здесь принадлежит Ландау, книга выросла из статьи 1914 г. с одноименным названием). Первоначально книга Ландау вызвала не очень активную (и при том двойственную) реакцию со стороны русской интеллектуальной эмиграции. Рецензируя ее, Гессен вполне определенно указывает на причины этой двойственности: «…Она слишком индивидуальна, чтобы ее можно было односторонне принять или столь же односторонне отвергнуть» [3, c. 437]. Аналогичные замечания можно обнаружить в работе И.С. Лукаша, отмечавшего: «Ландау не с нами, а как бы перед нами: это фигура будущей синтетической эпохи, которой налицо еще нет» [5, c. 3]. Однако позднее (в 1932 г.) П.М. Бицилли в одной из многочисленных рецензий для журнала «Новый град» упоминает книгу Г.А. Ландау уже как характерную для своего времени [2, c. 92–93]. Между прочим, эти замечания и оценки интеллектуальной значимости книги Ландау свидетельствуют о том идейном контексте, внутри которого русская интеллектуальная эмиграция философски осмысляла исторические перспективы своей переломной эпохи. И как это ни парадоксально, их рассуждения и оценки имеют прямое отношение к современным социально-политическим и философским дискуссиям о кризисе культуры.

Примечательно, что отношение мыслителей русского зарубежья к книге Ландау соответствует тем социально-политическим и культурным реалиям, в которые они были погружены. В 1920-е гг. они еще практически не видели исторических перспектив для Советской России, и реакция на существующую ситуацию и на книгу Ландау была непосредственно жесткая. В 1930-е гг. их отношение стало включать в себя элементы обобщенного философствования о перспективах европейской цивилизации (причем философствования в значительной мере утопического, но с элементом трезвой критической оценки сложившихся трендов). И в этом, более позднем историческом контексте, отсылка Ландау к «Закату Европы» Шпенглера приобретала особую смысловую направленность. (Ценность рассуждений Ландау, еще в 1914 г. предвосхитившего «очень многое из того, что впоследствии принесло Шпенглеру его мировую славу» [1, c. 490]2, отметил в свое время М.А. Алданов.) При этом надо иметь в виду, что до появления книги О. Шпенглера Ландау опубликовал только одну статью, а книга «Сумерки Европы» вышла уже после «Заката Европы» (1918, 1922). И этот факт делает книгу Ландау уникальным историческим документом, поскольку автор получил возможность рефлексивно отнестись и к своим собственным предвосхищениям, и к концепции Шпенглера. Ведь даже сама близость названий книг Шпенглера и Ландау3 оказалась очень важной для последнего в идейном плане, ибо именно на общей направленности размышлений он выстраивал философско-политические рассуждения о будущем европейской цивилизации.

Ландау осмысляет культуру как нечто, существующее с человеком неразрывно [4, c. 21] (эта формулировка восходит к статье 1914 г.). И поскольку человек постоянно стремится, движется, то и культура может пониматься как некоторое динамическое равновесие разнонаправленных сил [4, c. 330]. В таком определении культуры, конечно, просматривается влияние Гегеля4. Г.А. Ландау различает две стадии культуры: критическая, где доминируют центробежные силы, и органическая, в которой силы стремятся к центру, противодействуя разрывам. «Отсюда в одном идет более могучее творчество, в другом более сплоченной является общая согласованность, в одном – ярче игра частей, больше свободы и борьбы, партикуляризма и индивидуализма, в другом больше связности, постоянства, универсализма и единства, меньше движения и больше покоя» [4, c. 332]. Эти стадии варьируются от народа к народу, но в каждой культуре доминирует какая-то одна из них. Новоевропейская культура, по этой квалификации Ландау, относится к критическому типу. Именно в том, как определяет культуру Ландау, заключается отличие его концепции от шпенглеровской, ограниченность которой в определении культур как взаимнонепроницаемых единств он отмечает. Приведу показательное рассуждение Ландау о концепции Шпенглера: «Гибель Европы от собственной греховности и слабости, от порочности и исчерпанности – мало общего имеет с представлением о конце европейской культуры в силу ее завершенности, в силу законченности ее внутренней эволюции, как эта мысль с чрезвычайной силой выявлена в шпенглеровской концепции. Я упоминаю ее здесь, чтобы ее отвести. По названию и по внешности как будто всего теснее примыкающая, она на самом деле менее всего имеет сюда отношение. Пожалуй, можно даже сказать, что кажущееся оправдание ее на послевоенном падении на самом деле является ее (может быть временным) опровержением» [4, с. 305].

Различие концепций проявляется даже в избранной стилистике выражений для характеристики сложившегося в Европе положения дел. В «Сумерках…» описывается кризисная ситуация, ведь все противоречия и конфликты новоевропейской культуры все же являются показателем ее силы, и при определенных исторических обстоятельствах она может послужить основой для возрождения культуры на высоком с точки зрения качества уровне. «Закат» для О. Шпенглера – это неотвратимый процесс, ведущий к гибели: «…Символом писателя наших дней останется образ того телеграфиста, который на безнадежно погружающемся в пучину “Титанике”, в захлестываемой волнами кабине не отходил от своего беспроволочного аппарата, рассылая в пространство, может быть и пустое, весть о гибели и призыв к спасению» [4, c. 372].

Важной составляющей взглядов Ландау является общая политическая характеристика происходивших в Европе процессов, которая соотносится с его концепцией философии культуры. Именно в рамках этой концепции он в своей книге обсуждает проблемы и перспективы европейской цивилизации. И именно с этой позиции он проводит линии размежевания с концепцией Шпенглера: «…Культурная исчерпанность в смысле Шпенглера нисколько не предполагает внешнего государственного, социального, бытийного падения, а наоборот предполагает в этих отношениях расцвет. И таким образом для того, чтобы Untergang Европы в смысле Шпенглера осуществился, необходимо, чтобы она вышла и преодолела свой нынешний послевоенный Untergang. Культурная исчерпанность по Шпенглеру дает не государственный упадок, а государственную мощь» [4, с. 305–306]. И на мой взгляд, именно благодаря тому, что в поле размышлений о будущем Европы имманентно присутствует эта социально-политическая составляющая, важнейшим концептуальным ориентиром для Ландау становится его оценка той роли, которую в истории как России, так и Европы в целом сыграл, как он выразился, «идейный максимализм». Критике этого феномена он уделяет особое внимание, а целью своего труда, его практической ценностью считает прежде всего осознание разрушительности этого максимализма.

Замалчивать этот факт недопустимо, настаивал Ландау, хотя при этом «задевать приходится составные части и факторы той самой европейской культуры, которую любишь и которой дорожишь» [4, c. 8]. Ведь «сумерки опускаются над Западом» [4, с. 31], и свидетельство тому – страшная (Первая мировая) война, которая разразилась как раз там, где становился материальный и духовный мир современного человека, где сложилась культура, претендующая на общечеловеческую значимость. И потому последствия этой войны будут особенно разрушительными в духовном плане для всего человечества. Ландау был «западником», т.е. рассматривал западноевропейскую культуру как вершину развития человечества, ибо она поставила в центр «самодовлеющую человечность» [4, c. 16]. Но в контексте обсуждаемой темы важно подчеркнуть другое. Как полагал Ландау, проникший в эту культуру максимализм, связанный со стремлением воплотить идеал, породил ее внутреннюю проблемность. В данном случае пацифизм, борьба за вечный мир стали стимулом и основанием войны.

Трудно не согласиться с рассуждением Ландау на этот счет. Наверное, для любой культуры, а тем более для культуры, считающей себя «продвинутой», стремление максимально воплотить свои идеалы чревато проблемами, порождающими такого рода инверсии. «В этом самоощущении, когда все кажется возможным и достижимым, когда человек чувствует себя в уровень со всякой задачей, когда поставить проблему для него уже значит – и разрешить ее, – хотя бы и не сейчас, не сразу, а только рядом последовательных приближений, в этом ощущении уже и заложена тяга к максимализму передовых по культуре народов и людей» [4, c. 56].