Философско-художественная концепция исторического процесса в испанском барокко (на примере творчества Бальтасара Грасиана)

Terra Humana

в Испании в эпоху барокко была издана книга, создававшаяся в 1651–1657 гг. и получившая название «Критикон». автором издания стал бальтасар грасиан-и-Моралес (1601–1658), который был прозаиком, литературоведом, писателем-философом и иезуитом. грасиан представляет литературное направление эпохи испанского барокко. Его сочинения стали известны в России задолго до отечественных переводов Сервантеса. так, например, «Карманный оракул» грасиана был издан в Петербурге в 1742 г.

в 1984 г. Е.М. Лысенко и Л.Е. Пинский подготовили и издали со своими примечаниями и комментариями книгу испанского писателя-философа «Карманный оракул. Критикон» [1]. Существует также перевод Е. Лысенко обширного трактата грасиана «Остроумие, или Искусство изощренного ума» [2].

Произведение грасиана выпадает из привычного ряда романов плутовского или пасторального типов, к которым привык читатель xvii в., потому что это не просто роман о человеке: это некое всемирно-историческое обозрение судеб человечества, путешествие по мировой истории, хотя и совершено это путешествие одиноким и искушенным в треволнениях моря человеческого героем. Пожалуй, самое точное жанровое имя тексту грасиа-на дал Л.Е. Пинский в своём обширном исследовании, изложенном в приложении к рассматриваемой книге: «робинзонада», причем «первая в истории новоевропейского романа “робинзонада”» [11, с. 549].

нас, однако, будет интересовать не филологическая сторона проблемы, а та художественная философия истории, которая нам предъявлена в аллегорико-философс- ком романе. философию истории грасиана лучше бы назвать философией циклической жизни человека и человечества. Она опирается на привычные нам возрастные стереотипы, что отражено в названиях трех частей «Критикона» (ч. 1. – «весна детства и лето юности»; ч. 2 – «Осень зрелости. Ее разумная светская философия»; ч. 3 – «Зима старости»).

возрастные классификации исторического процесса по аналогии с периодами жизни отдельного человека идут, конечно, от античности, и даже когда автор отрицает ее культурный потенциал («рассуждения древних – детский лепет сравнительно с тем, как мыслим мы ныне» [1, с. 390]), – всё равно эта аналогия может быть применена к различным историческим циклам. Приведём лишь один пример: в другой стране Европы неистовый инициатор Реформации, «женевский папа», Жан Кальвин, умерший задолго до рождения грасиана (в 1564 г.), назвал античность «профанным временем». в «наставлениях» Кальвина (1536–1559 гг.) бог – это господь-воспитатель, а человечество состоит в статусе ученика, проходящего три стадии божественного обучения в соответствии с эпохами (возрастами) Отца, Сына и духа. «в детстве человечество было способно выполнять только элементарные предписания естественного права. Языческие верования эллинов и латинян, иудейский культ – это облегченная внешняя религия. Эра ветхого Завета сменяется эрой нового Завета, принесшего вступившему в юношеский возраст обществу Евангелие – более расширенное знание о боге. Совершенное знание бога, мира и человека соответствует третьему этапу человеческой истории, когда завершится божественное обучение» [5, с. 422–538; 12, с. 82]. грасиан хоть и занимает скептическую позицию по отношению к древним (кроме, конечно, «божественного Платона» и аристотеля), однако вполне по-античному использует образ воды: «детство – улыбчивый ручей», «юность несется бурным потоком», «в возрасте зрелости воды жизни нашей текут тихие и глубокие», а в конце нас ждет «горькое море старости» [1, с. 195].

Культура барокко мыслит эмблематич-но, играет аллегориями, её метод – дедукция, ее жанры – притча, путешествия, утопия. Именно поэтому роману грасиана удается быть трактатом, и его непрестанно философствующие герои для того и придуманы, чтобы дать читателю некий концептуальный мир, в котором позиция автора неотделима от мнения героя. Этот тип осмысления мировой истории не из ряда эстетизованных философий истории (как, скажем, у ф. ницше, в. Розанова или О. Шпенглера); скорее, это тип свободного светского «разговора запросто» (говоря названием Эразмовой книги) «обо всем».

При рассмотрении философии истории эпохи барокко следует в методологическом плане опираться на труды литературоведов и историков культуры: д.С. Лихачева, а.М. Панченко а. Морозова, г. вёльфлина, х. Ортеги-и-гассета и др. [4; 6–10].

так, и у грасиана некая нимфа устраивает разнос классическим трактатам по проблемам государственного жития. По ее суду «Республика» Платона непригодна «для столь коварных времен»; «Князю» Макиавелли и «Республике» бодена рекомендуется «не появляться на людях», зато «Политика» аристотеля «оказалась доброй старушкой» [1, с. 243].

для барочного сознания весь мир предстает символически осложненным, он «зашифрован», загримирован и скрыт от истины масками многоликой лжи. Задача грасиана – показать историческую правду, «Состояние века» (название 6 главы 1 части), раскрыть истинное лицо современности (она – правда – есть «игра» и «трагедия», «мистерия» и «карнавал», а большинство населения – «безумцы» [1, с. 152]. Старинные мифологемы «жизнь = игра» ([1, с. 133], «мир = театр» (глава «великий театр Мироздания»), в контекстах которой барочное сознание воспринимает действительность, позволяет грасиану сохранить позицию спокойного наблюдателя истории, хотя он и сам не прочь поиграть с «шифрами» замаскированного мира, и в этой игре есть и рационалистическая уверенность автора в своей правоте, и амбивалентно-смеховое отношение ко всему на свете, включая философию. Сочетание пародии и глубокой серьезности, иронии, гнева и смеха, грациозной ухмылки и трезвого суждения, – все это входит в состав души барочного человека и его творчества по разгадыванию явлений мира и поведения людей.

Четвертая глава третьей части так и называется: «Расшифрованный мир»: ключи к правде найдены, мир раздет и обнажён во всей своей неприглядности, – в этом смысле грасиан как писатель-мыслитель напоминает своей сатирической манерой сразу и ф. Рабле, и дж. Свифта, и российских писателей н. новикова и д. фонвизина.

десятая глава третьей части («Колесо времени») содержит длинный пассаж, в котором грасиан объясняет внутреннюю механику мировых перипетий всемирной Человеческой Комедии и каждого из ее невольных участников. Отметим, однако, что эти картинки автора «Критикона» никак не связаны с идеей предопределения: гра-сиан был деистом, хоть и состоял в Ордене иезуитов. Здесь в его рассуждения снова была включена, то всерьез, то с иронией (как и положено барочному философу) циклическая диалектика возрастов, тем более, что «некоторые древние философы в заблуждении языческом полагали, будто семь подвижных планет распределили меж собою семь возрастов человека, дабы сопутствовать ему от первых проблесков жизни до порога смерти» ([1, с. 452].

• 1.    детство. Ему досталась Луна-Луци-на, сообщающая ему детские недостатки: влагу, что порождает слабость, неустойчивость настроения – ребенок то плачет, то сердится, то успокаивается без причины, «он – воск для впечатлений, тесто для воздействий, переход от мрака впечатлений к сумеркам предчувствия».

• 2.    С десяти лет до двадцати. Здесь хозяйствует Меркурий, внушитель усердия, благодаря чему он охотно учится в школе и университете, «обогащает дух знаниями и науками».

• 3.    Между двадцатью и тридцатью «тиранически царит» венера, возбуждая кровь и жажду красивой жизни.

• 4.    тридцать лет. Это период благословенного влияния Солнца; человек свершает славные дела и блестящие предприятия.

• 5.    Сорок лет. Это время Марса, период военной доблести, храбрости и мести, даже состязания в суде.

• 6.    Пятьдесят лет – эпоха Сатурна, апофеоз личного достоинства, гордости и власти. «тут человек – хозяин своих поступков», он не терпит, когда ему перечат,

  Общество

  
  

  Terra Humana

  
  

• 7.    Шестьдесят лет. Это время по-стариковски хмурого и ворчливого меланхолического Сатурна. Это время нелюдимости, брюзжания на всё молодое и новое, человек «грызёт настоящее и облизывает прошлое», он неряшлив, силы его иссякли, он всем недоволен. Это состояние деградации длится десять лет.

• 8.    «а как завершатся десять лет Сатурна, вновь занимает престол Луна, и дряхлый, хилый старец снова ребячливо дурачится и кривляется. так время завершает свой круг, змея прикусывает хвост – остроумный иероглиф для круговорота жизни человеческой» [1, с. 453].

он чувствует себя царём над остальными, и это лучшая пора жизни.

так два пилигрима грасиана рассуждают о естественном жизненном цикле всякой твари, когда появляется ещё один герой – Придворный. Это имя героя может напомнить весьма популярную книгу миланского эрудита бальтассаре Кастильо-не (1476–1529) «О придворном» (1528 г.), которую можно прочитать в издании 1996 г. [3]. Придворный убеждает пилигримов в правоте мнения древних и «позабавить маскарадом мира, пляской и танцевальными фигурами времени, интермедией фортуны и фарсом всей нашей жизни» [1, с. 453]. (Случайно или нет, но выражение «фигуры времени (= истории)» в нашу эпоху приобрело статус термина – см.: 14]). Придворный убеждает странников в том, что не надобно никакой магии, чтобы предвидеть будущее, ибо «что было, то и есть, то и будет, ни на атом не отличаясь. Что происходило двести лет назад, то видим и ныне» [1, с. 454]. в доказательство он показывает им на бродягу-старика, отягощенного перемётными сумами. будучи уставшим, он перебрасывает их, переворачивая весь мир. «Как вы думаете, – говорит Придворный, – почему власть переходит от одного государя к другому, почему то одна страна возвышается, то другая, то одна нация, то другая? а это время перекидывает свои сумы перемётные; нынче империя здесь, завтра вон где; нынче вырвались вперед те, кто вчера плелся позади; авангард стал арьергардом. вот поглядите – африка, которая в прежние времена была матерью дивных талантов, августина, тертуллиана, апулея. ныне <…> сплошь стала варварской. <…> греция, родоначальница величайших умов, давшая всему миру законы разума, мать красноречия, ныне стала неким солецизмом во власти свирепых турок» [1, с. 455].

таким образом, если говорить об ис-ториологии эпохи испанского барокко, то мы получаем итоговый образ исторического процесса: «Огромное Колесо, которое катилось по всей окружности земного шара с востока на Запад. на Колесе этом находилось все, что есть, было и будет в мире, причем так размещено, что одна половина была ясно видна и возвышалась над горизонтом, а другая, глубоко внизу, вовсе не была видна. Колесо непрестанно катилось, вращалось наподобие ворота, потому что внутри Колеса старикан время, перескакивая со спицы одного дня на спицу другого, крутил Колесо, и с ним все, что на нем было: вот покажется что–то новое, вот скроется устарелое, а потом, некоторое время спустя, опять поднимется - то же, что и прежде, только одно уходило, другое уже ушло, потому опять появилось. даже реки – через тыщу лет – возвращались на свой след…» [1, с. 455–456]. так и «монархии возникают, потом сникают, ничего нет постоянного, всегда либо подъем, либо упадок» [1, с. 456].

барокко не слишком серьезно относилось к фортуне, о которой так много разговоров в тексте грасиана и во всем xvii в. Эпоха барокко – это времена фаворитизма, эпоха авантюристов, дуэлей, вендетты, отчаянного пиратства, азартных игр и флирта. Понятия Судьбы, фортуны и божьего предопределения сплелись до полной нерасторжимости. возникали и исчезали с фантастической быстротой огромные состояния, высокие репутации, великие имена и грандиозные замыслы. Эпоха оценила риск и бесстрашие человека – хозяина своей судьбы. С портретов этой эпохи на нас смотрят решительные, иногда злобные и холодные, с плотно сжатыми губами, лица, рафаэлевой нежности в них уже не отыскать. так продолжалось и весь xviii в.

барочного человека не удивить капризами Колеса фортуны, они даже скучны в своей циклической повторяемости; ему интересно другое: как прогнозировать будущее? Если «войны и мятежи не пропустят ни одного пятилетия, чума ни одного года, засухи тоже знают свой черед, в свои сроки повторяются голодные годы, повальные болезни, всякие злосчастья», – то, спрашивает один из странников андренио: «нельзя ли уловить пульс перемен и предугадать повороты Колеса, дабы загодя припасти средства против грядущих бед и научиться их предотвращать?» [1, с. 460]. Ответ звучит вполне картезиански: не надо терять точки зрения здравого смысла. «Есть люди с умом глубоким и здравым, прозорливые советники, что, загодя чуя приближение бури, предсказывают, даже кричат о том, но им не внимают; беда начинается с того, что небо отымает у нас бесценный дар – здравый смысл. Люди мудрые по неоспоримым приметам прорицают грядущие несчастья: видя в государстве падение нравов, предсказывают отпадение провинций; замечая гибель добродетели, пророчат гибель царствам» [1, с. 462].

Отметим, что хотя, по мнению автора, «у испанцев не было гения в истории» [1, с. 440], самого грасиана как автора художественной концепции исторического процесса положение дел в мировой истории вполне устраивает. Она, мировая история, находится в состоянии шаткого равновесия [1, с. 115], но ведь никогда и не было иначе. главное, что в истории есть движение, динамика, интрига, она попросту интересна, как зрелище и игра, – и в этих своих качествах она единственная история единственного человечества самоценна и бескорыстна, как сама игра. грасиана не заботит даже и то, назвать ли итоги мировой истории результатом прогресса или регресса: для Колеса времени эти понятия эквивалентны или почти эквивалентны. так что прав, пожалуй, Л.Е. Пинский, гово- ря по этому поводу в своей аналитической статье: «автор “Критикона” далек от пессимизма прежде всего в оценке итогов развития рода человеческого, итогов прогресса. Его мысль в этом плане не оптимистична, не пессимистична, а скорее тревожна, она родственна не Шопенгауэру, а позднему античному стоицизму, столь высоко ценимому моралистом грасианом, выросшим на древних» [11, с. 558].

в заключение следует сказать, что для историографического обзора цикличности всемирно-исторического процесса важно учесть художественно-философскую концепцию истории в испанском барокко на примере творчества бальтасара граси-ана, который, как мы увидели, призывает нас всматриваться в «пульс перемен», оперативно реагировать на возможные повороты Колеса времени, быть осторожным, когда спокойные циклы исторического жития нарушаются паузами катастроф и бедствий, а главное – просто любить жизнь и принимать ее такой, какой она есть. наверное, поэтому грасиана и его «Критикон» перевели на основные языки народов мира и с благодарностью читают, размышляют и исследуют до сих пор.