Функции похищенной женщины в русских волшебных сказках

Коллизия, связанная с похищением женщины, достаточно широко представлена в русской сказочной традиции. Женские персонажи играют в таких сказках не менее значимую роль, чем другие герои (похитители и освободители).

На первый взгляд может показаться, что похищенной женщине в сказках отводится довольно пассивная роль: «Если похищается девушка… и вслед за девушкой отправляется на поиски Иван, то героем сказки является Иван, а не похищенная девушка» [15; 34]. По определению В. Я. Проппа, она оказывается искомым персонажем [15; 67]. В сказочном повествовании женщина, как правило, появляется дважды: во время начальной ситуации (в момент похищения) и в ином мире («во второй раз она вводится, как отысканный персонаж» [15; 71]). Причем во время пребывания в потустороннем царстве женщина становится более активной.

Оказавшись в ином мире, героиня выполняет определенные обязанности. По словам Н. В. Новикова, «круг обязанностей их (плененных женщин. – А. Л. ) невелик и необременителен. Чаще всего, сидя у окна в одиночестве, они прядут, шьют или вышивают, встречают и провожают Кащея (и – добавим – других похитителей. – А. Л. ), готовят ему обед, кормят его и т. п.» [14; 203].

Во многих сказках похищенная женщина становится женой похитителя. Подобная ситуация характерна для сюжетов, зафиксированных в СУС [21] под номерами: 311 Медведь (леший, чародей, разбойник) и три сестры, 552А Животные-зятья и 552В Солнце, Месяц и Ворон зятья, 650А Иван медвежье ушко. Причем в некоторых текстах сюжета 552А=АА 552 Животные-зятья героиня сама сообщает пришедшему к ней персонажу о своем статусе: «Он заходит в дом, здоровается со сестрой. Вот она опять и говорит: “– Ну, брателко, откуда ты пришел? Я ведь за волком замужем…”» [6; № 1]; «Вдруг выходит его средняя сестра. <…> Мой муж, царь-сокол…» [10; № 62] (выделено нами. – А. Л.). Это обстоятельство касается прежде всего тех сказок, где происходит исчезновение женщины или где похититель в момент похищения предстает в завуалированном виде. В некоторых случаях героиня оказывается женой «хозяина» иного мира (Змея) в сюжете 310А, В Три подземных царства: «…отправился (Зорька-молодец. – А. Л.) к младшей сестре. Приходит, та увидала и сразу заплакала: “– <…> У меня муж девятиглавый змей, тебе ни за что с ним не справиться”» [7; № 8] (выделено нами. – А. Л.).

Статус жены подразумевает выполнение похищенной определенных домашних обязанностей. Она готовит для «хозяина» иного мира, убирает в доме, ходит за водой: « И стала она его (Вехоря Вехоревича . – А. Л. ) угошшать. <…> Напился, нажрался… » [4; № 26]; « Топерь идёт дальше и близко подходит к Кощея жилищам. Подошол близко, то смотрит Елена Прекрасна пошла с ведёрками к речке за водой » [9; № 7]. Примечательно, что в вариантах сказок на сюжет 311 Медведь ( леший, чародей, разбойник ) и три сестры , где во власти похитителя оказывается девочка, она также становится хозяйкой в доме: «– Ладно, – сказал медведь, – будь у меня хозяйкой, дом прибирай, пироги пеки, кашу вари, а домой не уходи » [5; № 4].

Своеобразный способ печь блины / оладьи представлен в сказках на сюжет 552В=АА *299 Солнце, Месяц и Ворон – зятья : « Село Солнце на пол, развела блинную муку дочка (старика. – А. Л. ) и поливает на голову, а блинки так и летят с Солнца, так и летят, да такие мягкие, румяные, масляные » [7; № 5].

Показательно, что, например, во всех сказках о медведе и трех сестрах (СУС 311 Медведь ( леший, чародей, разбойник ) и три сестры ) умение героини печь пироги оказывается сюжетообразующим элементом: « Старша сестра придумала посадить меньшу сестру в мешок, отправить к отчу. И говорит медведю: “Мишинька, свези-ко батюшку гостинеч, я перог испеку. Смотри не съешь перога” » [8; № 55].

Еще одно занятие женщины, особо подчеркиваемое сказками, – поиск вшей у похитителя: « Приходит Кощей, пообедал, да лёг спать, а эту королевну заставил у себя на голови искать » [8; № 167]. В сказке из сборника, составленного О. Э. Озаровской, похищенная мать героя обращается к Вехорю Вехоревичу со словами: «“ - Давай, я лучша тебе покопаю: ты весь зашишкал-ся”. Стала она копать, он заспал, запышел, захрипел » [4; № 26]. Примечательно, что в одном из рассмотренных текстов подобная функция женщины имеет преувеличенный характер: « Видит (Иван-Кобылин сын. - А. Л. ) : змей лежит у царской дочери на коленях. Во всех двенадцати головах она ищет » [10; № 45]. А. В. Гура отмечает, что «в народном этикете искание вшей воспринималось как полезное и даже богоугодное занятие: например, в знак гостеприимства было принято искать вшей у гостя, у странствующих старцев – Божьих людей» [12; 447]. В проанализированных нами сказках героиня ищет вшей у похитителя, чтобы усыпить его бдительность.

Очень часто в сказках сообщается, что женщина в ином мире занимается рукоделием: « Начал он (Сосна-богатырь. - А. Л. ) ходить по подземельному царству, набрел на избушку, взошел туда - в избушке сидит дочь бабы-яги да ковер вышивает » [3; № 142]; « Взошел он в этот медный дворец; сидит девушка, вышивает в пяльцах, такая красавица » [10; № 43]. Помимо вышивания в текстах упоминаются также прядение, вязание, ткачество: « Села (Клаша. - А. Л. ) ткать и баско наткала. Медведь-то и оставил её » [1; № 16]; « Она жила, шерсти начесала, чулки связала: тогда, вишь, домой отпустит. А он (леший. - А. Л. ) велел ей на порты напрясть. Девка опять прясть да кросна ставить » [2; 59]. Указанные занятия упоминаются в сказках неслучайно. Н. А. Криничная отмечает, что образами различных рукодельниц насыщен весь мировой фольклор, вербальный и изобразительный [13; 87]. По словам исследовательницы, они встречаются во многих фольклорных жанрах (сказках, заговорах, песнях, частушках, пословицах, поговорках, загадках), но «особенно ощутимо присутствие этих персонажей в быличках, бывальщи-нах и поверьях. Оно же закодировано и в соотнесенных с ними обрядах, обычаях, верованиях» [13; 87]. В то же время упоминание в сказках прядения, ткачества, рукоделия обусловлено этнографическими соответствиями. Как пишет Т. А. Бернштам, «к сфере сугубо женских занятий относились все процессы выращивания, сбора, обработки льна и конопли, а также стрижка овец и обработка шерсти, происходившая в разные годовые сезоны. <…> Удельный вес женского прядения и ткачества в крестьянском хозяйстве в прошлом был очень велик: в земледельческих областях прядево и домашние ткани не только требовались в огромном количестве для семьи

(одежда, постель, полотенца, различные обряды и т. д.), но шли на продажу, на вклады в церковь, на оброк помещикам…» [11; 159]. По словам И. Л. Симаковой, «умение прясть тонкие нити, ткать качественные полотна у девушек на выданье ценилось иногда больше, чем их красота» [16; 197].

Вместе с тем данные занятия имеют глубокие мифологические корни. По этому поводу Т. А. Бернштам пишет: «Прядение, ткачество и шитье одежды (изделий) оформлялись разнообразными и часто противоречивыми ритуальными действиями, свидетельствующими о многозначности верований, их породивших, и мифологических представлений, к ним относящихся. Однако можно утверждать, что для осмысления семантики женских обрядовых функций необходимо как разделение двух основных процессов – прядения и ткачества, так и восприятие их в неразрывном единстве» [11; 161]. Исследовательницей отмечается, что прядение, состоящее из четырех основных частей (чесания, дерганья, сучения и наматывания пряжи), «производилось в темное время года – с осени до рубежа зимы – весны – и в темное время суток – вечером, ночью» [11; 160], тогда как ткачество и шитье «связаны преимущественно со светлым временем (годового сезона и суток)» [11; 161]. При этом прядение «является лишь первым этапом “творения”», представляет собой «изготовление материала для последующего творения “видовых категорий”, предметных сущностей, материализуемых ткачеством» [11; 161]. «Таким образом, – подводит итог Т. А. Бернштам, – в символике прядения и ткачества взаимосвязаны “верх” и “низ”, светлое и темное, живое и неживое» [11; 162]. Мифологическое значение этих женских занятий подразумевает «творение мира» [11; 162].

• Н.    А. Криничная тоже отмечает, что «обычное прядение (веретеном, на прялке) и обычные рукоделия (вязание, шитье, вышивание), имеющие повсеместное распространение в крестьянском быту, также имели некогда определенный магический смысл, со временем затемненный или же вообще утраченный» [13; 104]. В немногих рассмотренных волшебно-сказочных текстах сохраняются отголоски того, что эти занятия были магическим действием. Так, в одной из сказок сборника А. Н. Афанасьева сообщается, как оказавшийся в подземном ином мире Иван-царевич « увидал медное царство; во дворце сидят тридцать три девицы-колпицы, вышивают полотенца хитрыми узорами - городками с пригород-ками » [3; № 130]. В этом явно просматривается упоминаемое выше сотворение мира. Попутно отметим, что мотив, связанный с созданием необыкновенного ковра, характерен для сказок на сюжет 402 Царевна-лягушка , где он является одним из предсвадебных испытаний. В нескольких вариантах занятие женщины имеет другой ре-

• зультат: «...в этом доме сидит под окном девица и ткет вроде как став, как ткнет, так выскочит конь и солдат» [6; № 35]; «сидит девушка красивая и шьёт. Как стегнёт, так салдат вы-скоцит, как другой раз стегнет, так другой вы-скоцит» [9; № 11]. Герой выясняет, что женщина таким образом «вытыкает силу» для Кощея Бессмертного [6; № 35], «сгоняет силу» на Ивана Сосновича, обидевшего старика, сам с ноготь, борода с локоть [6; № 54], [9; № 11]. Все эти сказки относятся к сюжету 310А, В Три подземных царства. При этом количество создаваемых солдат увеличивается у каждой последующей рукодельницы. В указанных случаях функция женщины заключается в творении человека, точнее – воина. Интересно, что в одном из вариантов три встреченные за подобным занятием женщины оказываются внучками мужичка с ноготок, борода с локоток; несмотря на это, они прекращают помогать «хозяину» подземного царства и покидают с героем иной мир [6; № 54]. В сказке же, записанной от М. М. Коргуева, девушки сначала называют старика своим отцом, а перед выходом из иного мира говорят: «Я - царская дочь; я королевская; я - княжеская» [9; № 11]. Отмеченные несоответствия подтверждают существование двух версий указанного сюжета, согласно которым «хозяин» иного мира может быть похитителем женщин или их отцом / дедушкой.

Итак, в рассмотренных сказках сохраняются представления о том, что обыденные женские занятия (прядение, ткачество, рукоделие) изна- чально обладали магическим значением. Сами женщины раньше владели, по словам Т. А. Берн-штам, более архаичным и всеобъемлющим «знанием» (в сравнении с мужчинами) и были «хозяйками» земли – ее внешнего и внутреннего (включая подземный) мира [11; 166].

В одной из проанализированных сказок герой обнаруживает женщину за гаданием – занятием, которое также наделяется магическим смыслом: « Входит он в комнату: сидит девушка, переметывает карты » [10; № 82].

Помимо отмеченных выше занятий, похищенная женщина выполняет множество функций, связанных с пребыванием в ином мире главного героя сказки. Во многих текстах подчеркивается ее гостеприимство по отношению к пришедшему персонажу. Кроме того, похищенная героиня нередко оказывается помощницей освободителя. Именно она в большинстве рассматриваемых сказок узнаёт тайну смерти похитителя и сообщает о ней герою. Также женщина скрывает своего освободителя в потайном месте, чтобы его не обнаружил «хозяин» иного мира, во власти которого она пребывает. Наконец, женщина наделяет героя чудесными предметами, с помощью которых он впоследствии добывает себе невесту.

Таким образом, роль похищенной героини русских волшебных сказок, оказавшейся в ином мире, достаточно значима. Она выполняет целый ряд функций, имеющих как этнографические соответствия, так и глубокий мифологический смысл.

146 с.