"God rest you, merry gentlemen": Ч.Диккенс и Р.Киплинг

На первый взгляд, «Рождественская песнь в прозе» Ч.Диккенса («А Christmas carol in prose», 1843) и стихотворение «Россия - пацифистам» Р.Киплинга («Russia to the Pacifists», 1918) имеют между собой очень мало общего. С одной стороны - веселый святочный рассказ, наполненный духом «доброй старой Англии», с другой - мрачный отклик на события революции и гражданской войны в чужой и далекой стране. Однако оба эти, столь несхожие между собой, произведения, отсылают читателя к одному и тому же источнику - популярному в Англии старинному рождественскому гимну:

God rest ye merry, gentlemen,

Let nothing you dismay,

Remember, Christ our Savior

Was born on Christmas Day...

Как и свойственно фольклору, автор этого гимна, получившего название по первой строке, неизвестен, а его текст бытовал в разных вариантах. В повести Диккенса звучит тот из них, который начинается с благословения слушателей («God bless you...»). Продрогший уличный

певец, заглянувший в контору Скруджа и тут же изгнанный ее хозяином, успевает исполнить лишь первые две строки:

God bless you, merry gentleman,

May nothing you dismay! [Диккенс 2004: 18].

Однако в финале «Рождественской песни» заключенное в этих строках пожелание чудесным образом исполняется: Скрудж навсегда обретает мирную веселость духа и освобождается от своего угрюмого беспокойства о выгоде. Последние слова повести, которыми автор обращается к читателям, вторят первым словам недослушанного Скруджем гимна: «...God bless Us, Every One!» [Диккенс 2004: 109].

В стихотворении «Россия - пацифистам» аллюзией на гимн «God rest ye merry, gentlemen...» является первая строка каждой из четырех строф: «God rest you, peaceful gentlemen, let nothing you dismay...» [Киплинг 2004: 150]; «God rest you, merry gentlemen, and keep you in your mirth» [Киплинг 2004: 152] и т. д. Благодаря этим интертекстуальным связям в стихотворение входит тема Рождества, никак иначе в тексте не заявленная. Однако, в отличие от Диккенса, Киплинг цитирует слова старинного гимна с иронией: «мирные джентльмены», к которым обращается поэт, обвиняются им в гибели русской нации: «So do we bury a Nation dead...» [Киплинг 2004: 152]. Как указывает в своих комментариях К.Атарова, стихотворение «адресовано западной интеллигенции, не поддержавшей белогвардейскую интервенцию» [Киплинг 2004: 403]. Революция в глазах Киплинга несет голод, деградацию и смерть, и ответственность за это, по его мысли, разделяют все, кто предпочел остаться в мире, а не вступить в борьбу с творцами революции. Таким образом, в стихотворении радикально переосмысляется значимое для рождественского гимна как жанра понятие «мир», восходящее к евангельскому славословию ангелов при рождении Христа в Вифлееме: «Слава в вышних Богу, и на земле - мир, в человеках - благоволение» (Лк 2:13-14).

По словам поэта, революция лишает Россию не только военной мощи, но даже имени: «Arms and victual, hope and counsel, name and country lost!» [Киплинг 2004: 152]. От этой страны остаются лишь звуки рыданий, пламя пожаров и тень народа, втоптанного в грязь:

Remains of this dominion no shadow, sound, or sight,

Except the sound of weeping and the sight of burning fire, And the shadow of a people that is trampled into mire

[Киплинг 2004: 150].

За каждой строфой у Киплинга следует припев (четырежды обозначенный как «Singing»), что вновь отсылает читателя к форме рождественского гимна. Однако нарисованная им картина прямо противоположна той, которую можно ожидать от поэзии в этом жанре.

Следует отметить, что до этого времени Киплинг не проявлял заметных симпатий к России, а в романе «Ким» («Kim», 1901) изобразил русских противников главного героя весьма нелицеприятно. Тем не менее, в стихотворении «Россия - пацифистам» он оценивает дореволюционное состояние страны как трехсотлетнее цветение в славе, мощи и гордости: «For this Kingdom and this Glory and this Power and this Pride / Three hundred years it flourished...» [Киплинг 2004: 150]. Крушение Российской Империи было им принято столь близко к сердцу не в последнюю очередь из опасения, что за нею могут последовать другие цивилизованные государства. Стихотворение завершается вопросом: «Кто падет следующим?»

So do we bury a Nation dead...

And who shall be next to fall, good sirs,

With your good help to fall? [Киплинг 2004: 152].

В 1918 г. это беспокойство было порождено сознанием, что европейские народы, измотанные мировой войной, также могут, подобно русским, превратиться в усталую толпу («wearied host»), желающую отдыха любой ценой [Киплинг 2004: 150] и готовую сдать все свои позиции: «And who shall be next to yield, good sirs, /For such a bribe to yield?» [Киплинг 2004: 152]. Подобные опасения сохранялись у поэта и позже. В письме И.С.Шмелеву от 9 марта 1924 г. (опубликовано в переписке И.С.Шмелева с И.А.Ильиным) Киплинг по-прежнему утверждал, что бездна, в которую провалилась родина адресата («the deeps through which your land is passing»), может стать ужасной реальностью и в других странах: «...possibilities that may some day become terrible realities in other countries» [Ильин 2000: 541].

Родственные ощущения в рождественские дни 1918 г. переполняли и молодого майора Халдлстона Уильямсона, чьи мемуары весьма интересны в контексте художественной литературы, рисующей британских участников русской гражданской войны (см.: [Шешунова 2012]). Подобно Киплингу, он в то время считал, что «из-за усталости от войны, неприязни к дисциплине и искусной коммунистической пропаганды» угроза перенесения революции из России в страны Западной Европы «стала вполне реальной» [Уильямсон 2007: 13]. В своих воспо- минаниях этот автор так объясняет принятое им в декабре 1918 г. решение поехать в Россию и поддержать воюющих с большевиками русских офицеров: «...я думал о великой армии и великой нации, подвергшихся процессу жуткого распада» [Уильямсон 2007: 14]. Вряд ли можно исключить (хотя нельзя и подтвердить), что при создании этих страниц мемуаров Х.Уильямсон испытывал влияние лексики стихотворения «Россия - пацифистам».

В то время как старинный гимн «God rest ye merry, gentlemen...» после первых приветствий слушателям обращает их внимание к евангельским событиям в Вифлееме, в повести Диккенса эти события не вспоминаются: христианское начало в праздновании Рождества здесь проявляется в помощи бедным. В Сочельник Скруджа посещают два джентльмена, собирающие пожертвования. Они напоминают, что сотни тысяч людей лишены самого необходимого, и рождественские праздники - наиболее подходящее время для заботы об этих страждущих: «At this festive season of the year <...> it is more than usually desirable that we should make some slight provision for the Poor and destitute, who suffer greatly at the present time. Many thousands are in want of common necessaries; hundreds of thousands are in want of common comforts...» [Диккенс 2004: 16]. Позже в их разговоре еще раз звучит мысль о том, что время для благотворительности выбрано не случайно - нужда бедняков в эти дни особенно остра: «We choose this time, because it is a time, of all others, when Want is keenly felt...» [Диккенс 2004: 17]. Особенно сильные выражения для описания социальных бедствий Диккенс употребляет там, где Дух Рождества предъявляет Скруджу двух оборванных, уродливых, озлобленных детей - аллегории Нищеты и Невежества.

В стихотворении Киплинга отношение «мирных джентльменов» к внутренним проблемам России аналогично безразличию Скруджа, ответившего на слова о страданиях бедняков, что человеку довольно собственных дел, и незачем вмешиваться в чужие: «It’s enough for а man to understand his own business, and not to interfere with other people’s» [Диккенс 2004: 17]. Эта отстраненность вызывает у поэта такое же решительное моральное неприятие, как и у автора «Рождественской песни». Как и у Диккенса, у него звучат призывы накормить и обогреть голодные и замерзающие толпы:

Pour oil for a frozen throng,

That he about the ways.

Give them the warmth they have lacked so long...

[Киплинг 2004: 150].

Break bread for a starving folk

That perish in the field [Киплинг 2004: 152].

Однако и в этих призывах сохраняется ирония. Толпы страдающих людей, которые скитаются по России, в глазах поэта сами в немалой мере виноваты в своих несчастьях - они предпочли принять ярмо («the yoke») новой власти, а не сопротивляться ей: «Give them their food as they take the yoke...» [Киплинг 2004: 152]. По мысли Киплинга, наилучшей помощью России будет отказ от мира с ее разрушителями.

Главному герою Диккенса истинное положение вещей открылось во сне. Мотив сна звучит и в стихотворении Киплинга: «God rest you, thoughtful gentlemen, and send your sleep is light...» [Киплинг 2004: 150]; «And who shall next to sleep, good sirs...» [Киплинг 2004: 150]. Поэт стремится донести до пассивных (то есть, по его логике, спящих) соотечественников свое видение происходящего в России как катастрофы, имеющей отношение и к ним.

Как известно, «Рождественская песнь» Диккенса на долгое время стала образцом святочного рассказа; с ней связывают даже особую «философию Рождества» [«Рождественская философия» Ч. Диккенса в контексте мировой культуры 2006]. Анализируя немалое влияние этой повести на русскую литературу, американский славист отмечает: «Рождественские рассказы <...> в диккенсовском духе предоставляли возможность для детального отображения общественного бытия и социального неравенства. Здесь можно было рассказать о бедности, несправедливости и человеческих страданиях...» [Баран 1993: 290]. Для Киплинга, напротив, «философия Рождества» несвойственна; однако, воспроизводя форму рождественского гимна, он вместе с тем наследует от Диккенса традицию изображения Рождества как времени обязательной помощи страждущим.