Гомеровские традиции в стихотворении М. Ю. Лермонтова "Бородино"

В статье 1914 года «Лермонтов и античность» ее автор А. Я. Краков указывает на «почти полное отсутствие античных образов, мотивов» [5: 792] в творчестве Лермонтова. Однако материал статьи противоречит ее автору: А. Я. Краков отмечает около сорока случаев обращения Лермонтова к античному материалу, выбирая при этом лишь очевидные, продекларированные самим поэтом примеры использования греко-римской тематики. Менее очевидные варианты развития античной топики в лермонтовском творчестве, органическое вплетение классических сюжетов, мотивов и образов в ткань произведений русского автора исследователем даже не рассматриваются. Тем не менее эта точка зрения настолько прочно закрепилась в лермонтоведении, что почти 70 лет спустя к ней возвращается А. И. Журавлева, называя Лермонтова «первым крупным русским поэтом, в чьем творчестве почти полностью исчезла античность – и не только как общеевропейский арсенал поэтической образности, но и как культурная традиция, на которую привычно ориентировалось европейское искусство в течение нескольких столетий» [4: 481]. Только в последние годы стали появляться работы, посвященные исследованию развития античного наследия в творчестве русского поэта. Цель нашей работы – отметить неуказанное ранее влияние поэмы Гомера «Илиада» на стихотворение М. Ю. Лермонтова «Бородино».

Перевод «Илиады» Гнедича, полностью опубликованный в 1829 году (отдельные его фрагменты издавались и раньше), стал одним из ярчайших культурных событий первой четверти

XIX века, еще в процессе своего создания он вызывал живейший интерес и оказался в центре нескольких литературных дискуссий. Кроме Гне-дича в это время к тексту Гомера так или иначе обращались А. С. Шишков, Н. Ф. Кошанский, В. В. Капнист, К. Н. Батюшков, В. А. Жуковский и др. В 1824 году А. Ф. Мерзляков, будущий учитель Лермонтова на дому и в университете, перевел гекзаметром начало VII песни «Илиады» – описание единоборства Гектора и Аякса. О том, что Лермонтов был знаком именно с гнедичевым переводом «Илиады», свидетельствует цитата из поэмы в стихотворении «Валерик» и пародирование стиля этого перевода в эпиграмме «Се Маккавней-водопийца…» [6].

К теме Бородинской битвы Лермонтов возвращался дважды: в 1830–1831 и 1837 годах. В более позднем стихотворении он изменяет поэтическую форму, увеличивает объем, вводит обращение к рассказчику – «дяде», изменяет стиль произведения. В результате получается сдержанный, очень правдивый и искренний рассказ об одном из важнейших исторических событий от лица его участника. Ко времени Лермонтова в русской литературе уже сложилась традиция батального описания в произведениях на военную тематику. Еще Л. Пумпянский отметил, что и в допушкинской баталистике, и у Пушкина «война есть выражение деятельности государства» [7: 419], поэтому описание битвы ведется с точки зрения «командного пункта». Подчеркнуто, что именно Пушкин вводит в героический эпос любовную, то есть частную, линию [2: 171–191], однако еще Гомер показывал грандиозные события истории через личные человеческие отношения (частный конфликт Ахилла и Агамемнона в «Илиаде») и череду личных человеческих трагедий.

То, как Лермонтов трансформирует традиционную структуру батальной сцены, уже подробно описано [7: 420–421], мы отметим сходство организации отдельных военных эпизодов у Гомера и Лермонтова. «Илиада» рассказывает не о всех девяти годах Троянской войны, а только о пятидесяти днях последнего, десятого, года. Тем не менее это тоже значительный временной отрезок, внутри которого свершилось много событий и произошла не одна битва, несколько сражений начинались и с наступлением темноты заканчивались, чтобы утром начаться вновь. Так, например, в переведенной Мерзляковым VII песне описываются начало очередной битвы, ее апогей, главным событием которого становится поединок Гектора и Аякса, затем завершение битвы, погребение погибших и ночная трапеза. Сходную организацию повествования о каждом из дней сражения мы находим и у Лермонтова: начало первой битвы ( Забил заряд я в пушку туго ), ее ход ( Два дня мы были в перестрелке ), завершение с наступлением ночи ( И вот на поле грозной сечи Ночная пала тень ), ночной отдых ( Прилег вздремнуть я у лафета), после этого следует более подробное описание второй битвы: начало сражения ( И только небо засветилось, // Все шумно вдруг зашевелилось ), сама битва, ее завершение с наступлением сумерек, подсчет погибших товарищей. Характеризуя структурную симметрию «Илиады», Р. В. Гордезиани отмечает, что для поэмы в целом характерна круговая замкнутая композиция, отдельные же ее эпизоды организованы по принципу параллельного повторения [3: 38], причем каждый следующий из параллельных фрагментов более эмоционален, чем предыдущий, что создает постоянное драматическое напряжение текста. Подобное параллельное повторение мы находим и в лермонтовском стихотворении, где первое сражение описано предельно кратко и даже несколько снисходительно, основное же внимание уделяется второму эпизоду, который решил исход сражения. Не давая подробных развернутых картин, лишь намечая, как в карандашном наброске, наиболее яркие моменты, Лермонтов создает очень динамичную и впечатляющую картину боя. Сквозь дым летучий // Французы двинулись, как тучи, // И все на наш редут – необыкновенно точная психологическая деталь, характеризующая восприятие участника страшного сражения, тем более удивительная, что сам поэт к этому времени еще не имеет боевого опыта. Здесь же используется и измененная цитата из Гнедичева перевода XI песни «Илиады». Обращаясь к Гектору, троянец Кебри-он говорит: « Смесились и кони и вои » (XI: 525). « Смешались в кучу кони, люди », - вспоминает дядя-рассказчик.

У Гомера мы видим постоянное смещение точки зрения с вершины Олимпа, откуда боги наблюдают за происходящим, в центр битвы: поэт дает описание как сражений целиком, так и мельчайших деталей доспехов воинов, их движений, мимики, а также разговоров героев во время поединков. Хорошо известно, что Гомер, не зная психологизма в современном понимании, индивидуализировал своих героев, используя для этого в том числе и особенности их речи, каждый из гомеровских персонажей отличается собственным стилем и манерой разговора. Сходное внимание к изображению речи персонажа мы наблюдаем и у Лермонтова: изменение текста от «Поля Бородина» к «Бородину» (поэт практически полностью его меняет, отказываясь от излишней эмоциональности и романтической условности, оставляя только наиболее удачные и точные фразы) – это прежде всего изменение речи рассказчика. Само же изменение точки зрения, смещения восприятия событий с «командного пункта» предшествующей батальной традиции в центр этих самых событий изменяет и мотивировку всего происходящего. Если традиционное героическое описание, включая пушкинскую «Полтаву» и «Путешествие в Арзрум», воспринимало справедливую победу как закономерный результат совпадения воли полководца с волей Творца, то дядя Лермонтова, не знающий стратегических и тактических замыслов командования, дает простое и в высшей степени правдивое объяснение случившегося: « Не будь на то Господня воля // Не отдали б Москвы ». По воле богов началась и закончилась Троянская война, по воле богов начались и закончились события «Илиады» и «Одиссеи», «на все воля Божья», – говорится в русской пословице, и в полном соответствии с этой пословицей воспринимает события и участник Бородинской битвы, упоминанием Господней воли начиная и заканчивая свой рассказ.

Обращение к дяде, вводящее не только образ рассказчика, но и его слушателя, то есть противопоставляющее два поколения, появляется в стихотворении 1837 года. В. Г. Белинский увидел в этом противопоставлении жалобу «на настоящее поколение, дремлющее в бездействии, зависть к великому прошедшему, столь полному славы и великих дел» [1: 238]. Однако, как кажется, дело здесь не только и не столько в этом, ведь не только о поединках, ранениях и смертях рассказывает Гомер. Дядю и его слушателя, как и героев греческого поэта и слушателей его поэм, разделяет принадлежность к великой битве, слава о которой сохраняется в веках и потомках. Персонажи Гомера – герои не в литературоведческом, а в мифологическом смысле – сильнее и могущественнее простых смертных, не случайно Гесиод выделит их в отдельное поколение и поместит между поколением

А. Ю. Нилова медным и своим, железным. «Богатыри – не вы», – говорит об участниках Бородинской битвы Лермонтов, помещая их в один ряд с героями греческого эпоса. Это стремление встроить описываемое событие в ряд великих побед прошлого вообще характерно для батальной литературы. Так, Херасков в «Чесмесском бою» сравнивает Орлова с великими полководцами древности, а само сражение – с величайшими античными битвами; воспоминания о великой славе россов, обращения к наследникам скифов и варягов красной нитью проходят через стихи, посвященные войне 1812 года, с Петром I и Суворовым срав- нивает А. Ф. Воейков Александра I, Лермонтов сам в «Поле Бородина» вспоминает про Чесму, Рымник и Полтаву, однако в «Бородине» отказывается от этого сопоставления, и тут возникает специфически лермонтовский парадокс: не упоминая о великих сражениях далекого и близкого прошлого, поэт тем не менее встраивает описываемое событие в их число исключительно его пониманием и восприятием, давая слово реальному участнику битвы, мифологизирует ее. Внешне отказываясь от продолжения кажущейся устаревшей традиции, он находит новые пути для ее развития.

* Работа выполнена в рамках реализации Программы стратегического развития ПетрГУ на 2012–2016 гг.

HOMER’S TRADITIONS IN LERMONTOV’S POEM “BORODINO”