Христианские мотивы в поэме У.Х.Одена "На пасху я гулял в городском саду…"

Первое стихотворение, в котором У.Х. Оден почувствовал «свой собственный голос», датировано августом 1925 г. Через пять лет выйдет официальный сборник «Poems», ставший ориентиром для творчества ровесников поэта: в нем увидели понимание современной истории, воплощенное новыми средствами и в новых формах, осознание своей уникальности в мировой истории. Позднее литературоведы назовут этих людей «поколением Одена». Это те, кто следовал за «потерянным поколением», а точнее, за мифом, созданным о героях войны, так как целое поколение молодых людей было войной уничтожено. Отсутствовали старшие братья – модель для подражания, отцы не являлись больше авторитетом, так как именно по их вине была развязана война, и поколение У.Х. Одена вынуждено было самостоятельно искать ориентиры в изменяющейся действительности, создавать адекватное своему сознанию литературное пространство1.

В ранней лирике У.Х. Одена доминирует тема любви. Ричард Хоггарт, первый исследователь творчества У.Х. Одена, посвятит этой теме несколько страниц своей монографии, и не сможет «точно определить, что У.Х. Оден подразумевает под «Любовью» в 30-е, не только потому, что понятие широко, но и потому, что его наполнение непрерывно меняется» [Hoggart 1951: 129]. Разные виды любви увлекают поэта в разное время. Одним из них, чрезвычайно важных для поэта, будет любовь христианская. Согласно биографии У.Х. Одена, оба его дедушки были священниками англиканской церкви, англо-католиками. Христианские мотивы, таким образом,

естественны для его поэзии. Поэт трансформирует их для создания собственного мифологизированного пространства.

Поэма «На Пасху я гулял в городском саду…» создавалась с апреля по октябрь 1929 года. У.Х. Оден часто редактировал свои произведения для последующих изданий, внося значительные изменения в текст. В этой поэме им была заменена одна фраза, не влияющая на общее содержание произведения. Целью редактирования было скорее стилистическое сглаживание строфы: («To censor the play of the mind» → (to destroy) «The intricate play of the mind» [Auden 1989: 12]). Поэма состоит из четырех частей, объемом 33, 59, 41 и 33 строки. В ней наиболее ярко отражена попытка У.Х. Одена переосмыслить христианские ценности для человека уникальных исторических обстоятельств, детерминировать изменившуюся концепцию христианской любви.

Позиция У.Х. Одена совпадает в поэме с точкой зрения лирического героя, главной функцией которого является наблюдение, запечатление всего происходящего в мире: «Time passes in Hessen, in Gutensberg, // With hill-top and evening holds me up, // Tiny observer of enormous world. // <…> And I above standing» [Auden 1989: 9]. Лирический герой выделен из общей массы людей не только благодаря специфической функции, он принадлежит также к особой категории поэтов, творцов: «It was an Easter <…> // Season when lovers and writers find // An altering speech for altering things, // An emphasis on new names, on the arm // A fresh hand with fresh power» [Auden 1989: 7].

Пасха празднуется в середине весны, в апреле или мае. Способность «находить слова для изменяющихся вещей» можно соотнести с традиционным восприятием весны как символом обновления, перерождения. Но поводом к размышлениям переосмыслению может стать также и христианское воскресение. Текст может быть расшифрован на двух уровнях. Реальный: лирический герой на Пасху гуляет по парку, слыша лягушек в пруду, наблюдая за неторопливым движением облака по небу, размышляя о весне. Он видит одинокого плачущего человека на скамейке и вспоминает недавно умерших знакомых людей, затем едет на автобусе. День завершается ливнем.

Библейский уровень: мотив «речи» и «руки со свежей силой» актуализирует концепт христианской любви и библейского воскрешения. Произнося речь, поэт уподобляется Христу, но и отдаляется от него, так как согласно апостолам, Христос утверждает, что «Небо и земля прейдут, но слова [его] не прейдут» [Мф, 24:35; Лк, 21:33], в то время, как поэт подбирает новые слова, подходящие к изменяющемуся миру. Поэт чувствует на своей руке сильную руку – это сквозной библейский мотив. Христос простирает руки, лечит прикосновением; говорит Петру: «Когда ты был молод, то препоясывался сам и ходил, куда хотел; а когда состареешься, то прострешь руки твои, и другой препояшет тебя и поведет, куда не хочешь» [Ин, 21:18]. После этих слов Петр понимает, какой смертью он прославит Бога. Поэт также ведом некой высшей силой и знанием, он в состоянии «излечивать народы», но он сам не свободен в выборе пути, как и другие, необходимые для продолжения существования мира жертвы. Одинокий, плачущий, беспомощный человек, которого лирический герой сравнивает с цыпленком («embryo chicken» [ Auden 1989: 8]), он жертва, которую приносят во имя будущего. Так, Мария и Иосиф приносят в жертву «двух горлиц и двух птенцов голубиных» [Лк, 2:23-24].

Неоднократно в поэме подчеркивается необходимость жертв: «I remember all of those whose death // Is necessary condition of the season’s setting forth» [Auden 1989: 8]. Смерть стала неотъемлемой частью жизни и самого поэта и его современников. Он предвидит зиму для себя и человечества, когда: «A forethought of death that we may find ourselves at death // Not helplessly strange to the new conditions» [Auden 1989: 11]. Лирический герой вспоминает всех тех, чья смерть была необходима для продолжения существования мира. Сюда, несомненно, относится и Иисус Христос, выполнивший свою миссию на земле и возвратившийся к Отцу. Но это и другие жертвы глупости человеческой, в частности, жертвы войны: «Walking home late I listened to a friend // Talking excitedly of final war // Of proletariat against police – // That one short a girl of nineteen through the knees, // They through that one down to concentrate stair – // Till I was angry, said I was pleased» [Auden 1989: 9]. Бог предсказывал грядущие войны и разрушения. Христос может лишь упрекнуть за неверие, но поэт зол, он сердится. Он не уподобляет себя еще Богу: в поэме он наблюдает за миром, находясь над ним («a tiny observer of enormous world»), он произносит речь, выводя истины не для всего человечества, но для себя лично, его задача – переосмыслить существующее традиционное христианское восприятие действительности, определить степень правоты предшествовавшего пророка. Поэт выработает собственную религию как модификацию ранее существовавшей в соответствии с изменениями окружающего мира, но не будет заботиться о пастве, уговаривать и увлекать: у Христа не вышло, его предали, ему «не простили слов». Его последователи – те, кто понимает, что «любовь требует их смерти».

Поэт – человек, прошедший христианский путь с самого начала: от райского сада. Он гуляет по «public gardens // Hearing the frogs exhaling from the pond, // Watching traffic of magnificent cloud // Moving without anxiety on open sky» [Auden 1989: 7]. Облако в Новом Завете неоднократно упоминается в связи с именем Христа [см. напр.: Лк, 21:27]. Поэт изгоняется из райского сада, теперь его окружает не идиллия, но «сваленный в кучу, словно трупы, велосипеды». Он проходит через очищение водой: «a sudden shower // Fell willing into grass and closed the day» [Auden 1989: 8]. Очевидна аналогия с сорокадневным ливнем в Ветхом Завете. Адам изгоняется из рая за познание добра и зла. Поэт делает выбор «как необходимую ошибку», вкушая тот же запретный плод. Отведав яблока, человек познает добро и зло, но будет изгнан из рая; в противном случае он останется в Эдеме и будет невинен перед ветхозаветным Богом, но, несомненно, виноват в глазах лирического героя: тот, обозревающий весь мир с высоты, не простит сознательной слепоты, выбора комфортного незнания человеку. Если люди навлекли на себя гнев Господа именно из-за того, что не думали, то для поэта основа всей жизни – размышления: «Coming out of me living is always thinking, // Thinking changing and changing living» [Auden 1989: 9]. Мысли меняются, соответственно, нужно менять и жизнь. Это качество объединяет поэта с Богом: способность размышлять и преобразовывать мир. Для Христа главный критерий оценки мира – заповеди Бога-Отца, у поэта готового образца нет, его еще нужно создать. Им станет внутренняя оправданность действий для него самого.

Поэта объединяет с Христом чувство тотального одиночества. Младенец Христос «Cries in cold air, himself no friend» [Auden 1989: 9], и взрослый пророк «Alone in flesh, himself no friend» [Auden 1989: 9] отделены от всего человечества своим знанием. Иисус, с самого начала зная, что Иуда предаст его, а Петр отречется от него и т.п., одинок. Он говорит: «Вот, наступает час, и настал уже, что вы рассеетесь каждый в свою сторону и Меня оставите одного» [Иоанн, 16:32]. Поэт предчувствует затишье перед бурей: «The summer talk stopped on that savage coast // Before the storms, after the guests and birds: // In sanatoriums they laugh less and less, // Less certain of cure; and the load madman // Sinks now into a more terrible calm» [Auden 1989: 11]. Наступит «зима для него и для всей земли».

Отличает поэта от Христа специфическое чувство любви. Согласно христианскому вероучению, в том чтобы стать ребенком в вере и любви, и заключается спасение. Так, «Иисус, призвав дитя, поставил его перед Собою и сказал им: кто примет сие дитя во имя Мое, тот Меня принимает; а кто принимает Меня, тот принимает пославшего Меня; ибо, кто из вас меньше всех, тот будет велик» [Лк, 9:47-48]; «Иисус, призвав дитя, поставил его посреди них и сказал: истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в царство небесное» [Мф, 18:2-3]. Поэт отвергает такой вариант, не чувствуя себя вправе отказаться от знания и понимания . Не подходит ему и другой вид любви к жизни, обозначенный в поэме, когда лирический герой наблюдает за стаей уток, противопоставляя их неугомонному человечеству: «To watch the colony of duck below, // Sit, preen, and doze on buttresses // Or upright paddle on flickering stream, // Casually fishing at a passing straw. // Those find sun’s luxury enough, // Shadow know of homesick foreigner // Nor restlessness of intercepted growth» [Auden 1989: 8].

И поэт дает свое понимание любви к жизни, пока основанное на отрицании: «a filling <…> to love my life, not as other, // Not as bird’s life, not as child’s, // “Cannot”, I said, being no child now nor a bird» [Auden 1989: 11]. Поэт чувствует в своей душе достаточно пространства для мира, он не будет забывать , но при этом готов прощать ; для него неприемлемы ни безразличие утиной стаи, ни истерия друга, рассказывающего о войне взахлеб. О готов любить свою жизнь, однако не как птица, не как другой, и не как ребенок, так как не является ни одним из них.

В период мировых войн и переосмысления общечеловеческих ценностей У.Х. Оден формирует собственный взгляд на назначение поэта. Обращаясь к традиционным христианским образам, он создает прочную опору для своей концепции, но выстраивает ее, основываясь на принципе контраста и отрицания прежних истин. Поэт не отождествляется с Христом, он обладает специфически человеческими характеристиками, у него отсутствует представление об идеальном мире и о «правильном» поведении людей, его понимание любви уникально. Хотя эти два образа во многом схожи: чувство тотального одиночества дистанцирует их от людей; их обязанность – знать, видеть и понимать все, что происходит на земле, произносить слово, направляющее других. Поэт, созданный Оденом, понимает необходимость и неизбежность смертей, но предлагает «исправить ошибку» выбора, сделанную человеком (повлекшую изгнание из рая): «It’s time for the destruction of the error. // The chairs are being brought in from the garden…» [Auden 1989: 11]. Стулья, которые заносятся в дом из сада – символическое обозначение спокойствия, мира и комфорта, которые достигаются чередой войн и разрушений, это рай, который может быть создан самим человеком на земле. —————

1Подробнее см.: Hynes S. The Auden Generation. Literature And Politics in England in the 1930s.