Христос — Царь Израилев: мессианская утопия или реальность? Проблема мессианизма в Евангелии от Матфея

Введение: A. Происхождение Мессии (1:18–2:23)

B. Приготовление Мессии и явление миру (3:1–4:16)

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ: Мессианское служение Христа в Галилее (4:17-16:20)

Мессианский контекст проповеди Христа: 4:17–25 (« С того времени начал Иисус проповедывать: покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное» )

• A.    Нагорная проповедь (5–7)

A’. Чудеса Мессии (8:1–9:35)

• B.    12 апостолов — миссионеры Царства (9:36-11:1)

  -------------Церковь учеников (11-16)--------------

• B’. Реакция на проповедь Мессии (11:2–12:50)

• C.    Проповедь в притчах (13:1–52)

C’. Реакция на проповедь Мессии (14:1–16:20)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ: Мессия на пути и в Иерусалиме (16:21–28:15)

• A.    Пророчества о Крестных Cтраданиях Мессии (16:21–17:27)

A’. Проповедь ad intra : Церковь «малых сих» (18)

• B.    Путь Мессии и служение в Иерусалиме (19–22)

B’. Проповедь в Иерусалиме (23–25)

• C.    Страдания и Воскресение Христово (26:1–28:15)

2.    Проблема мессианизма в пределах евангельского повествования

Эпилог: Завещание Воскресшего (28:16–20)

Внимательно анализируя своеобразие представленной выше евангельской композиции, можно сразу же отметить особый интерес ев. Матфея к проблеме мессианизма. В отличие от прочих синоптиков, он обнажает и обостряет до предела эту проблему уже с самых первых строк своего благовестия. Родословная, восходящая к патр. Аврааму, обращает наше внимание не только на узы родства, но и на глубокие духовные связи Мессии с иудейским народом, а следовательно, и с его прошлым, настоящим и будущим. Драматизм событий, сопровождающих историю рождения и детства Иисуса , т. е. «Спасителя», закладывает в повествование важный герменевтический принцип, который будет впоследствии в полной мере реализован евангелистом при описании земного служения Мессии, а в особенности Его последних дней.

Данный — диалектический — принцип заключается в постепенном усилении напряжения на уровне повествования: проповедь Мессии вызывает противодействие со стороны не только иудейской знати, но и простого народа⁵. Как известно, лишь в Евангелии от Матфея народ, провоцируемый первосвященниками и старейшинами, доходит в своем отвержении до крайности, когда восклицает: « Кровь Его на нас и на детях наших » (Мф 26:25). В действительности в этих словах скрывается глубокий провиденциальный смысл, который возможно уловить и адекватно понять лишь в контексте завета богоизбранного народа с Богом. Анализ ключевых моментов развития этого богословского концепта, а также сопутствующих ему понятий в пределах евангельского рассказа и будет входить в наши задачи на данном этапе исследования.

Отметим сразу же, что одним из важных текстуальных маркеров, регулярно указывающих на уникальный и единственный в своем роде характер служения Мессии, является выражение «дела Христа»6. Мессианские дела, в конечном итоге, провоцируют различные вопросы, которые начиная с 11-й главы задают Иоанн Креститель, фарисеи, затем народ (Мф 11:3; 12:10.38; 12:23 соответственно). Все эти вопрошания имеют своей целью установить идентичность Мессии, а итогом — либо открытое исповедание Его Божественного достоинства и авторитета, либо неприязнь к Нему, граничащую с ненавистью7. В ответ на это Христос совершает все новые дела и продолжает преподавать Свое учение, тем самым все более привлекая к Себе учеников8. Однако завершается этот евангельский раздел (Мф 11–13) открытым проявлением скептицизма со стороны назаретян9. Налицо диалектическое противостояние двух тенденций, которое обострится до предела на пути Мессии в Иерусалим.

Решающими, с точки зрения развития евангельского рассказа, являются события, описанные во второй части Евангелия (Мф 16:21–28:15), где наконец прозвучит однозначный ответ на вопрос, так волновавший как сторонников, так и противников Мессии: « Ты ли Тот, Который должен прийти, или ожидать нам другого? » (Мф 11:3). В конечном итоге этот вопрос Сам Христос скорректирует и переформулирует заново, перенося его в духовно-нравственную сферу — сферу религиозной этики, так хорошо известную любому правоверному иудею: « Какой (курсив наш. — и. Ф. ) Мессия должен прийти?» (ср. Мф 11:28–30). Ответом на него станет первое пророчество о Крестных Страданиях и Воскресении с находящейся в его центре таинственной фигурой Сына Человеческого, грядущего во славе Отца Своего, в Царствии Своем (см. Мф 16:21.27–28). Кроме того, следует особо подчеркнуть, что отличительной особенностью описания Христа как Мессии и Царя в Евангелии от Матфея является именно то обстоятельство, что к Нему регулярно применяется достаточно редкий в синоптической традиции мессианский титул Сына Человеческого ¹⁰. Само Его пришествие в Иерусалим, город великого Царя (Мф 5:35), имеет своей целью получить от Бога Отца всякую власть на небе и на земле (Мф 28:18)¹¹.

С проблемой мессианизма в Евангелии неразрывно связан мотив следования за Христом со стороны учеников. Именно они становятся привилегированными слушателями наставлений Мессии и все более постигают смысл предсказаний о грядущих Страданиях и Воскресении своего Божественного Учителя. На это указывает их постоянное присутствие рядом со Христом, пока не наступит кульминационный момент: начало Крестного пути, ознаменованное все тем же разделением путей — теперь уже Мессии и Его ближайших учеников (!): все ученики, оставив Его, бежали (Мф 26:56).

Одним из наиболее ярких и красочных мессианских событий по пути шествия Cына Человеческого на место грядущих Страданий (предсказания о них задают тон всему этому евангельскому разделу (Мф 16:21–20:34)), становится кульминационный момент служения Христа: Его торжественный вход в Иерусалим, отнюдь не случайно представленный евангелистом как мессианская утопия. Действительно, вступают в резкий контраст между собой следующие детали этой уникальной процессии: Мессия, Царь Израилев , принимающий овации и возбуждающий самим Своим видом ликование в народе, восседает на убогой ослице и идет в сопровождении людей убогих и обездоленных: нищих, немощных и физически, и духовно ( малых сих ¹²); оказавшихся за пределами тогдашнего общества. Мессианское достоинство Его Царственной Особы своими духовными очами и чистым сердцем прозревают и прилюдно воспевают одни лишь дети! (ср. Мф 5:8; 21:15).

В подобной парадоксальной картине пришествия мессианского Царства, царства малых сих , уже предызображается участь Самого Мессии, не нашедшего Себе места в иудейском окружении, среди своих; в народе, историческая память которого, тем не менее, в полной мере запечатлелась в портрете Отвергнутого всеми, Кроткого и Смиренного Царя, Возлюбленного Отрока Господня¹³. Вторящие друг другу голоса народа и детей — «Осанна»! (Мф 21:9.15)¹⁴— однозначно рисуют перед читателем картину мессианских времен: всеобщего спасения, на которое указывает как само имя «Иисус», так и сопутствующие ему мессианские титулы: «Царь Израилев», «Сын Давидов». На них мы обратим особое внимание при разборе мессианских концепций, бытовавших в иудейской среде во времена Христа.

Однако в настоящем контексте евангелист вновь до предела обостряет конфликт между мессианским идеалом Царства Небесного : царства нищеты, смирения, кротости, простоты и детского незлобия, проповедуемого Христом, — и столь напряженными ожиданиями иного царства, во главе которого будет стоять крепкий и могущественный властитель, со стороны иудейской религиозной элиты и слепо повинующегося ей простого народа. На фоне этого — единственного в своем роде — эпохального противостояния двух идеологий, типов мышления и устремления воли и совершается трагедия Креста: с центром в Иерусалиме и его Храме, — откуда Христос как Грозный Судия последовательно выносит беспристрастный приговор в отношении самого Храма, святого града Иерусалима и всей истории Израиля, народа Божия, наследника великих обетований о Мессии¹⁵.

3.    Личность Мессии: историко-богословский экскурс

Оставляя в стороне рассмотрение самой трагедии Креста и характерных для нее мессианских акцентов16, проанализируем теперь исторический контекст разворачивающихся в Евангелии событий и постараемся ответить, какого Мессию ожидал иудейский народ и почему эти ожидания не оправдались. Какой ответ на это дает сам ев. Матфей как выразитель определенных идеалов, стоявших во главе угла для определенной религиозной общины?17

С самого начала обратим внимание на то, что мессианский идеал ев. Матфея в известной степени испытал на себе влияние двух основополагающих тенденций в иудейской литературе межзаветного периода: 1) Мессия из рода Давидова — доминирующая тенденция; 2) апокалиптический образ Сына Человеческого ¹⁸.

3.1.    Мессия из рода Давидова

В современной библеистике не вызывает никаких сомнений тот факт, что мессианский титул «Сын Давидов» ярко характеризует богословское видение Личности и дел Христа в Евангелии от Матфея¹⁹. И несмотря на то, что ранее св. Матфея этот мессианский аспект раскрывал, к примеру, уже ап. Павел²⁰, указанный евангелист — как никто другой из новозаветных авторов — настаивает на происхождении Христа из рода Давидова. Действительно, если проследить развитие этой тенденции на протяжении евангельского повествования, мы увидим два четко обозначенных полюса, маркирующих ее начало и конец: 1) Родословие Христа, Сына Давидова , определяет конечную цель поисков волхвов: «Царь Иудейский» (Мф 2:2); 2) смерть Мессии как окончание евангельской истории знаменует прибитая ко Кресту доска с надписью: «Сей есть Иисус, Царь Иудейский» (Мф 27:37).

С точки зрения внутренней логики, стратегического развития и богословских реалий самого евангельского рассказа не менее важным представляется и то, что ев. Матфей как самобытный автор переосмысливает вышеуказанную мессианскую модель в категориях, которые дороги ему самому как очевидцу слов и дел Христа: 1) чудеса и исцеления Мессии и 2) Его милосердие.

3.1.1.    Чудеса Мессии, Сына Давидова

При внимательном изучении контекста употребления евангелистом титула «Сын Давидов» напрашивается следующий вывод: в большинстве случаев эта мессианская модель связывается с совершенными Христом исцелениями и чудотворениями²¹. Наглядной иллюстрацией данной закономерности служит следующий евангельский пассаж: « тогда привели к Нему бесноватого слепого и немого; и исцелил его, так что слепой и немой стал говорить и видеть. И дивился весь народ и говорил: не это ли Христос, сын Давидов?» (Мф 12:2 2–23)²².

Рассматривая проблему мессианизма в более широком историческом контексте, важно обратить внимание на то, что в палестинском окружении I в. также проводилась параллель между мессианскими фигурами царей Давида и его сына Соломона и совершением чудотворений. Исходя из народных верований, Давиду, как и его сыну Соломону, приписывались чудеса исцелений и изгнания злых духов. Подтверждение находим в авторитетных свидетельствах Иосифа Флавия, который неоднократно упоминает об этом в «Иудейских древностях»: «всякий раз, как злые духи приводили царя в смятение, Давид являлся единственным врачом этого недуга: он пел царю свои песни, играл на арфе и тем приводил Саула в себя» ( J. Flavius . Ant. 6:8. Рус. пер.: [Иосиф Флавий, 2002, 324], ср. 1 Цар 18:10). Немного позже здесь же находим еще более внушительное свидетельство о чудодейственных способностях царя Соломона, которое уже не обнаруживает себе соответствий в Священном Писании и скорее отражает представления простого народа: «Господь Бог дал Соломону также возможность изучить искусство входить в общение с демонами на пользу и на благо людям. Дело в том, что Соломон оставил после себя заклинания для излечения всяких болезней и волшебные формулы, с помощью которых возможно так связать демонов, что они никогда более не рискнут вернуться к людям» ( J. Flavius . Ant. 8:2.5. Рус. пер.: [Иосиф Флавий, 2002, 436]²³.

Тем не менее, по мнению авторитетного исследователя раннего иудаизма Д. Чарльс-ворта, найти свидетельства о Мессии-Целителе и Чудотворце, датируемые ранее 70 г., не представляется возможным (см.: [Charlesworth, 1995, 86–87]). Напротив, мессианский титул «Сын Давидов» должен был в таком случае указывать в первую очередь именно на Соломона как могущественного целителя и экзорциста (ср.: [Duling, 1975, 249]). Действительно, в I в. именно Соломона называли экзорцистом, обладавшим властью над нечистыми духами и провоцируемыми ими болезнями, включая слепоту. На основании этого возможно проследить очевидную связь между изгнанием злых духов и исцелением человека от болезней.

Отсюда, в свою очередь, напрашивается вывод о том, что, вероятно, и ев. Матфей намеренно использует мессианский титул «Сын Давидов» при описании служения и дел Христа: с тем, чтобы еще более явственно обнаружить преемственную связь совершаемых Им чудотворений с наступлением мессианских времен. На уровне повествования это подтверждается самим фактом стратегически выстроенной евангелистом-рассказчиком линии событий при описании Входа Господня во Иерусалим. В самом деле, мессианскому исповеданию народных масс, воспевающих осанну Сыну Давидову, вторит идентичное по содержанию ликование детей в Иерусалимском храме (ср. Мф 21:9.15). Равным образом и исцеление двух слепых у стен Иерихона воспроизводится в Храме при врачевании слепых и хромых со стороны Мессии (ср. Мф 20:29–34; 21:14). Важно заметить, что связующим мотивом для этих исцелений становится все тот же портрет Сына Давидова , в мессианской власти Которого оказывается вернуть человеку зрение — дар сам по себе исключительный (ср. Мф 20:30–31)²⁴.

Таким образом, для ев. Матфея образ чудотворца из рода Давидова становится мессианским портретом Христа25.

3.1.2.    Мессия как Милосердный Пастырь

Вторая важная мессианская черта в облике Христа, по мысли св. Матфея, — это Его милосердие ²⁶. На значимость данного, по преимуществу богословского концепта в евангельском контексте указывает сам факт того, что он регулярно соотносится с чудотворениями, совершаемыми Мессией из рода Давидова, и с самого начала задает тон и расставляет приоритеты евангельской миссии Милосердного Пастыря (ср. Мф 9:27).

Более того, именно в Евангелии от Матфея на протяжении всего повествования красной нитью проходит мысль о том, что Христос и Мессия Израиля — это Пастух, Который проявляет заботу о Своих овцах: « и ты, Вифлеем, земля Иудина, ничем не меньше воеводств Иудиных, ибо из тебя произойдет Вождь, Который упасет народ Мой, Израиля» (Мф 2:6)²⁷.

Следующим важным, с точки зрения логики евангельского рассказа, моментом является указание на то, что Христос «ходил по всем городам и селениям… исцеляя всякую болезнь и всякую немощь в людях» (Мф 9:35). Вслед за этими, общими для евангелистов-синоптиков резюмирующими словами св. Матфей рисует идеальную картину sui generis, раскрывающую подлинную суть мессианства в свете Нового Завета: «Видя толпы народа, Он сжалился над ними, что они были изнурены и рассеяны, как овцы, не имеющие пастыря» (Мф 9:36)28. Нетрудно разглядеть в этом евангельском пассаже хорошо известный ветхозаветный мотив: рассеяние Израильского народа, оставшегося без своего духовного лидера и предводителя. В пророчествах Иезекииля Сам Бог обещает Своему народу стать Пастырем Израиля: «Я буду пасти овец Моих и Я буду покоить их, говорит Господь Бог. Потерявшуюся отыщу и угнанную возвращу, и пораненную перевяжу, и больную укреплю, а разжиревшую и буйную истреблю; буду пасти их по правде» (Иез 34:15–16)29. В этом ключе, в русле пророческой традиции, зарождается надежда на скорое пришествие Мессии как эсхатологического Пастыря, Который наконец-то проявит заботу об овцах дома Израилева (ср. Мф 9:36)30. Подобным образом и в книге Чисел Моисей просит Бога указать ему на своего преемника, чтобы народ Израильский не был как овцы, у которых нет пастыря (Числ 27:17).

Остается добавить, что и в позднем иудаизме подобные мессианские ожидания продолжают заявлять о себе с особой силой; причем, наряду с указанием на привычные и ставшие уже классическими образы Моисея и Давида как верных пастырей богоизбранного народа, встречается утверждение о том, что в скором времени Сам Бог вновь соберет рассеянных овец дома Израилева . Таким образом, по мысли евангелиста, складывавшиеся на протяжении веков ветхозаветные пророчества находят свое исполнение в образе мессианского Пастыря-Христа, Сына Давидова : с Его Пришествием наступает благодатное мессианское время спасения, характерным признаком которого служит милосердие (ср. Мф 9:13; 12:7).

3.1.3.    Промежуточные выводы

Подводя итоги проведенного исследования, можно с уверенностью утверждать, что проповедуемый ев. Матфеем Мессия из рода Давидова Своими качествами резко контрастирует с идеалами, имевшими место в среде прочих иудейских течений³¹. Евангельский Христос, Царь Израилев , — это не политический вождь и не военачальник, могущий обеспечить независимость Своему народу путем применения вооруженной силы, а эсхатологический Спаситель, Который избавляет Своих соотечественников от болезней и грехов (ср. Мф 1:21). Как уже было отмечено нами выше, кульминационный момент, момент истины в служении Мессии наступает во время Входа в Иерусалим, когда вместо царя-триумфатора и захватчика взору Израильского народа предстает небывалое: в Город Великого Царя , в Свой город, входит Милосердный Сын Давида , Целитель, Кроткий и Смиренный Раб Господень , самозабвенно служивший Своему народу на протяжении всего Своего мессианского пути.

Свое служение Он продолжает в Храме, и св. Матфей — единственный среди евангелистов, кто помещает исцеления Мессии именно сюда, во Святая Святых жизни иудейского общества; в контекст, находящийся между двумя знаковыми, с точки зрения стратегического развития евангельского рассказа, событиями: Вход Господень во Иерусалим и проповедь в Иерусалимском храме, предваряющая Крестный путь Спасителя (ср. Мф 21:14)³². И неслучайно, что новый народ Божий , который Мессия-Чудотворец восстанавливает в достоинстве избранника Божия, — это нищие духом , ՚anawîm , которые не соблазняются тем, что их Мессия смирен сердцем . Это — народ, состоящий из слепых , которые прозревают , и хромых , которые ходят ; прокаженные очищаются и глухие слышат, мертвые воскресают, и нищие благовествуют (Мф 11:5–6). В отличие от первосвященников и книжников, дочь Сионова — подлинный Израиль — узнаёт во Христе Сына Давидова и не соблазняется тем, что Он предстает перед ней как Царь Кроток (ср. Зах 9:9), Который отказывается от притязаний на власть и земную славу — с тем, чтобы вступить, вместе со Своими нищими , на путь Крестных Страданий.

3.2.    Мессия как «Сын Человеческий»

Как известно, общий для синоптической традиции мессианский титул «Сын Человеческий, Который грядет» заимствован преимущественно из книги пророка Даниила, хотя сопутствующие ему указание на славу и сопровождение ангельских сил восходят к пророчеству Захарии33 и другим апокалиптическим текстам иудейской традиции34. Тем не менее, как отмечает итальянский исследователь Джорджо Йосса, в иудейской апокалиптике (в частности, в «Книге Еноха») загадочная фигура Сына Человеческого имеет индивидуальный и мессианский характер, причем Его деятельность отсылается к будущим эсхатологическим временам, когда и будет явлено в полной мере, насколько решающее значение имеют совершаемые Им дела. Вместе с тем, по мнению указанного автора, в апокалиптической литературе Самому Мессии свойственно осознавать всю масштабность Своей миссии на земле (см.: [Jossa, 2000, 82 ss.]). Это важное наблюдение поможет нам определить, какое значение приобретает мессианский образ Сына Человеческого в Евангелии от Матфея.

Сразу же заметим, что этот мессианский титул в евангельской композиции одновременно и важен, и многозначен. Иллюстрирует этот факт знаменитая речь Христа о Страшном суде, где Мессия предстает Грядущим на облаках, с великой силой и славой , в сопровождении ангелов, Восседающим на троне как Царь (см. Мф 25:31–46; ср. также: Мф 16:27; 19:28; 24:30; 25:31). Указанный мессианский идеал становится реальностью в свете Воскресения Христова, когда Распятый на Кресте Христос получает власть Сына Человеческого , восседающего как Пантократор на небесном Престоле славы, Чья Божественная власть простирается от земли до неба (ср. Мф 24:14; 28:18–19). Однако парадоксальным в этом мессианском портрете является то, что Второе Пришествие Сына Человеческого, Царя Славы, связано уже не с вынесением Им судебного вердикта на Страшном суде (ср. Мф 23:38), а мыслится в категориях настоящего времени, когда Спаситель мира, Эммануил, знаменует самим фактом Своего Присутствия жизнь церковной общины: «Я с вами все дни до скончания века» (Мф 28:20).

Тем не менее роль Мессии, по мысли ев. Матфея, заключается не только в этом: Сын Человеческий регулярно отождествляет Себя с малыми сими (см. Мф 25). В пределах евангельского повествования представляется немаловажным проследить, о ком идет речь в каждом конкретном случае и какова роль этих загадочных персонажей, чьи действия и поступки становятся эталоном для членов христианской общины. Логично было бы предположить, что под ними подразумеваются ученики Христовы (ср. Мф 10:40–42; 18:6 и след.; 25:40.45), самим своим видом свидетельствующие о Кротком и Смиренном Мессии, полномочными представителями Которого они являются³⁵. Однако при внимательном изучении евангельского контекста вышеуказанных упоминаний о малых сих на примере учеников становится понятно, что в каждом отдельном случае их роль в значительной мере обусловлена той коммуникативной ситуацией, в которой они оказываются. Так, к примеру, в некоторых случаях принадлежность к малым сим ассоциируется для членов христианской общины с необходимостью оказать им гостеприимство и принять их во имя Христа, в Которого те обездоленные, но умудренные духовным опытом люди безгранично верят и Которого олицетворяют самим своим видом (ср. Мф 10:42 и 18:6).

В контексте эсхатологической (последней, по логике евангельского рассказа) речи коммуникативный потенциал отсылок к малым сим существенным образом меняется и возводится на качественно новый уровень. Можно даже сказать, что в данном случае речь идет об обратной перспективе, в сравнении с предыдущим контекстом: здесь пример малых сих несет негативную смысловую нагрузку, поскольку влечет за собой жесткую критику прямо противоположных по характеру поступков со стороны последователей Христа: неприятие и отвержение Мессии на уровне взаимоотношений с ближними — все теми же евангельскими алчущими, жаждущими — во всем полагающимися лишь на Бога людьми.

Итак, налицо разительный контраст, принципиальное отсутствие какого-либо контакта со Христом-Мессией даже со стороны вопрошающих Его с удивлением праведников: «Господи! когда мы видели Тебя алчущим, и накормили? или жаждущим, и напоили?» (Мф 25:37)³⁶. Со всеми этими обездоленными, лишенными всяких средств к существованию и отвергнутыми обществом людьми и идентифицирует Себя Господь славы и Сын Человеческий , Который потому и описывает Свою участь на основании опытного знакомства с бедствиями тех лиц, чье человеческое достоинство и сама жизнь подвергаются постоянной угрозе. Подтверждает это умозаключение тот факт, что сразу же после указания на малых сих открывается Крестный путь Сына Человеческого, Который предан будет на распятие (Мф 26:1–2).

Отсюда можно сделать следующий вывод: в период эсхатологических ожиданий, которые предваряют Пришествие во славе Христа-Мессии, Сын Человеческий — это Иисус Распятый (Мф 28:5), и встретиться с Ним становится возможным только в среде людей, которые так же несут свой крест, поскольку претерпевают голод, жажду, изгнание и заключение (ср.: [Fumagalli, 2000, 233]). Следуя данной логике, можно даже сказать, что Прославленный Сын Человеческий становится одним из них³⁷. Таким образом, в ответ на вопрошания учеников, желающих увидеть знаки приближения конца времен и скорого пришествия Сына Человеческого (см. Мф 24:3), Христос указывает исключительно на место Своего присутствия в жизни алчущих , жаждущих , заключенных …: образно говоря, в их среде и находится храм присутствия Христа в жизни церковной общины. В этом и заключается новое видение миссии и мессианского достоинства Христа-Эммануила: «с нами Бог» ³⁸.

4.    Заключение: мессианская утопия или реальность?

В завершение проведенного исследования нам остается сделать важные выводы в отношении мессианизма в свете богословия Евангелия от Матфея. Этот вопрос напрямую связан с мессианскими надеждами иудейского народа и ролью конкретных человеческих усилий, направленных на реализацию этих надежд. В данном контексте прежде всего следует прояснить значение библейского мессианизма в богословском контексте Ветхого и Нового Заветов. Воспользуемся определением, которое дает ему итальянский исследователь Армидо Рицци, применяющий к данному понятию диалектическую схему, хорошо вписывающуюся в коммуникативный контекст нашего Евангелия:

Утопия справедливого и благоденствующего мира (антропологический аспект), которую обетование Божие превращает в объективную возможность (богословский аспект) и которую призвано сделать реальностью послушание человека, победоносно обновленное Духом Святым (этико-богословский аспект) [Rizzi, 1981, 57].

В указанной формулировке уже содержится ответ на поставленные в заглавии исследования вопросы, однако следует предварительно выяснить, насколько данное определение соответствует видению самого ев. Матфея как богодухновенного автора. Действительно, отмеченная нами выше динамика межличностных отношений Бога и человека наглядно характеризует идеал Царства, которое проповедует Христос-Мессия. Вместе с тем и дела Христовы ³⁹, по мысли евангелиста, являются не столько абстрактной констатацией господства Божия над миром и человеком, сколько откровением о том, что мессианские чаяния подлинно становятся реальностью благодаря делам Христа. В свою очередь, эта творческая сила, дело Божие ⁴⁰, стоящее у истоков подобных преобразований, склоняет человека к сознательному выбору, который раз и навсегда делает его ответственным за принятое решение.

4.1.    Мессианские чаяния как объективная реальность

Для того чтобы адекватно осмыслить проблему мессианизма в евангельском контексте, необходимо начать с самого начала: с истории творения. В начале «увидел Бог все, что Он создал, и вот, хорошо весьма» (Быт 1:31). В самом деле, рассмотрение вопроса о гармонии в устроении мира и человека должно иметь своей отправной точкой именно это онтологическое начало, Божий план творения. Весь ход истории спасения невозможно адекватно понять, не учитывая это абсолютное начало, проливающее свет на проблему греха, социальных разделений и следующей за этим проповеди пророков об обновлении мира, восстановленного в своей первозданной красоте в соответствии с изначальным замыслом Бога.

В этом смысле можно говорить о том, что не только мессианская реальность, но и мессианская утопия имеет под собой прочные основания, поскольку ее побудительным мотивом становится грех, логическое следствие которого — трагедия внутренних и внешних разделений в жизни человека и общества. В соответствии с учением пророков, которое актуализирует в Своей проповеди Спаситель, грех, болезнь и смерть служат выражением действия темных сил, на всем протяжении мессианского служения Христа пытающихся воспрепятствовать реализации замысла Божия о человеке и творении. В данной перспективе и сами чудеса, совершаемые Мессией, Сыном Давидовым , приобретают смысл онтологической борьбы с тем принципом, который стремится разрушить эту первозданную гармонию.

Иными словами, ев. Матфей переосмысливает дела Христа в перспективе реализации мессианских чаяний ветхозаветных пророков. Во Христе, Который опытно соприкасается с тяготами людей, богодухновенный автор видит будущее, возвещенное пророками, которое, в свою очередь, становится мессианской реальностью hic et nunc ⁴¹. Таким образом, мессианская утопия, возвещенная устами пророков, в Евангелии от Матфея становится подлинным герменевтическим принципом, позволяющим уяснить смысл и значение дел Христовых (ср.: [Grilli, 1992, 241–243]).

Мессианские чаяния израильского народа заключались именно в возвращении мира и человека к первозданной гармонии изначального замысла Божия: к обретению мира в подлинном смысле еврейского термина shalom42. Таким образом, библейский мессианизм не исчерпывается лишь проблемами бытия человека в этом мире, но в то же время не может и игнорировать их. В свете евангельского повествования о чудесах Христа, Милосердного Мессии и Чудотворца (ср.: Мф 8–9), нельзя не согласиться с оригинальным мнением А. Рицци, дающего такую интерпретацию феномену мессианизма:

…открытие земного аспекта мессианизма, произошедшее под влиянием богословских концепций, которые зародились в результате соприкосновения с реальными ситуациями унижения и угнетения человека, это не инструментальное прочтение Евангелия, а внезапное осознание, выход наружу того сердечного расположения [Бога] по отношению к человеку и всему человеческому, которое пронизывает евангельские страницы и которое духовное прочтение Евангелия неоправданно подвергло сомнению и преобразовало. Но необходимо также сказать, что эта обеспокоенность земными заботами перестает быть мессианской реальностью в том случае, если она лишается своего эсхатологического основания, которое ее питает: Отчая любовь, которая во Христе возвращает к себе грешника [Rizzi, 1981, 72].

Подытоживая все вышесказанное, можно резюмировать эту мысль в той же диалектической манере: возвращение к Богу — со стороны человека, и безграничная любовь Божия к последнему являются двумя составными частями мессианизма. В этом смысле мессианизм и само Пришествие в мир Мессии становятся объективной реальностью благодаря послушанию и ответственности, которые принимает на себя человек в ответ на дела Христовы , имя которым — милосердие⁴³.

4.2.    Мессианские чаяния и ответственность человека: святоотеческий взгляд

Дела Христо вы , как мы уже неоднократно видели, не только свидетельствуют о тех обязательствах, которые принимает на Себя Бог по отношению к человеку, обновляя Свое творение (ср.: Откр 21:5), но и становятся для человека конкретным примером следования за Мессией, призывом прилагать все усилия к тому, чтобы восстановить творение в соответствии с изначальным замыслом Божиим. И неслучайно поэтому, в богословском контексте Евангелия от Матфея, миссионерская речь Христа (Мф 10) открывается серией императивов, которые перекликаются с делами Христа, совершенными ранее (ср.: Мф 8–9): «…ходя же, проповедуйте, что приблизилось Царство Небесное; больных исцеляйте, прокаженных очищайте, мертвых воскрешайте, бесов изгоняйте» (Мф 10:7–8)⁴⁴.

В заключение проведенного исследования проиллюстрируем этот важный богословский тезис ссылкой на святоотеческое толкование притчи о десяти девах (см.: Мф 25:1–13), которая не только прекрасно вписывается в эсхатологический контекст первого Евангелия, но и проливает свет на поставленные выше вопросы. Обращаясь к толкованию данной притчи свт. Иоанном Златоустом, мы находим необыкновенно важную деталь, которая созвучна с той мессианской моделью, которую так настойчиво проповедует св. Матфей в своем Евангелии. Трагедия юродивых дев , по мысли святого, заключается именно в том, что они, сохраняя во всей чистоте добродетель девства, тем не менее не исполнили самого главного — дел милосердия . Эти дела прообразует елей , которого им недостает в преддверии встречи с Женихом-Христом. Покупка елея у продающих в данном контексте понимается свт. Иоанном Златоустом в смысле дел милосердия по отношению к нищим:

Чему это научает нас? Тому, что если изменят нам собственные наши дела, то никто не будет в состоянии помочь нам, и не потому, что не хочет, но потому, что не может. <…> Кто эти продающие? Бедные. Где же они? Они здесь, и теперь только надлежит находить их, а не в то время ( Joannes Chrysostomus . Homilia in Matthaeum 78:1 // PG. 58. Col. 712. Цит. по: [Иоанн Златоуст, 2010, 212]).

Оставляя в стороне рассмотрение конкретных исторических реалий проповеди свт. Иоанна Златоуста, которые, естественно, не могли не наложить отпечаток на данную — «анти-аскетическую»⁴⁵ — линию интерпретации, укажем на несомненный новаторский характер подобной экзегетической модели, коренящейся в научной парадигме антиохийской школы⁴⁶. Ее актуальность заключается именно в той особой обращенности — «снисхождении»⁴⁷ — к характерным проблемам и самому факту человеческого бытия в этом мире, которая пронизывает все без исключения библейские тексты. Творчески переосмысливая слова великого отца Церкви, можно сказать, что и апокалиптический контекст библейского мессианизма, в конечном итоге, становится объективной реальностью лишь при условии самого живого участия каждого человека в общем деле устроения Царства Божия на земле. С этой точки зрения, в свете Евангелия, лейтмотивом и эмблемой христианской жизни — жизни, всецело направленной на устроение благоприятного пути для Грядущего Мессии (ср.: Мф 3:3; Лк 3:4–5), — становится императив Нагорной проповеди. Этот евангельский императив наглядно указует на тот резонанс, который призваны произвести в жизни современного человека слова и дела Милосердного Христа: «Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного» (Мф 5:16).