Издательское дело и книжная торговля Достоевских

И зучение творческого процесса Ф. М. Достоевского имеет значительную традицию в отечественном литературоведении и текстологии, чего нельзя сказать об издательском деле и книжной торговле¹.

В творческом процессе Достоевского с 1866 г. огромную роль в качестве стенографистки и переписчицы начала играть супруга писателя Анна Григорьевна. Технология этого процесса подробно представлена в ее воспоми-наниях2 (см. также: [Андрианова, 2012b: 17–19; 2013a: 13–14], [Андрианова, Тихомиров: 19–20]). А. Г. Достоевская не только стенографировала под диктовку, но и переписывала набело тексты писателя, которые становились наборными рукописями для издательств и типографий (именно с них наборщики набирали текст, называя их «оригиналом» или «делом» [Коломнинъ, 1899: 66]); просматривала корректуры, делала копии (например, писем). Некоторые тексты дошли до нас в списках Анны Григорьевны3. «Наборная рукопись, предназначенная для постороннего восприятия, требовала аккуратного оформления текста, — замечает Н. А. Тарасова, — поэтому на данном этапе работы действительно имела значение "правильность" почерка А. Г. Достоевской. Сам Достоевский также старался оформлять беловой текст аккуратно, но А. Г. Достоевская выполняла эту работу с особой тщательностью» [Тарасова, 2011: 272]4.

Работа над текстом совместно с редактором, издателем (или редактором-издателем), типографом, фактором типографии, метранпажем, корректором, цензором частично выполнялась и Анной Григорьевной, которая наравне с Ф. М. Достоевским читала корректуры. После выхода книги или номера журнала из печати начиналась книжная торговля, где также деятельное участие принимала супруга писателя. В статье кратко рассмотрим указанные этапы и более подробно остановимся на менее, на наш взгляд, изученном — книжной торговле, обратившись, в том числе, к записной тетради Достоевского 1875–1876 гг. (РГАЛИ. Ф. 212.1.15)5, а также к записным книгам А. Г. Достоевской этого же периода. В указанной записной тетради Достоевского, которая впервые была опубликована в 1971 г.6 и позже в Полном собрании сочинений писателя7, остались без комментария или недостаточно полно прокомментированы некоторые имена издателей, книжных торговцев и подписчиков Достоевского. Как отмечает Б. Н. Тихомиров, один из авторов рубрики «Дополнения к комментарию», появившейся в последних выпусках альманаха «Достоевский и мировая культура»8, «сами тексты Достоевского, как, может быть, никакого другого писателя-классика, обнаруживают в процессе изучения смысловую неисчерпаемость, требующую от исследователей дополнительных усилий в том числе и в отношении их комментирования» [Тихомиров, 2016: 219–220].

Для представления полной картины в работе были использованы записные книги А. Г. Достоевской, так как в них записи, связанные с книжной торговлей, велись систематически и подробно. Анна Григорьевна и при жизни Достоевского и после его смерти была хранительницей и распространительницей наследия писателя: «В течение 38 лет, начиная с издания "Бесов" в 1873 году, она успешно издавала его сочинения (в том числе полные собрания сочинений), совмещая в своем лице издательницу, редактора, корректора, бухгалтера, составительницу рекламных объявлений, отвечала за продажу книг и вела переписку с подписчиками» [Андрианова, Тихомиров: 28] (подробнее см.: [Андрианова, 2012a: 5–7]).

Анна Григорьевна начала вести свои записные книги только в 1875 г. Их частичный список опубликован в монографии И. С. Андриановой [Андрианова, 2013b: 94–100], более подробно некоторые из них описаны в монографии «Проблемы текстологии публицистики Достоевского» (см.: [Панюкова, 2021b]; см. также: [Панюкова, 2021а]). Прежде чем приступить к работе, мы просмотрели несколько записных книг Достоевской этого периода9. В «Приходно-расходной книге» Анны Григорьевны за 1875 и 1876 гг. (РО ИРЛИ. Ф. 100. № 30705) записей, касающихся издательской деятельности, обнаружено не было: в ней отражены только бытовые расходы. Подписная книга на «Дневник Писателя на 1876 г.» (РО ИРЛИ. Ф. 100. № 32638, т. н. «инвентарь № 20») содержит лишь «краткие перечни подписчиков (фамилия без инициалов, населенный пункт)» [Панюкова, 2021b: 616]. Поэтому мы отталкивались от деловых записей по изданию и продаже сочинений, сделанных А. Г. Достоевской в записных книгах 1876–1884 гг. (ОР РГБ. Ф. 93.III.2.1, Ф. 93.III.2.2 и Ф. 93.III.2.310). Обращение к более поздним по времени источникам объясняется тем, что некоторые имена повторялись и в них. Так, в 1881 г. Анна Григорьевна вела еще одну записную книгу (более 1000 листов! — см.: ОР РГБ. Ф. 93.III.3.1) со списками подписчиков на «Дневник Писателя», «с которыми были произведены расчеты по закрытию издания» (см.: [Панюкова, 2021b: 616]). «Нет оснований полагать, — замечает И. Л. Волгин, — что в 1881 году состав подписчиков претерпел сколько-нибудь значительные изменения по сравнению с 1876–1877 годами» [Волгин, 1974: 159]. Поэтому данная книга также может представлять для нас интерес еще и потому, что к ней Анной Григорьевной было подшито огромное количество писем от подписчиков «Дневника Писателя».

«А у васъ хорошій корректоръ?»11: книжное дело во времена Достоевского

Книжное дело12 в России и в мире «прошло путь от почти ремесленных, мануфактурных предприятий до крупных, развитых в промышленном и финансовом отношениях фирм с большим числом рабочих, с административным аппаратом» [Баренбаум, Костылева: 6–7]. Процесс профессионализации труда литератора окончательно завершился введением системы гонораров А. Ф. Смирдиным (1795–1857), который к тому же делал ставку на дешевизну и доступность книги и установил «тесную связь между литературой и книжной торговлей» [Поршнев: 105]. В это же время в России начинается процесс механизации типографского дела, который, однако, очень сильно зависел от иностранцев13. Так, Россия вплоть до революции закупала типографское оборудование за границей, в основном в Германии14.

Издателями в XIX в. чаще всего были владельцы типографий, поэтому можно сказать, что термины «издатель» и «типограф» были в какой-то мере синонимами. Согласно словарю В. Даля, типограф, или типографщик — это «печатникъ, книгопечатникъ, хозяинъ, содержатель печатни»15. Издателей и издателей-типографов XIX в. в целом можно разделить на две группы: меценаты, или «культуртрегеры» [Поршнев: 98], и коммерсанты; последних было большинство, они относились к книге преимущественно как к товару, приносящему прибыль. Во второй половине XIX в. происходит постепенная дифференциация книжных предприятий: издательства отделяются от типографий, а бумажные и книготорговые предприятия начинают существовать отдельно, сами по себе. Г. И. Поршнев выделяет следующие типы книжных предприятий того времени (фамилии некоторых издателей звучат на страницах записных тетрадей Достоевского и его жены):

• *    «чистый издатель» («только печатает книги, распространение же передает какому-либо складу или магазину») (сюда относятся все авторы, которые «самостоятельно издают свои произведения, и такие издатели, как Павленков и его наследники»);

• *    «издатели-складчики», «которые сами оптом продают свои издания» (А. Ф. Девриен, В. М. Саблин, издательство М. и С. Сабашниковых);

• *    «издательства, имеющие склады не только своих, но и чужих изданий» (И. Д. Сытин, М. М. Стасюлевич и др.);

• *    «издатели-владельцы розничных магазинов» (М. О. Вольф, А. С. Суворин, К. Л. Риккер и др.);

• *    «книгопродавцы по преимуществу» (М. В. Попов, Н. П. Карбасников, «Макушин в Сибири и все провинциальные книжники») [Поршнев: 112–114].

Издательское дело и книжная торговля во времена Достоевского существенно отличались от современных, прежде всего — основными участниками и их функциями. Во второй половине XIX в. основными участниками издательского дела были:

• *    автор (получал гонорар);

• *    редактор, издатель, типограф (в XIX в. это часто одно и то же лицо; редактор/издатель отбирал произведения для печати, принимал на себя затраты и получал прибыль, мог быть одновременно и типографом, т. е. владельцем типографии);

• *    фактор типографии (руководящая фигура в типографии, ответственный за заказ по изготовлению тиража);

• *    метранпаж, корректор, наборщики, тискальщики и пр. (выполняли соответствующие функции при типографиях);

• *    цензор (допускал произведение к публикации);

• *    книгопродавец (реализовывал печатную продукцию и получал прибыль).

Однако бывало и так, что автор совмещал в себе несколько функций: собственно автора, редактора, корректора, издателя, работающего с типографией, а также распространителя своей книги. Л. Н. Толстой, И. С. Тургенев, Н. А. Некрасов, М. Е. Салтыков-Щедрин и другие известные писатели часто сами занимались изданием своих книг, несмотря на то, что «авторское издание было сопряжено с целым рядом хлопот и сложностей (переговоры с типографией, сдача книг на комиссию в книжные магазины, помещение рекламных публикаций в газетах)» [Рейтблат, 2009: 262]. Однако при благоприятном стечении обстоятельств это приносило бóльшую прибыль: например, отдельное издание романа «Бесы», предпринятое самим Достоевским в 1873 г. (не без помощи А. Г. Достоевской), принесло писателю почти 4000 руб. дохода, в то время как издатель и книгопродавец А. Ф. Базунов предлагал всего 500 «да еще с уплатою по частям в течение двух лет» ( Достоевская : 299). Кстати сказать, издатели очень часто предлагали Достоевскому «невыгодную цену», так, А. Г. Достоевская вспоминала:

«…в то время когда обеспеченные писатели (Тургенев, Толстой, Гончаров) знали, что их романы будут наперерыв оспариваться журналами, и они получали по 500 рублей за печатный лист, необеспеченный Достоевский должен был сам предлагать свой труд журналам, а так как предлагающий всегда теряет, то в тех же журналах он получал значительно меньше. Так, он получил за романы "Преступление и Наказание", "Идиот" и "Бесы" по полтораста рублей за печатный лист; за роман "Подросток" по двести пятьдесят рублей и только за последний свой роман "Братья Карамазовы" — по триста рублей» (Достоевская: 267).

Книгоиздательство было делом достаточно рискованным, поэтому, чтобы избежать банкротства, крупные издатели либо публиковали известных авторов, либо экономили на гонораре и качестве издания¹⁶. Также во второй половине XIX в. книги издавали в основном за наличные ( Достоевская : 300), однако было популярно и издание книг в кредит, который давала сама типография, «с передачей книг на комиссию книжным складам» [Муратов: 114], что не всегда было выгодно для автора. А. Г. Достоевская вспоминала:

«…если у автора имеется значительное литературное имя и книги его раскупаются, то каждая типография охотно даст полугодовой кредит с тем, что если через полгода деньги не будут уплачены, то на неуплаченную сумму будет взиматься известный процент. На таких же условиях кредита можно получить и бумагу для издания. <…> Изданные же учеными обществами или частными лицами книги брались книгопродавцами на склад или на комиссию, с уступкою 50 %, под предлогом, что хранение книг, а также публикации (которые, впрочем, делались ими очень скупо) стоят им дорого. В результате, отданные на склад или на комиссию книги возвращались иногда частью непроданными издателю, и, случалось, даже в испорченном виде» ( Достоевская : 300).

Менее рискованным было издание журналов — это сказывалось и на разнице в гонорарах: за книжные издания гонорары были примерно в 10 раз ниже, чем за журнальные публикации [Рейтблат, 2009: 39]. Некоторые издатели совмещали издание журналов и книг. Кроме того, художественное произведение, чтобы стать «литературным фактом», сначала должно было быть опубликовано в журнале (т. к. журналы было легче распространять, и стоили они дешевле) и только потом выйти отдельным изданием (подробнее см.: [Рейтблат, 2009: 41]). Книжные же издательства, как и редакции журналов, часто имели свои идейные направления и издавали только определенных, подходящих под это направление авторов17, а к концу XIX в.

и вовсе произошла дифференциация книжных предприятий по специальности и содержанию (подробнее см.: [Поршнев: 113])18.

Несмотря на то, что имя автора было важно, иногда даже известные писатели не избегали отказов. Известно, например, что Достоевский предлагал повесть «Пьяненькие» в журналы «Библиотека для Чтения», «Современник», «Отечественные Записки», но только М. Н. Катков, редактор «Русского Вестника», выплатил аванс и в будущем опубликовал роман «Преступление и Наказание» ( Д30 ; т. 7: 310) (см. также: [Рейтблат, 2009: 258]). Найти же издателя, который бы выпустил книгу, было еще сложнее. Вот как современник описывает процесс принятия рукописи издателем на рассмотрение в третьей четверти XIX в.:

«…авторъ <…> приноситъ издателю рукопись; издатель почти никогда не читаетъ ея, а спрашиваетъ у автора, о чомъ въ сочиненіи идетъ рѣчь и какое заглавіе оно носитъ; если то и другое, по его соображеніямъ, подходящее, то-есть, покупатель на нихъ идетъ, то о достоинствѣ сочиненія издатель нимало не заботится, потому что условія, предлагаемыя имъ автору, совершенно обезпечиваютъ его отъ риска: онъ берется издать сочиненіе съ тѣмъ, что выручка за продаваемые имъ экземпляры идетъ вся на покрытіе его за-тратъ, до тѣхъ поръ, пока всѣ эти затраты вернутся; выручка за остальные затѣмъ экземпляры дѣлится между издателемъ и авторомъ пополамъ»19.

Кроме того, в статье «Голоса» отмечается, что типографские расходы за рубежом сильно отличаются от российских расходов: там они являются лишь каплей в море, а здесь составляют основную часть. Это видно на примере издания романа «Бесы»: по подсчетам А. Г. Достоевской за 3500 экз. должно было быть затрачено на типографские расходы около 4000 руб., а доход составил чуть больше 12 000 ( Достоевская : 300). Кроме того, Анна Григорьевна выяснила, что чаще всего книгопродавцы просят для себя скидку в 30, а то и в 50 процентов, что ей показалось невыгодным для автора; ей же удалось в некоторых случаях выторговать всего 20 процентов уступки, а при продаже за наличные — 30 процентов ( Достоевская : 301–303), что составило почти треть от вырученных 12 000. Таким образом, из 12 тысяч 4000 составили издательские расходы и еще примерно 4000 — расходы на уступку книгопродавцам, т. е. почти 70 процентов дохода от продаж уходило на все этапы издательского цикла: от закупки бумаги и издания книги до ее доведения до читателя. Но даже «чистый» авторский доход в 30 процентов (чуть более

4000 руб.) показался Анне Григорьевне достаточно значительным ( Достоевская : 304–305).

В XIX в. издатель мог быть одновременно и редактором, а иногда и типографом (т. е. владельцем типографии). В целом же термин «редактор» в современном его значении появился довольно поздно, лишь в советское время. В XVIII в. вообще не было дифференциации между типографом, издателем и редактором, так как это часто было «одно и то же лицо», выполняющее «наряду с издательскими также редакторские и типографские обязанности» [Кондакова: 178].

В XVIII в. у слова «издатель» было несколько значений: «тот, кто вообще что-то создает, основывает, учреждает», «писатель, автор», «редактор», «владелец типографии», наконец — «издатель в современном значении слова» [Кондакова: 178]. С профессионализацией издательской деятельности началось разделение функций: появились «книгопродавец-издатель», «типограф-издатель», «литератор-издатель» [Кондакова: 182].

Слово «редактор» , заимствованное из французского через латынь ( фр. rédacteur; лат. redactus — ‘приведенный’ (в порядок) ) , в XIX в. либо вообще не употреблялось, либо использовалось в узком значении как «издатель, уложитель, составщикъ чего либо на письмѣ»: «…въ литтературѣ значитъ того, кто собираетъ разныя матеріи, разсѣянныя по разнымъ книгамъ въ одну, располагаетъ ихъ по порядку и потомъ издаетъ въ свѣтъ»²⁰. В. Даль определял редактора как «распорядителя изданья, книги или газеты, жур-нала»²¹. По замечанию А. Рейтблата, к середине XIX в. «только начинала возникать такая социальная фигура, как редактор, до этого функции редактора выполняли (да и то не всегда) издатели, корректоры, наконец, сами авторы» [Рейтблат, 1986: 109]. Советский редактор А. Мильчин в статье о работе Л. Чуковской «В лаборатории редактора» писал о взаимоотношениях автор — редактор в XIX в.: «Проблема отношений "редактор — автор" стара, как сама история издательств и редакций, и, вероятно, исчезнет только с ними. Насколько мне известно, лишь два русских писателя без всяких оговорок утверждали, что редактор не нужен вообще. Первый из них — Н. Г. Чернышевский. Он требовал от редакции журнала "Русская мысль", чтобы она печатала его статьи точно в том виде, в каком они созданы. <…> Издателю журнала он предъявил ультиматум: "Хотите иметь меня своим сотрудником, то посылайте в типографию, не читая и не давая читать никому, что получаете от меня". И приводил в пример себя и Добролюбова: мы как редакторы "Современника" статьи Г. З. Елисеева отправляли в набор и печать, не читая. <…> Однако подавляющее большинство русских писателей, включая самых великих — Гоголя, Льва Толстого,

Тургенева, — испытывало потребность в редакторе — доверенном лице, вкусу и проницательности которого доверяли» [Мильчин: 173]. Однако Достоевский основную работу с текстом своего произведения вел не с редактором, а с фактором типографии, метранпажем и корректором.

Как указывает В. В. Виноградов, «фáктором» (от лат. factor — ‘делатель, творец чего-нибудь’) в XVIII в. называли «мелкого посредника, комиссионера, исполнителя частных поручений». Лишь к началу XIX в. слово «фактор» «стало обозначать также управляющего технической частью типографии», что указано в словаре 1847 г.: «распоряжающийся всеми типографскими работами» [Виноградов: 714]. В конце XIX — начале XX в. управляющего технической частью типографии стали называть просто «управляющим» или «заведующим» [Коломнинъ, 1899: 66; 1929: 6]. В обязанности фактора входило: прием заказа на печатание книги, журнала, газеты; выбор бумаги, формата, шрифтов, количества и длины строк и т. п. Затем фактор обыкновенно призывал метранпажа — следующее звено полиграфического процесса.

Метранпаж , или старший наборщик (от фр. metteur en pages — ‘составитель страниц’), распределял оригинал между своими наборщиками, верстал набор (т. е. превращал «набранныя строки въ правильныя полосы (страницы)»), распоряжался «тисканьемъ корректурныхъ оттисковъ и своевременною отсылкою ихъ къ корректору, автору или издателю», следил «за исправленіемъ корректуръ» [Коломнинъ, 1899: 66–67]. Метранпаж должен был обладать вкусом и «быть непремѣнно человѣкомъ хорошо знающимъ русскую грамоту и воспитаннымъ, т.-е. вѣжливымъ, обходительнымъ, терпѣливымъ, предупредительнымъ, внимательнымъ, уступчивымъ и снис-ходительнымъ, такъ какъ ему, метранпажу, а не завѣдующему типографіею приходится имѣть н е п о с р е д с т в е н н ы я сношенія съ авторами и издателями книгъ, лицами бол ́ ьшею частью неопытными въ типографскомъ дѣлѣ, требовательными, взыскательными и нерѣдко капризными» [Колом-нинъ, 1899: 389]. Сегодня по большей части этот функционал относится к обязанностям технического редактора.

Оставленные воспоминания корректора В. В. Тимофеевой (О. Починков-ской) и метранпажа М. А. Александрова22, которые работали в типографии А. Траншеля, где печатался в 1873–1874 гг. редактируемый Достоевским «Гражданин», позволяют нам в общих чертах представить этот этап издательского процесса во времена Достоевского. Александров так описывает свое первое впечатление от рукописи Достоевского:

«Я взглянулъ и увидѣлъ, что рукопись могли читать довольно свободно даже посредственные наборщики, не только хорошіе, ибо то был не чернякъ, а переписанное набѣло рукою Ѳедора Михайловича.

— Рукопись разборчивая, отвѣтилъ я, — наши наборщики свободно про-читаютъ ее.

— Ну, то-то, разборчивая… смотрите! Вы всегда говорите, что разборчивая, а какъ наберете, такъ и не разберешь, что такое вышло, — безсмыслица какая-то!..»23.

На замечание Достоевского Александров напомнил, что «безъ ошибокъ при наборѣ обойтись нельзя, особенно при спѣшной работѣ, но что для исправленія ошибокъ <…> въ типографіи предварительно читается корректура, и только по исправленіи ея оттискъ съ набора посылается автору»24:

«— Вот то-то и плохо, что наборщики всегда надѣются на корректора… А у васъ хорошій корректоръ?..»25.

Наборщики не случайно «надеялись» на корректора, как выразился Достоевский, потому что образование и грамотность наборщиков в XIX в. оставляли желать лучшего. Петр Петрович Коломнин (1849–1915), двадцать лет заведовавший типографией «Новое Время», сравнивает компетенции наборщика в старину и в XIX в. и делает неутешительный вывод о том, что раньше «не существовало точнаго разграниченія между типографомъ и на-борщикомъ», некоторые из них стояли во главе типографского дела, т. к. были людьми образованными; теперь же, в XIX в., наборщиками становятся люди случайные, зачастую необразованные, так как в России нет не только специальных учебных заведений, но и пособий [Коломнинъ, 1899: XXIII–XXV]26.

В разговоре с Александровым Достоевский делает также акцент на том, что будет работать с двумя видами корректур: корректурой в гранках и корректурой в верстке (см. Илл. 1 ):

«Затѣмъ онъ освѣдомился у меня о составѣ номера "Гражданина", должен-ствовавшаго выйти въ свѣтъ уже за его подписью, сказалъ, что составлять номера будетъ, по прежнему, издатель, а ему, Достоевскому, мы должны бу-демъ присылать для подписи лишь корректуры сверстанныхъ листовъ, за исключеніемъ его и нѣкоторыхъ статей издателя, которыхъ, по его усмотрѣнію, понадобится присылать предварительно корректуры въ гранкахъ»27.

У термина «гранка» несколько значений: «1) столбец произвольного количества строк (обычно не более 100) типографского набора <…>. 2) Оттиск столбца набора для чтения корректуры. Используется в процессе подготовки изданий со сложным текстом, содержащим богатый иллюстративный материал, при граночном методе издания. 3) Металлическая доска с тремя бортами для хранения, переноски, а также установки набора при его обработке (напр., в процессе исправления ошибок»)28.

Именно с гранок читались первая и вторая корректуры во времена Достоевского. Вообще, разделяют издательскую и типографскую корректуры. Первая выполняется издательским корректором, вторая — типографским. При издательской корректуре правятся орфографические и пунктуационные ошибки, грамматика, иногда стиль и содержание, при типографской — только внешний вид текста (соответствие текста оригиналу, единообразие шрифтов, корректность верстки и т. п.). В XIX в., судя по воспоминаниям В. В. Тимофеевой (О. Починковской), оба вида корректур выполнялись типографским корректором. По словам П. Коломнина, при подготовке текста к печати корректор, а часто и автор, «держали» три корректуры. Для первой корректуры делались «оттиски въ гранкахъ» «съ большими полями», когда «столбцы гранокъ отстоятъ довольно далеко другъ отъ друга» [Коломнинъ, 1899: 178]. При первой корректуре исправлялись только орфографические и пунктуационные ошибки, ошибки набора и отступления от оригинала [Коломнинъ, 1899: 178]. Затем вносилась правка, гранки «тискались во второй разъ» и отправлялись на вторую корректуру. Третья, последняя, корректура, т. н. «подписная», посылалась «въ сверстанномъ видѣ» и представляла собой «черно-викъ листа» [Коломнинъ, 1899: 178–179]. Позже ввели термины «граночная» и «безграночная» корректуры. «Граночная корректура» предполагалась в тех случаях, когда печатался сложный текст, или, как в случае с Достоевским, важный — некоторые его статьи и издателя В. П. Мещерского. «Безграночная корректура» «держалась» тогда, когда на последнем этапе читались сразу сверстанные листы (оттиски сформированных полос, такие, какими они будут в книге или журнале) уже после внесенной последней правки корректора (подробнее см.: [Рябинина: 22–23], [Полянский: 130]).

Однако для улучшения качества издания требовалась авторская корректура первых корректурных оттисков, о чем, видимо, прекрасно знал Достоевский — отсюда его активное участие в процессе. Достоевский, судя по всему, читал не только третью (подписную) корректуру, но и вторую, а возможно, и первую. Так, М. А. Александров вспоминал, что наборщики при чтении наборных рукописей не всегда понимали некоторые знаки Достоевского, в частности знак абзаца (Z), что приводило к ошибкам набора, «изъ-за чего корректура перваго набора всегда почти бывала огромная»²⁹. Таким образом, некоторые статьи «Гражданина» Достоевский просматривал несколько раз лично. Так было и раньше — в случае со статьями в журналах «Время» и «Эпоха», и позже — в случае с «Дневником Писателя» (см. Илл. 1 ).

Метранпаж Александров быстро понял, что с редакторством Достоевского печатный процесс усложнится и «лишь немногія статьи обойдутся одною редакторскою корректурою, посылаемой д л я п о д п и с и, большинство-же изъ нихъ, прежде чѣмъ быть подписанными, пропутешествуютъ не одинъ разъ изъ типографіи къ редактору и обратно, да иной разъ за<вер>нутъ и къ издателю, такъ какъ большинство-то статей "Гражданина" принадлежало перу его издателя»30. Так и случилось, и очень скоро Достоевский стал чаще бывать в типографии и требовать «предварительную корректуру въ гранкахъ»31.

Работа с корректором — другая сторона издательского процесса Достоевского — высвечивается в «Воспоминаниях» В. В. Тимофеевой (О. Почин-ковской). В XVIII в. корректора называли «справщиком», а его обязанностью было, как говорилось, — «сводить кавыки» [Баренбаум, 2003: 30]. Корректоры (справщики) часто были людьми образованными и даже могли руководить типографиями: так, типографией при Александро-Невской лавре в XVIII в. руководил справщик Степан Рудин [Баренбаум, 2003: 24]. Как известно, именно к этой среде принадлежал и родной прадед (по матери) самого Ф. М. Достоевского М. Ф. Котельницкий (1720–1798), выпускник Славяно-греко-латинской академии, после сложения сана служивший «корректором московской духовной типографии еще во времена Новикова» и слывший «человеком умным и начитанным» (цит. по: [Федоров: 66])³².

Илл. 1. Статья «Необходимое заявление» («Эпоха» 1864, № 7), корректура в гранках (РО ИРЛИ. Ф. 100. № 29501) и «Дневник Писателя» 1880 г., корректура в верстке (РО ИРЛИ. Ф. 100. № 29484)

Fig. 1 . Article “The Necessary Statement” (“Epoch” 1864, No. 7, proofreading in proofs) and “A Diary of a Writer” (1880, proofreading in layout)

В XIX в. именно от корректора, а не от редактора зависело качество изданного текста. Как писал П. П. Коломнин, «если бы всѣ книги печатались въ томъ видѣ, въ какомъ строки набора выходятъ изъ верстатки наборщика, то, пожалуй, многіе отказались-бы совсѣмъ отъ чтенія», от «опытности и добросовѣстности» корректора зависели в XIX в. и «репутація типографіи», и «успѣхъ изданія» [Коломнинъ, 1899: 175, 180]. Именно поэтому в разговоре с метранпажем Александровым Достоевский интересуется больше компетенцией корректора — и не только потому, что редактором «Гражданина» был он сам, но и потому, что корректор, действительно, имел тогда большие полномочия, что существенно отличает издательский процесс XIX в. от современного.

В. В. Тимофеева (О. Починковская) оставила теплые воспоминания о писателе, однако отметила, что Достоевский «тиранил» и ее, и метранпажа Александрова. В частности, писатель требовал от корректора умения

«угадывать» стиль автора, говорил «о непреложности его авторских и редакторских корректур»33. В. В. Тимофеева признается, что до того была напугана требованием Достоевского не править ничего индивидуальноавторского, что пропустила даже очевидную описку в названии произведения Чернышевского в одной из статей «Гражданина»34. Требования Достоевского были вызваны тем, что он уже достаточно натерпелся от произвола корректоров его прошлых изданий. Так, готовя в этом же 1873 г. отдельное издание романа «Бесы», писатель, «производя композиционные изменения, <…> уделил серьезное внимание элементам смыслового и стилистического характера», так как некоторые «особенности авторской орфографии и пунктуации» были «не вполне отражены в журнальном издании из-за корректорских установок "Русского Вестника"» [Солопова: 677]. Именно поэтому и от В. В. Тимофеевой писатель требовал быть осторожнее и «не испещрять его статей запятыми»35 — это показалось ей мелочным36, несмотря на то, что постановка знаков препинания, действительно, важна в текстах писателя: пунктуация играла у Достоевского интонационную и смысловую роль и часто была «интуитивной» (подробнее см.: [Захаров, 1995: 9], [Тихомиров, 2000], [Тарасова, 2007]).

Достоевский волновался еще и потому, что при просмотре корректур мог пропустить лишние исправления, появившиеся, например, из-за самоуправства наборщика (такие случаи были нередки) или сделанные корректором, желающим «пригладить» стиль. Особенно часто он пропускал орфографические и пунктуационные ошибки и исправления, так как «редактируя собственные произведения при подготовке их к печати, <…> особое внимание направлял на смысл высказывания, на развитие идеи, в результате чего орфографическое и пунктуационное оформление текста» оказывалось «прерогативой корректоров» [Тарасова, 2012: 83].

Искажения в печатный текст в XIX в. могли попасть на всех этапах подготовки: первом — редакторском (в том числе как результат цензуры и автоцензуры), в процессе набора, который в то время был ручным (из-за невнимательности, неграмотности или произвола наборщиков37), в процессе корректорской вычитки, наконец, сам автор при корректуре текста также мог пропустить или допустить ошибку в связи с тем, что текст ему был хорошо знаком, а «глаз замылен». Как писал П. П. Коломнин, «самые плохіе корректора — авторы» [Коломнинъ, 1899: 181] (подробнее о видах ошибок и об особенностях психологии набора см.: [Томашевский: 33–66], [Проблемы текстологии Достоевского, 2009, 2012], [Заваркина, Панюкова, Солопова, Тарасова]).

Один и тот же интересный случай, свидетельствующий об особенностях процесса набора и верстки во времена Достоевского, Александров и Тимофеева передают по-разному. Однажды Достоевский принес небольшой кусок текста, который потребовал вставить в уже сверстанный и готовый номер:

«Набрать клочекъ можно было очень скоро, но чтобы помѣстить его въ ука-занномъ мѣстѣ надо было переверстать цѣлый листъ (8 страницъ по 2 столбца въ страницѣ), чтобы вмѣстить посредствомъ такъ называемаго сжатія набора, такъ какъ Ѳедоръ Михайловичъ не находилъ ничего такого въ текстѣ, что не жалко было-бы выбросить намѣсто вставки»38, — вспоминал Александров.

Метранпаж понимал, что по правилам после переверстки необходима будет снова корректура — вычитка переверстанного текста, что могло занять время, поэтому попросил писателя сократить в другом месте на этой же странице такое же количество строк, что и в новой вставке. Предполагая усложнение работы, Александров также указал на незначительную ценность вставки («велика-ли важность, если однимъ извѣстіемъ будетъ у насъ больше или меньше»39), что, конечно же, не входило в его компетенцию и, скорее всего, было воспринято писателем как оскорбление.

В. В. Тимофеева в свой рассказ добавляет немного драматизма. По ее словам, Достоевский требовал, чтобы все «без всякой переверстки вошло!»40: «Хоть на стене, хоть на потолке, а чтоб было мне напечатано!», — якобы сказал Достоевский. Александров, по воспоминанию Починковской, «отказался» от «таких чудес», сказав: «Я не Бог. Я на потолке или на стене верстать не умею»41. На что Достоевский пригрозил найти другого метранпажа42.

Этот случай показывает, насколько сложным и трудоемким процессом был набор текста и его верстка в XIX в. Набор — «текстъ, составленный изъ отдѣльныхъ подвижныхъ буквъ и знаковъ» [Коломнинъ, 1899: 603], — развивался постепенно. Долгое время он был литерным и ручным, или металлическим (его еще называют материальным): наборщики вручную набирали слова и строки текста, выбирая буквы из шрифт-кассы. К концу XIX в. был освоен механизированный набор, который предполагал работу «оператора на клавиатуре полуавтоматич. наборных строкоотливных машин (линотипов), наборно-пишущих машин и наборно-кодирующих аппаратов буквоотливных машин (монотипов), фотонаборных машин…»43. Эти машины использовались вплоть до появления в конце XX в. компьютерного набора и программ компьютерной верстки книг.

Как происходил литерный набор во времена Достоевского? Сначала наборщики собирали литеры «в строку, на специальной полочке — " верстатке ", потом строки объединяли в наборную полосу . <…> Практически одновременно с книгопечатанием появилось понятие выключки строк: все стремились к тому, чтобы у колонки текста был ровным не только левый край, но и правый» [Королькова]. Строки выравнивались по длине за счет увеличения или уменьшения межсловных пробелов при помощи шпаций⁴⁴. Для увеличения межстрочных пробелов (т. н. интерлиньяжа) использовали шпоны⁴⁵ (см. также подробное описание процесса набора: [Коломнинъ, 1899, 1929]). Достоевский прекрасно знал всю эту терминологию — об этом свидетельствует, в частности, запись в одной из ЗТ периода издания журнала «Эпоха» (1864–1865 г.): « О шпонахъ съ Пантелѣевымъ » (РГАЛИ. Ф. 212.1.3. С. 145; см. также: ЛН : 201⁴⁶, Д30 ; т. 27: 94). Если нужно было внести правку, текст разбирали и собирали заново. Это был очень длительный и ресурснозатратный процесс. Лишь с введением отливного набора стали не разбирать, а переплавлять набранный текст. Часто в наборе участвовало несколько человек: собственно наборщик и тот, кто отвечал за «выключку строк».

Поэтому в каком-то смысле нежелание Александрова вносить вправку в уже готовый текст понять можно, ведь в таком случае пришлось бы либо снова разбирать набор восьми двухполосных страниц и собирать его заново вручную, либо переверстать набор, для чего потребовалось бы мастерство использования шпаций и шпонов для уменьшения расстояния между словами и строками, чтобы вместить новый абзац. Однако при большом желании быстрый перенабор был вполне по силам опытным наборщикам47, как и переверстка — метранпажу, если позволяло время. Но как раз времени и не хватало, так как номер «Гражданина» должен был выйти без задержки в установленный день. Похожие ситуации возникали и позже, в 1876–1877 гг., уже по поводу «Дневника Писателя», который «во все время его изданія, выходилъ подъ предварительною цензурою, поэтому типографіи надо было имѣть время на наборъ, корректуру типографіи, корректуру автора, послѣ которой Ѳедоръ Михайловичъ только и допускалъ посылку корректуры къ цензору, котораго торопить, какъ извѣстно, не полагается, верстку и затѣмъ опять корректуру автора и корректуру типографіи и, наконецъ, печатаніе»48.

В XIX в. цензура была обязательной процедурой внутри полиграфического этапа подготовки книги или журнала. « Велите набрать и пошлите къ цензору …»⁴⁹ — частое требование Достоевского к метранпажу Александрову. В 1870-е гг. произошли изменения в цензурном законодательстве. До указа Сенату от 6 апреля 1865 г. «О даровании некоторых облегчений и удобств отечественной печати» существовала предварительная цензура: все рукописи проходили проверку у цензора, который допускал произведение в печать. Это несколько задерживало выход книг и журналов, что видно на примере публикации журналов «Время» и «Эпоха». Начиная с 1865 г. по настоянию министра народного просвещения А. В. Головнина, выступавшего против предварительной цензуры в пользу взысканий по суду⁵⁰, было введено послабление: от предварительной цензуры освобождались оригинальные произведения не менее 10 п/л, а также переводные сочинения не менее 20 п/л.⁵¹ Однако от административной ответственности, как и от судебного преследования, т. е. от последующей цензуры, это не освобождало (см. также: [Левина]).

Как замечает М. В. Муратов, издатели, освобожденные «от предварительной цензуры, в первое время не знали, радоваться им или огорчаться: предварительная цензура искажала произведения и нередко запрещала их совсем, зато издатель знал, что если рукопись пропущена цензурой, то он уже не несет ответственность за ее содержание» [Муратов: 100–101]. Так, Достоевский был против отмены предварительной цензуры, несмотря на то, что Главное управление по делам печати разрешило ему издавать «Дневник Писателя» без нее, под «отвѣтственностію его какъ редактора»52. Он отказался от этого предложения, по замечанию М. А. Александрова, так как «дорожилъ тѣмъ относительнымъ покоемъ», на который он мог рассчитывать без карательной цензуры53. Кроме того, «Достоевский понимал, что выгоднее давать материал цензору предварительно, чтобы не оказаться перед необходимостью перепечатывать готовую книгу "Дневника", — ведь это привело бы к серьезным материальным издержкам. Так поступали нередко и другие издатели» [Волгин, 1970: 108]. К издержкам, иногда по вине мошенников (см.: Достоевская: 305), приводила и книжная торговля — следующий этап в издательском процессе Достоевского.

«Если книгопродавецъ не оселъ, он пойметъ что значитъ имя»54: книжная торговля Достоевских

Увеличение количества типографий в России и улучшение их технического оснащения, а также увеличение читательской аудитории и спроса на книги во второй половине XIX в. привели к росту книжной торговли. Особую ценность книжной торговли в духовном развитии нации отмечал еще В. Г. Белинский:

«Никто не сомневается, что цветущее состояние книжной торговли, как средство обеспечения трудов писателей, много значит и для цветущего состояния литературы <…>. Если цветущее состояние книжной торговли помогает процветанию литературы, то и цветущее состояние литературы помогает процветанию книжной торговли: это круговая порука, тут все дело во взаимодействии. Деньги поддерживают литературу, но не создают ее: иначе литература была бы слишком пошлым явлением в жизни. Источник литературы — дух, гений, разум, историческое положение общества»55.

В XVI–XVII вв. книжная торговля велась при типографиях и монастырях. Первая книжная лавка в Петербурге открылась только в Петровское время, в 1714 г.56 Затем в том же Петербурге, Москве и в других крупных городах, а также в провинции стали появляться различные книжные лавки, магазины, библиотеки для чтения, лари с букинистической литературой. Отличие книжных лавок от магазинов в XIX в. состояло в том, что в лавках «торговали старыми книгами, — по большей части подержанными учебниками, — и лубочными изданиями», а в магазинах торговали новыми книгами [Муратов: 126–127]. Лари же были передвижными, и их владельцы собирали букинистику и торговали ей57. Старую литературу скупали и видные книготорговцы. Так, владелец любимого Достоевским магазина, М. О. Вольф58, по вечерам в шесть часов принимал у себя всех книжников, а также нередко сам ходил по рынку в поисках нужной для его магазина книги59.

Для тех, кто не мог позволить себе купить новую книгу, устраивались Библиотеки для чтения: они взимали небольшую плату за подписку и за каждое временное пользование печатным изданием. Огромную роль в развитии книжной торговли снова сыграли книжники-иностранцы. Некоторые обращались к книжной торговле, как к основному делу своей жизни. Однако все больше и больше в книжном деле появлялось людей случайных, желающих легкого заработка. Публицист и литературный критик Н. В. Шелгунов вспоминал:

«Офицеры выходили в отставку, чтобы завести лавочку или магазин белья, чтобы открыть книжную торговлю, заняться издательством или основать журнал»60.

Согласно воспоминаниям Г. З. Елисеева, все книжные магазины и лавки в Петербурге во второй половине XIX в. делились на «либеральные» и «нелиберальные»:

«Всѣ нелиберальные магазины — магазины дореформенные, явившіеся задолго до крестьянской реформы. Основатели ихъ — люди стараго закала и воззрѣній. <…> Общее между ними — одно: что они, слѣдуя своимъ старымъ воззрѣніямъ, смотрятъ на книгу, исключительно какъ на товаръ, и готовы радѣть всякой книгѣ, которая идетъ ходко и даетъ хорошую прибыль, каково бы ни было ея содержаніе и достоинство. Въ либеральныхъ магазинахъ замѣтно выступаетъ уже другое отношеніе къ книгамъ; тутъ есть уже тенденція, любовное или нелюбовное отношеніе, къ той или другой книгѣ, смотря по ея достоинству и цвѣту. <…> Но, если вы попросите въ либеральномъ магазинѣ совѣта: какую книгу вамъ выбрать изъ двухъ или трехъ однородныхъ? то вамъ навѣрно порекомендуютъ книгу извѣстного разряда»61.

Многие книгопродавцы, чтобы идти в ногу со временем, даже меняли свой имидж — например, известный издатель и книготорговец А. Ф. Базунов (1825–1899), к услугам которого Достоевский не раз прибегал (покупал книги или распространял свои, включая подписку на «Дневник Писателя»;

подробнее см.: ( Достоевская : 299), [Волгин, 1974: 157], [Тихомиров, 2003]), перекрасил волосы в темно-зеленый цвет — «цвѣтъ молодости и надежды»⁶².

В статье «Книгопродавческий кризис» Н. Александров писал о частых случаях разорений книгопродавцев и издателей:

«Все они, соблазнившись издательским обогащением гг. Вольфа и Исакова, направили свои небольшие капиталы на тот же путь и в пять-шесть месяцев завалили своими изданиями громадные кладовые»63.

Муратов отмечает, что не только перепроизводство книг в 1876 г. привело к кризису, но и «общий застой в промышленности и торговле» [Муратов: 130–131]. Так, в начале 1870-х гг. должен был отказаться от дела все тот же А. Ф. Базунов, «его литературные права перешли к более удачливому М. О. Вольфу». Сам Базунов «занял скромное место приказчика на жалование 90 руб. в месяц у книгопродавца Плотникова в Гостином дворе» [Баренбаум, Костылева: 388].

Некоторые книготорговцы скрывались с деньгами подписчиков за границу. В 1876 г. в журнале «Дело» появилась статья «Книгопродавцы в бегах», посвященная все тому же А. Ф. Базунову, который «вдругъ заболѣлъ и, собравъ чужихъ денегъ, слѣдовавшихъ редакціямъ разныхъ журналовъ и газетъ, всего около 45,000 р., отправился лечиться за-границу»⁶⁴. Но надо отдать ему должное: с Достоевским Базунов рассчитался полностью и выдал все подписные деньги за «Дневник Писателя» ( см. письмо Достоевского М. П. Надеину от 16 октября 1876 г. ( РО ИРЛИ. Ф. 100. № 29610; см. также: Д30 ; т. 29 2 : 126) ) .

В махинациях на книжном рынке подозревался и книжный магазин Александра Александровича Черкесова ( 1838-1911(13) ) , его имя несколько раз звучит в изучаемой нами записной тетради Достоевского⁶⁵. Его фирма, как замечает автор статьи «Книгопродавцы — в бегах», «хотя и не уѣхала еще за-границу для поправленія своего здоровья, но прекратила платежи по всѣмъ обязательствамъ и продолжаетъ удить рыбку въ той-же мутной водѣ»⁶⁶. Следует отметить, что в 1874 г. было создано товарищество «Черкесов и К^о», и в 1876 г. магазин Черкесова перешел в руки администрации товарищества, куда входили известный палеонтолог В. О. Ковалевский и книготорговец Д. Е. Кожанчиков (подробнее см.: [Баренбаум, Костылева: 403], [Баренбаум, 2003: 92]).

Книжная торговля была самым важным и сложным этапом издательского процесса Достоевского. В письме к брату М. М. Достоевскому от

9 октября 1859 г. Достоевский размышлял об издании первого собрания своих сочинений и так характеризовал книгопродавческий процесс:

« Если книгопродавецъ не оселъ, онъ пойметъ что значитъ имя. Если они согласны немедленно задатокъ. По выходѣ изъ цензуры — контрактъ (я тебѣ пришлю полномочіе по формѣ, по закону). Контрактъ слѣдующій: 1) Рукопись въ руки, — деньги въ руки. 2) Печатать 2000 экземпляровъ <…>. 3) Я имѣю право печатать послѣ этого изданія черезъ 2 года. 4) Въ теченіе этого времени, если всѣ экземпляры выйдутъ, книгопродавецъ не имѣетъ права дѣлать 2 ^го изданія. 5) Начать изданіе немедленно » (РГАЛИ. Ф. 212.1.36. Л. 8 об.; ср.: Д30 ; т. 28₁: 351).

Но кроме имени еще необходимо было найти нужных книготорговцев (как местных, так и иногородних), надо было уметь торговаться с ними, списываться с подписчиками (тоже как местными, так и иногородними), вести подробные отчеты о продажах. И здесь огромную роль играла супруга писателя. Анна Григорьевна не только стенографировала, переписывала и смотрела корректуры произведений Достоевского, но и организовала склад и книжную торговлю, «составляла рекламные объявления, производила поиски типографии и расчеты с ними, бумажными фабриками, переплетчиками, книгопродавцами и газетчиками». Она «собиралась открыть книжный магазин и для этого» посещала «бухгалтерские курсы» [Андрианова, 2012а: 6]. Достоевская магазин так и не открыла, но она вела учет всем проданным экземплярам в своих записных книгах, переписывалась с подписчиками, а с некоторыми даже встречалась лично: «Сведения в деловых книгах носят разноплановый характер. Чаще всего они связаны с ежедневными записями по текущим делам: рассылка, "счет проданным экземплярам" (книгопродавцам-оптовикам), "счет маркам", приход-расход, подарочные экземпляры, фиксация смены адресов подписчиков или исправления в них ошибок» [Панюкова, 2021b: 617].

Торговля не всегда шла успешно. Иногда книгопродавцы брали книги для распространения, но не спешили с выплатами. В одном из писем жене от 19 декабря 1874 г. Достоевский писал:

« Я послалъ тебѣ вчера письмо Черенина. Не важно спрашиваетъ: 5 экземпля-ровъ! Всѣ они боятся отдавать должныя деньги, и навѣрно у него не 6 экзем-пляровъ Бѣсовъ продано, а больше, такъ что онъ, чтобъ только деньги не отдавать, и не спроситъ [ впере ] еще "Бѣсовъ". Стало быть давать на комиссію не совсѣмъ выгодно. — Да и предчувствую очень что "Мертваго Дома" не много разберутъ » (РГАЛИ. Ф. 212.1.27. Л. 44; ср.: Д30 ; т. 29₁: 369).

О том, что Достоевский пытался «вникать в каждую мелочь» и «поддерживал личные отношения со многими петербургскими и московскими книгопродавцами», многие из которых обращались к нему лично, писал И. Л. Волгин [Волгин, 1974: 157]. Но бóльшую часть работы, конечно же, выполняла Анна Григорьевна, и обычно с книгопродавцами или посыльными от них разговаривала именно она. Уже с первых шагов торговли (январь 1873 г., роман «Бесы») она усвоила, что нужно продавать часть тиража либо сразу за наличные (с уступкой продавцу 25–30 процентов), либо под векселя, которые потом могли зачесть в типографии при расчетах за типографские расходы (подробнее см.: Достоевская: 299–304). В объяснительной записке Анны Григорьевны, приложенной к записке Достоевского от 19 января 1876 г. в книжный магазин Вольфа, сказано:

« За отсутствіемъ меня, Ѳеодоръ Михайловичъ иногда продавалъ самъ книги книжнымъ магазинамъ и, <не> найдя полностью книгъ, выдавалъ подобныя росписки. Ѳеодоръ Михайловичъ былъ всегда доволенъ, если ему удавалось успѣшно справиться съ продажей книгъ » (ОР РГБ. Ф. 93.I.3.48. Л. 1; ср.: Д30 ; т. 29₂: 307).

Незадолго до смерти писателя, в январе 1880 г., была открыта «Книжная торговля Ф. М. Достоевского (исключительно для иногородних)»: «В рамках этого проекта иногородним покупателям высылались разнообразные книги на русском языке, в том числе и сочинения Достоевского, принималась подписка на все журналы и газеты» [Андрианова, 2012а: 6]. А. Г. Достоевская вспоминала, что они решились на это предприятие из-за того, что «жизнь становилась дороже и сложнее», и несмотря на то, что «денежные дела начинали приходить в порядок и большинство долгов <…> было уплачено» ( Достоевская : 398). В ее воспоминаниях запечатлен процесс книжной торговли для иногородних в то время:

«Я долго раздумывала, каким бы таким заняться делом, которое могло бы послужить для нас хотя бы некоторым подспорьем. После долгих обдумываний и расспросов знающих лиц я остановилась на мысли открыть Книжную торговлю для иногородных, тем более что, благодаря нескольким своим изданиям, я отчасти уже ознакомилась с книжным делом. Начинаемое мною предприятие имело два преимущества: первое, самое для меня главное, оно не заставляло меня отлучаться из дому, и я по-прежнему могла следить за здоровьем мужа, за воспитанием детей и управлять своим хозяйством и делами. Второе преимущество состояло в том, что для открытия книжной торговли не приходилось затрачивать почти никакого капитала: не надо было нанимать магазина и обзаводиться товаром, а можно было, на первое время, ограничиваться покупкою тех книг, на выписку которых были высланы деньги. Единственный расход заключался в уплате “торговых прав” и в найме мальчика, который бы ходил покупать книги, зашивал посылки и относил их на почту. Это составляло рублей двести пятьдесят — триста в год, и такую сумму можно было затратить. <…> От меня лично Книжная торговля не отнимала много времени: приходилось лишь вести книги, записывать требования и писать счеты. <…> Федор Михайлович очень интересовался ходом нашего предприятия, и в конце каждого месяца я составляла для него рапортичку доходов и расходов по этому делу» (Достоевская: 398–400).

Обычно иногородняя подписка и доставка книг в провинцию очень страдали от произвола книгопродавцев. Доставка книг в провинцию, да и просто из Петербурга в Москву, была длительной и дорогой, отсюда огромные наценки на книги и журналы в книжных магазинах Казани, Киева, Твери и других городов. Городские читатели предпочитали покупать в розницу, а не по подписке: «В 70-х годах <…> русская читающая публика (особенно мало-и среднеимущая) вверяла с подозрением и неохотой свои подписные деньги в руки многочисленных, но, увы, не слишком надежных посредников. Более всего страдал, конечно, иногородний подписчик. Вероятно, поэтому в тетрадях Анны Григорьевны иногда дублируются адреса тех подписчиков, которые сочли необходимым подписаться на "Дневник" через книжные магазины» [Волгин, 1974: 157]. Однако, как отмечала Анна Григорьевна, книжная торговля для иногородних была делом «очень прибыльным», и она надеялась на доверие читающей публики:

«Надежды мои на успех основывались <…> на том предположении, что подписчики на "Дневник Писателя" 1876–1877 годов, привыкшие к аккуратному ведению дела в редакции, могли с доверием отнестись к Книжной торговле того же издателя и при выписке нужных им книг» ( Достоевская : 400, 399).

Анна Григорьевна использовала имя своего мужа для успешного развития дела, и «подписчики наивно полагали, что писатель сам занимается продажею и рассылкою книг, за что в письмах одни благодарили его, другие — обвиняли в несвоевременном отправлении изданий» [Андрианова, 2012а: 7]. Многие из писем Анна Григорьевна подшила к записной книге 1881 г. (ОР РГБ. Ф. 93.III.3.1). В записных книгах А. Г. Достоевской, как и в записных тетрадях ее мужа 1870-х гг., имена издателей, книгопродавцев и подписчиков звучат постоянно. Однако должный комментарий в научной литературе ко многим именам отсутствует или он не совсем точен. Приведем некоторые примеры.

Братья Печаткины

Начиная с 1864–1865 гг., эта фамилия постоянно встречается в записных тетрадях Достоевского67. В ЗТ 1875–1876 гг. (РГАЛИ. Ф. 212.1.15)68, а также в записных книгах Анны Григорьевны этого периода (ОР РГБ. Ф. 93.III.2.2 и 93.III.2.3) фамилия «Печаткин» записана несколько раз. Но кто же из братьев Печаткиных имелся в виду? Известно, что они, вслед за отцом Петром Алексеевичем Печаткиным (1792–1860)69, владели Красносельской писчебумажной фабрикой и арендовали Стрельненскую, а также занимались книгоиздательской деятельностью и книжной торговлей.

Во всех комментариях и указателях имен касательно окружения Ф. М. Достоевского звучат имена только трех братьев: Константина Петровича Пе-чаткина (1818–1895/1896⁷⁰), Вячеслава Петровича Печаткина (1819–1898) и Евгения Петровича Печаткина (1838–1918) (см.: Д30 ; т. 30₂: 296) — или только двух: Вячеслава Петровича и Евгения Петровича⁷¹ ( ЛН : 347). В «Указателе имен, упоминаемых в текстах произведений и в записных тетрадях Достоевского», не раскрывается, кто имелся в виду: «Печаткин В. П. или Е. П.» ( Д30 ; т. 27: 444). В комментариях к переписке Достоевского с женой также указаны только Вячеслав Петрович и Евгений Петрович [Белов, Ту-ниманов: 414, 430, 479]. В энциклопедическом словаре С. В. Белова даны краткие биографические справки Вячеслава, Константина и Евгения Пе-чаткиных (см.: [Белов: 95–96]). В ЛН для записи долгов в ЗТ 1872–1875 гг. (РГАЛИ. Ф. 212.1.11) к фамилии «Печаткин» дан следующий комментарий: «Вячеслав Петрович Печаткин, известный в Петербурге владелец книжного склада. Занимался комиссионерством. Получал для продажи отдельные издания романов Достоевского. Достоевский брал у него в долг деньги, так же как и у его брата Печаткина Евгения Петровича. Сохранилось письмо последнего к Достоевскому 4 марта > о наступлении срока платежа по векселям (<РО ИРЛИ.> Ф. 100. № 29810)» ( ЛН : 347). В комментариях Д30 как кредитор Достоевского с 1864 г. также назван Вячеслав Петрович Печаткин ( Д30 ; т. 28₂: 587). Однако братьев было пятеро, и все они так или иначе были связаны с книжным делом: кроме указанных трех были еще Иоаким Петрович (1834–1896)⁷² и Василий Петрович (1831–1918) Печаткины.

Первый в конце 1860-х — нач. 1870-х гг. «управлял торговой фирмой братьев Поповых в Риге», в Петербург вернулся только в 1875 г., но отношения к деятельности Достоевского не имел, хотя и включился в семейный бизнес: «В 1892 году он был избран председателем Правления Акционерного общества печатного (типографского) дела и смог поправить его дела. Был ответственным издателем и редактором петербургской газеты "St. Peterburger Herold", выходившей на немецком языке. После смерти старшего брата Константина Иоаким Петрович управлял и заведовал делами Красносельской писчебумажной фабрики»73 (см. также: [Керзум, 2003: 13]). Второй, Василий Петрович, «никогда не владел издательством как юридическим лицом», поэтому «не попал ни в какие справочные реестры» [Керзум, 2010: 113], однако он тоже занимался книгоизданием, а также главным делом Печат-киных, начатым еще отцом, П. А. Печаткиным, — производством и торговлей бумагой. Именно Василий Петрович, а не Вячеслав Петрович имеется в виду, когда речь идет о долгах за бумагу для журнала «Эпоха» в 1864–1865 гг.

В 1864 г. Василий Петрович Печаткин «числился купцом II гильдии» и «был владельцем склада бумаги в Гостином дворе сначала совместно с братом Константином Петровичем (кладовая № 18), а затем самостоятельно (кладовая № 14, позже Мариинский рынок № 4)», «осуществлял сбыт продукции старших братьев» [Керзум, 2010: 112]. 26 мая 1865 г. Достоевский выдает вексель на сумму 660 руб.⁷⁴ именно Василию Петровичу Печаткину, а не Вячеславу Петровичу (см. Илл. 2 ). В «Летописи» ссылка на этот вексель дана дважды: на 26 апреля и 26 мая 1865 г. [Летопись: 26, 28], во втором случае предложен комментарий: «Д. выдает вексель В. П. Печаткину; нотариус Ф. Котомнин снимает с него копию: "…чрез одиннадцать месяцев по сему моему векселю повинен я заплатить временному с.-петербургскому второй гильдии купцу Василью Петровичу Печаткину или кому он прикажет <…> шестьсот шестьдесят рублей восемь копеек, каковую сумму получил я от него товаром сполна"…» [Летопись: 28].

Через год, 6 мая 1866 г., «по требованию С.-Петербургского 2-ой гильдии купца», того же Вас. П. Печаткина, к Достоевскому приходит нотариус и, «не застав его дома, оставляет извещение о необходимости платежа» по этому векселю и затем, «ввиду неявки "векселедателя", опротестовывает его вексель, выданный В. П. Печаткину» [Летопись: 66], (см. Илл. 2 , второй абзац векселя).

Однако этот вексель все же был предъявлен снова позже, в 1872 г. В частности, в письме от 19 октября 1872 г. Евгений Петрович Печаткин, к которому перешли векселя брата Василия, сообщает:

« Въ моемъ распоряженіи находятся Ваши векселя выданные в<ъ> 1865 г. на имя Вас. П. Печаткина, одинъ въ 660 р. 8 к. а другой въ 278 р. 90 к. Увѣдомляя Васъ о семъ покорнѣйше прошу произвести платежъ, такъ какъ в<ъ> противном<ъ> случаѣ я долженъ буду представить ихъ ко взысканію » (РО ИРЛИ. Ф. 100. № 29809. Л. 1).

Несмотря на то, что указатели Д30 не дают четкого понимания, кто именно вел дела с Достоевским: Василий или Вячеслав, — и оба брата остаются «зашифрованными» под инициалами «В. П.», в комментарии к письму Достоевского А. Н. Майкову от 25 марта (6 апреля) 1870 г. находим упоминание об этом письме Е. П. Печаткина, где имя Василия Петровича уже звучит ( Д30 ; т. 29₁: 431).

Илл. 2. Вексель, выданный Василию Петровичу Печаткину (РО ИРЛИ. Ф. 100. № 29510. Л. 12)

Fig. 2. Promissory note issued to Vasily Petrovich Pechatkin

В 1875 г. Василий Петрович «владел книжной лавкой и фотографией. Не позднее 1878 г. стал пайщиком издательства "Общественная польза". <…> Позже его паи перешли брату Константину» [Керзум, 2010: 112]. Много занимался изданием книг, с 1871 по 1898 г. им было издано несколько десятков книг75.

Для другого брата — Вячеслава Петровича — издание книг, как и книжная торговля, были занятиями второстепенными, и «в дальнейшем он вспоминал этот период своей деятельности крайне неохотно» [Керзум, 2003: 12]. Согласно воспоминаниям «старого книгопродавца» Н. Г. Овсянникова, Вячеслав Петрович Печаткин книготорговцем был «случайным»: скупив за долги книжную торговлю М. Д. Ольхина (1806–1853) и А. Ф. Смирдина (1795–1857), он открыл в конце 1840-х гг. книжную торговлю на Невском проспекте76. Кроме того, ему перешли права на журнал «Библиотека для Чтения», но «участие его в журнале было минимальным» [Керзум, 2003: 11]:

«Соскучившись своимъ дѣломъ, онъ въ 1865 г. продалъ свою торговлю компаніи, продолжающей ее и въ настоящее время подъ фирмою "Русская книжная торговля", хотя уже съ другими хозяевами»77.

Книжная же торговля перешла к его младшему брату Евгению Петровичу, который становится собственником магазина с апреля 1865 г. [Баренбаум, Костылева: 405].

Основным занятием братьев Печаткиных было все-таки писчебумажное дело. Так, после смерти отца в 1860 г. Вячеслав Петрович отходит от издательских дел, работает на Стрельнинской писчебумажной фабрике, а затем в 1867 г. арендует Ропшинскую и занимается только производством бумаги [Керзум, 2003: 13]. В 1874 г. «в очередной раз модернизируется Красносельская фабрика», которой руководил уже Константин Петрович Печаткин — «в течение пятидесяти с лишним лет до самой своей смерти» [Керзум, 2003: 14]. Именно его упоминает Достоевский в письмах к метранпажу М. А. Александрову, когда речь идет о бумаге для «Гражданина» и «Дневника Писателя» (см. главу «Метранпаж М. А. Александров» в монографии: [Проблемы текстологии Достоевского: 251, 252, 270]). Одним из значительных достижений К. П. Печаткина стала «самостоятельная разработка технологии производства телеграфной ленты. <…> Долгие годы ему принадлежала монополия в этом производстве. Константин Петрович Печаткин занимался также и издательской деятельностью»78. После смерти Константина какое-то время до своей смерти в 1896 г. управлял и заведовал делами Красносельской писчебумажной фабрики Иоаким Петрович Печаткин. Таким образом, тема взаимоотношений Достоевского с Печаткиными требует дальнейшей разработки.

Дубровины из Казани

Эта фамилия не раз звучит в ЗТ Достоевского⁷⁹, в объявлениях о розничной продаже «Дневника Писателя» ( Д30 ; т. 25: 224) и в записных книгах Анны Григорьевны. Причем в записях Анны Григорьевны значатся несколько однофамильцев: « Дубровинъ, Александръ Степановичь, Казань, противъ Университета, д. Крупеникова » (ОР РГБ. Ф. 93.III.2.1. Л. 80) и « Ду-бровинъ, Алексѣй Андреевичь, книжный магазинъ, Каза<нь> » (ОР РГБ. Ф. 93.III.2.2. С. 12) (см. также: [Проблемы текстологии публицистики Достоевского: 636]). Фамилия «Дубровин» несколько раз звучит в переписке, так, 11 марта 1876 г. Анна Григорьевна в письме к Андрею Михайловичу Достоевскому сообщала:

«… "Дневникъ" пошелъ сильно въ ходъ; <…> я распространяю его въ провинціи и разослала знакомымъ книгопродавцамъ въ Кiевѣ, Одессѣ, Харьковѣ и Казани. Оттуда приходятъ ко мнѣ добрыя вѣсти: напр. въ Казани Дубровинъ въ нѣсколько дней продалъ 125 экз. 1 ^го № и просилъ высылать ему по 100 экз. ежемѣсячно; въ другихъ городахъ продажа идетъ тоже очень успѣшно » (РО ИРЛИ. Ф. 56. № 56. Л. 1–1 об.; ср.: Д30 ; т. 22: 268–269 ⁸⁰ ).

Сохранилось также письмо Александра Степановича Дубровина на бланке своего магазина к Достоевскому по делам книжной торговли от 20 августа 1880 г., в котором, в частности, говорится:

« Магазинъ мой ничего общаго съ др<угимъ> Дубровинымъ неимѣетъ » (РО ИРЛИ. Ф. 100. № 29966).

Однако в ЛН в публикации ЗТ нет упоминания и комментария к этой фамилии ( ЛН : 366–516). В Д30 к фамилии «Дубровин» имеется только небольшой комментарий — «книгопродавец» ( Д30 ; т. 27: 436). К публикации же письма Анны Григорьевны тоже дан короткий комментарий в Указателе имен: «книгопродавец»⁸¹.

В Казани в XIX в. на 56 277 жителей было всего три крупных книжных магазина (Дубровина, Мостинского и Мясникова) [400 лет книгопечатания: 421]. В статье «Несколько слов о книжном деле в Казани» автор, некто «Казанский подписчик» (Д. Корсаков — [Щелыванова: 94]), сообщал, что книжное дело в Казани находится в плачевном состоянии, несмотря на то что Казань была в то время крупным университетским городом:

«Дубровинъ пользуется бòльшею извѣстностію <…>. Онъ <…> коммисіонеръ Университета и Духовной Академіи и издатель всѣхъ выходящихъ въ Казани книгъ и періодическихъ изданій. Его книжный магазинъ по внѣшности довольно хорошо устроенъ. Какъ только входишь въ магазинъ, взоръ поражается великолѣпными переплетами книгъ, стоящихъ подъ ранжиръ по фор-матамъ <…> г. Дубровинъ, какъ видно, держится русской пословицы, что надо-де показывать товаръ лицомъ»82.

Для этих целей, продолжает Д. Корсаков, Дубровин содержал переплетную мастерскую. Также в статье отмечалось, что у Дубровина трудно найти новые книги и что он выигрывает тем, что проводит дешевые распродажи. Однако имени и отчества книгопродавца автор статьи не называет. В статье Ж. В. Ще-лывановой сделан вывод, что речь в «Книжном Вестнике» идет о книготорговце Иване Васильевиче Дубровине [Щелыванова], который умер в 1866 г.83 Его магазин находился «на одной из самых красивых и центральных улиц города — Воскресенской» [Щелыванова: 95]. В 1862 г. И. В. Дубровин разорился, книжный магазин «был опечатан и приговорен к публичной продаже»84.

В 1863 г. в Казани открылись книжные магазины Д. Е. Кожанчикова (1821–1877) и книжная лавка Алексея Андреевича Дубровина, который проходил обучение книжному делу у Кожанчикова в Петербурге и был племянником И. В. Дубровина [Щелыванова: 100]. Имя и отчество племянника мы узнаем опять же из публикации «Книжного Вестника» за 1897 г., в которой сообщается о его смерти:

«12-го мая умеръ въ Казани отъ горловой чахотки одинъ из старѣйшихъ провинціальныхъ книгопродавцевъ Алексѣй Андреевичъ Дубровинъ . Въ пя-тидесятыхъ годахъ мальчикомъ А. А. Дубровинъ поступилъ въ одинъ изъ провинціальныхъ магазиновъ, гдѣ особой любовью и рвеніемъ къ книжному дѣлу вскорѣ выдвинулся изъ числа своихъ товарищей и былъ отправленъ въ Петербургъ къ извѣстному въ то время книгопродавцу Кожанчикову. Въ 1861 году А. А. Дубровинъ открылъ свою книжную торговлю въ Казани и до сего времени считался аккуратнымъ и добросовѣстнымъ книгопродав-цемъ по Поволжью. Въ 1886 году за безупречную торговую дѣятельность ему дали потомственное почетное гражданство. Фирма будетъ существовать попрежнему, дѣлами будетъ завѣдывать жена покойнаго»⁸⁵.

В записях Анны Григорьевны улица Воскресенская, где находился в 1840– 1860-е гг. книжный магазин И. В. Дубровина, написана как рядом с именем

Алексея Андреевича, так и рядом с именем Александра Степановича: « Дубро-винъ, Алексѣй Андреевичь, Казань, Воскресенская » (ОР РГБ. Ф. 93.III.2.2. Л. 12), « Дубровинъ, Александръ Степановичь, Казань, противъ Университета, д. Крупеникова » (ОР РГБ. Ф. 93.III.2.1. Л. 80). Дом Крупеникова находился как раз на Воскресенской улице (ныне ул. Кремлевская), напротив университета. Объясняется все просто: ул. Воскресенская была главной торговой улицей Казани в XIX в., на ней располагались все книжные магазины и лавки.

После смерти Алексея Андреевича Дубровина книжный магазин, видимо, перешел к его жене. В «Книжном Вестнике» за 1910 г. было опубликовано объявление о закрытии магазина:

«Оперировавшая въ г. Казани болѣе 50-ти лѣтъ книготорговая фирма Дубровина, прекращаетъ свое существованіе. Настоящая владелица этой фирмы, Пр. Андр. Дубровина обратилась въ окружной судъ съ ходатайствомъ о признаніи ея несостоятельной должницей…»86.

О втором казанском книжном магазине — Александра Степановича Дубровина — информации мы пока не нашли.

Литов из Киева

На страницах записных тетрадей Достоевского 1875–1881 гг. и в записных книгах его жены этого же периода среди записей по распространению «Дневника Писателя» неоднократно встречается фамилия «Литов»⁸⁷. В объявлении о розничной продаже «Дневника Писателя» значится уже: «(у Оглоблина) Литова» ( Д30 ; т. 25: 224). В Указателе имен находим инициалы: «Литов С. И.» ( Д30 ; т. 30 2 : 255).

Н. Г. Овсянников в «Воспоминаниях старого книгопродавца о петербургской торговле за 50-летие до 1870 года» также среди провинциальных книготорговцев называет С. И. Литова из Киева88. В двухтомной работе «400 лет книгопечатания» среди книжных торговцев в Киеве он ошибочно назван «Липовым» [400 лет книгопечатания: 420].

Степан Иванович Литов — бывший московский купец. В 1828 г. он переехал в Киев и в начале 1830 г. открыл первый магазин на Крещатике, который пользовался популярностью и в 1870-е гг. [Каганов]. Занимался в основном распространением религиозной литературы [Куфаев: 333]. Книжный магазин Литова отличал порядок, огромные светлые стеклянные витрины, возможность поиска книг по жанрам и темам (подробнее см.: [Корнейчук]); «кроме того, с первых же дней Степан Иванович занялся изучением читательских интересов потенциальных покупателей. В неспешной беседе мог порекомендовать нужную книгу, а постоянным клиентам предлагал значительные скидки» [Каганов]. В заметке, опубликованной в «Библиографических записках», сказано, что С. И. Литов был комиссионером Императорской публичной библиотеки и что в 1857 г. ему было поручено во время поездки в Валахию и Молдавию «обратить вниманіе на церковно-славянскія книги, вышедшія изъ южно-славянскихъ типографій, и стараться, по возможности, о пріобрѣтеніи ихъ для Библіотеки»89 (подробнее о комиссионерах Императорской публичной библиотеки см: [Гринченко]). Поиски Литова увенчались успехом. Он постоянно ездил также в Москву и Петербург за новыми книгами. Дела шли настолько успешно, что Литов открыл книжный магазин и в Петербурге, «что позволило ускорить получение заказов и доставку книг» [Каганов]. В 1876 г. он продал книжный магазин своему управляющему Николаю Яковлевичу Оглоблину (1841–1911), «протоиерею киевского Софийского собора, автору религиозных брошюр» (Д30; т. 292: 295, 351). Оглоблин вспоминал:

«Чувствуя недуги старости и упадок сил и не имея наследников, могущих вести книжное дело в будущем, С. И. Литов признал наиболее целесообразным передать путем продажи свой магазин мне, ближайшему своему сотруднику. Но, прекрасно зная, что я не располагаю необходимыми денежными средствами на приобретение магазина, С. И. Литов предложил мне совершить покупку на льготных условиях: приобрести всю наличность магазина за сорок тысяч рублей с рассрочкой платежа на десять лет... Условия были выгодные, гарантирующие при осторожности и осмотрительности дальнейшее ведение дела без убытков» (цит. по: [Каганов]).

Анна Григорьевна в начале июля 1877 г. в письме Достоевскому рассказывала о своих встречах в Киеве с различными книгопродавцами, в том числе и с Н. Я. Оглоблиным:

«Оглоблинъ ( { быв<шій> } Литовъ) принялъ насъ какъ родныхъ, познакомилъ съ семьей, угостилъ кофеемъ и непремѣнно потребовалъ чтобъ мы сегодня у него обѣдали» (РО ИРЛИ. Р. I. Оп. 6. № 170. Л. 26–26 об.; ср.: Д30 ; т. 29 2 : 295).

Книжная торговля Достоевских и оставленные записи в записных книгах и тетрадях Ф. М. Достоевского и А. Г. Достоевской дают обширный материал для исследователей. Как и в случае с издательским делом, огромную роль здесь играла супруга писателя, продолжившая свое дело и после смерти мужа. Представленный в данной статье материал — лишь небольшая часть разысканий, но и он позволяет полнее представить, как проходил издательский процесс и книжная торговля не только у Достоевских, но и в XIX в. в целом.