Язык «свергнутой религии»: Твардовский о Боге

«Александр Твардовский был искренне и глубоко верующим человеком», – заявляет поэт и переводчик Е. В. Витковский в приложении к книге Р. М. Романовой «Александр Твардовский: труды и дни» [Романова, 2006, с. 767]. Впрочем, никаких аргументов в доказательство этого утверждения далее не следует.

К. Д. Померанцев приводит фразу Твардовского, произнесенную в 1965 г. в Париже во время визита в составе делегации советских поэтов: «– Не забывайте, что коммунизм – моя религия…» 1.

В сборнике воспоминаний о Твардовском найдется несколько красноречивых свидетельств по вопросу об отношении Твардовского к религии. Одно из них принадлежит Г. Брейтбурду. Он рассказывает о премьерном просмотре на сицилийском курорте Таормина фильма П. Пазолини «Евангелие от Матфея», на котором присутствовал Твардовский. Обращают на себя внимание два момента. В фильме закадровый голос читал Евангелие. Брейт-бурд хотел было перевести это Твардовскому. Твардовский его остановил: «Это я помню». А после окончания фильма, в котором использовались весьма шокирующие приемы, например русские народные песни, Твардовский подошел к режиссеру и «крепко, на людях (это при его-то нелюбви ко всякой “публичности”), обнял его, расцеловал тройным целованием и сказал так, чтобы его слышали все: – Да если б мне пришлось совершить столь дальнее путешествие, только чтоб посмотреть этот фильм, я и то не считал бы свою поездку напрасной» [Брейтбурд, 1978, с. 392].

Об этом фильме Твардовский потом говорил в Риме на писательском конгрессе, посвященном художественному авангарду. Его рассуждения обнаруживают отнюдь не ортодоксальный христианский взгляд на историю Христа, да и сам евангельский сюжет Твардовский называет мифом:

Если бы мне наперед сказали, что вот поди посмотри фильм Пазолини, в котором древняя и отработанная во всех видах и родах искусства легенда, мифологический материал, предстанет тебе вперемежку с русской песней «Ах ты, степь широкая» и еще иными странностями, то я, пожалуй, подумал бы, что бог весть что это такое, наверно, это какие-то фокусы, а я предпочитаю искусство без фокусов. <…> Он <фильм Пазолини. – Л. П. , И. Р .> достаточно причудлив, своенравен по форме, он дерзок, он идет в нарушение великих традиций, он до крайности «авангардистский». Но дело в том, что он воодушевлен благородной идеей, высокочеловечной идеей добра и правды, идеей единства слова и дела, страстным, яростным осуждением того мира, который обрекает человечество на крестные муки. Там нет пафоса страдания, нет любования страданием. Там нет идеи страдания как искупления, там есть протест против тех страданий, которые сулит человечеству несовершенный, несправедливый мир. И в этом его победа, и зритель, кто бы он ни был, легко соглашается с необычностью и непривычностью формы, угадывая это благородное содержание (Твардовский, 1973, с. 317).

Другую важную фразу Твардовского, произнесенную летом 1967 г., приводит Г. Бакланов. Он вспоминает, как Твардовский был у него в гостях на ужине и умилялся семьей Бакланова – супругой и детьми. Потом обсуждали, что для настоящего творчества необходим «запас покоя в душе». Уходил Твардовский с фразой: «Ну, ничего, Бог даст вам за ваших детей» [Бакланов, 1978, с. 428].

В итоговой книге Р. М. Романовой «Александр Твардовский: труды и дни» упоминается о посещении умирающего от рака Твардовского Ф. Абрамовым и Г. Троепольским. На вопрос последнего, как его здоровье, Твардовский отозвался «тоном юродивого»: «Христос и подушка» [Романова, 2006, c. 760–761].

Еще несколько важных эпизодов приводит в своей статье о системе воззрений Твардовского на политику, нравственность, искусство и религию В. П. Даниленко [2015], не делая, впрочем, никаких выводов.

Даже лучшие советские исследователи творчества Твардовского обходили тему религии (например, [Акаткин, 1977; Кондратович, 1985]). Выпущенные в 2004 г. рабочие материалы для энциклопедии «Александр Трифонович Твардовский» [2004] не содержат словарных статей, посвященных теме религии и ее отражения в языке писателя. В монографических исследованиях о Твардовском последней четверти века затрагиваются вопросы места Твардовского в контексте современной ему литературной жизни [Снигирева, 1997], прозы Твардовского [Новикова, 1999] и его взаимоотношений с поэтической традицией [Иванов, 1999], отношения Твардовского к фольклору [Бессонова, 2006], его деятельности как редактора «Нового мира» [Дмитриев, 2000], природы комического и трагического [Рябова, 2008; Шалдина, 2003], особенностей языка и стиля [Головня, 2010; Девина, 2012; Никитина, 2006], отдельных аспектов художественного мира и т. п. Только в нескольких современных статьях затрагива- ются темы трансформации Твардовским традиционных христианских представлений [Ефре-менков, 2006; Ильин, 2015; Титова, 2015].

Противоречивость свидетельств и суждений современников об отношении Твардовского к Богу и уклонение исследователей от скрупулезного рассмотрения этой темы заставили сделать шаг в сторону ее раскрытия. Объективность подхода обусловлена обращением к языку писателя. Материалом исследования стала вся поэзия (лирика и поэмы) А. Т. Твардовского, а также его дневниковая проза, составившая «Рабочие тетради». Методом сплошной выборки были выявлены все случаи употребления лексемы Бог и ее производных, реконструированы основные контексты обращения к данной теме.

Результаты исследования

Эпоха соцреализма не благоволила глубокому вниманию к религиозным темам и образам. Исключение делалось, пожалуй, лишь художественному представлению ситуаций под девизом «Бога нет», в силу частого повторения приобретающего характер заклинания. В художественном мире, вслед за реалиями советской жизни, из мировоззрения человека, из палитры переживаемых им чувств и мыслей, изымалось сложное в своих проявлениях духовное наследование христианской традиции, в слове и деле. Свято место, как известно, пусто не бывает, и умы всё более захватывала социальная идея, воодушевляющая видимостью земных перемен к лучшему, перемен «своими силами», а не милостью Божией. Отречение от «старого мира» не предполагало вдумчивой сортировки его ценностей, даже тех, о существовании которых свидетельствовали классическая литература, декларируемо почитаемая, опыт отцов и матерей, предлагаемый как проверенные ориентиры в море житейском, собственные впечатления детства и юности. Много позже об этом «обрубании корней» напишет в поэме «По праву памяти» Александр Трифонович Твардовский:

А мы, кичась неверьем в бога,

Во имя собственных святынь

Той жертвы требовали строго:

Отринь отца и мать отринь

(Твардовский, 1987, c. 10).

Твардовский – один из тех, кто познал путь и цену этого отречения. Отречения, а не незнания христианской традиции. Язык церкви, ее каждодневная жизнь были знакомы уроженцу смоленской глубинки, как каждому человеку его времени. Показательны многочисленные упоминания о различных церковных реалиях – предметах, строениях, людях, таинствах, праздниках и пр. В его стихах встречаются святой , грех , крестить ( ся ), крестный ход , молиться , венчать ( ся ), колокольня , богомол , угодник , монах , подрясник , паломник , пономарь , икона , образ , купель , служба , треба , обедня , епархия , Лавра и др.

Здесь бухали колокола

На двадцать деревень,

Престол и ярмарка была

В зеленый духов день

(Твардовский, 1976–1983, т. 1, с. 231) 2.

Однако всё это, так хорошо знакомое и привычное, лишь приметы прошлого, отказ от которого – залог скорейшего торжества нового и прекрасного уклада. «Глубинная, искренняя приверженность молодого поэта-максималиста, комсомольца “ленинского призыва” (1924 г.) новой, отнюдь не христианской вере, в достоинстве и истинности которой он определенное время не сомневался» [Шалдина, 2003], заявлена в его стихах открыто. Одно из ярких свидетельств этого отказа – низведение констант религиозного мышления русского человека до присказок и прибауток, чертыхания и поминания Бога всуе.

Так, к месту и не к месту повторяет (5 раз!) молодой шофер в «Стране Муравии» нигилистически-радостно «Нету Бога», «Бога нет»: «Извиняюсь, бога нет. <…> – Ладно, дед. Нету бога, / – Прицепляйся на буксир» (т. 1, с. 277); «Жду тебя к себе на свадьбу, / Приглашаю, бога нет!..» (т. 1, с. 279). Актуальное «Бога нет» пополняет привычный ресурс выражений-междометий с Богом и чертом, запас которых в произведениях Твардовского разнообразен.

Идиоматические выражения и пословицы с Бог в произведениях А. Твардовского:

• 1)    Боже мой (3 употребления): «До чего же хороши, / Боже ты мой, кони!» (т. 1, с. 266); «Но боже мой, и все-таки неправда, / Что Жизнь с годами сходит вся на клин» (т. 3, с. 203); «Его мужицкое тщеславье, / О, как взыграло – боже мой!» (Твардовский, 1987, с. 8);

• 2)    Ей-богу (2): «- Да как же, братцы, - зрячий он. / - Ей-богу, был слепой (т. 1, с. 273); «Полюбите вы его, / Девушки, ей-богу!» (т. 2, с. 259);

• 3)    Дай бог (2): «Только молвит, провожая: – / Воротиться дай вам бог...» (т. 2, с. 169); «Она не блекнет за последней гранью, / Та слава, что на жизненном пути – / Не меньшее, чем подвиг – испытанье, – / Дай бог еще его перенести» (т. 3, с. 297);

• 4)    У Бога дней ( много ) (2): «Косить еще успеется, / На все у бога дни...» (т. 1, с. 283); «У бога дней не так уж много, / Но стану ль попусту скорбеть, / Когда не вся еще дорога / И есть, что видеть, есть, что петь» (т. 3, с. 253);

• 5)    Бог с тобою / с ним (2): «- Бог с тобою, разве можно... / Помолчи уж, помолчи» (т. 2, c. 206); «И о замысле своем / Не жалел я, а подумал: / Бог с ним – глядь, еще умрем» (т. 3, с. 17);

• 6)   Бог ( в) помощь (1): «- Бог помощь, граждане, / Колхозники ай нет?..» (т. 1, с. 283);

• 7)   Ни боже мой (1): «Весь год – и летом и зимой, / Ныряют утки в озере. / И никакой, ни

боже мой, – / Коммунии, колхозии!..» (т. 1, с. 242);

• 8)    Не приведи Бог (1): «Чужой солдат вошел в ваш дом, / Где свой не мог войти. / Вам не случилось быть при том? / И бог не приведи!» (т. 2, с. 353);

• 9)    Избави Бог (1): «Покамест молод, малый спрос: / Играй. Но бог избави, / Чтоб до седых дожить волос, / Служа пустой забаве» (т. 3, с. 82);

• 10)    Береги Бог (1): «Но вдруг подумать: / Нет, спасибо в шапку, / От этой сласти береги нас бог» (т. 3, с. 199);

• 11)    Бог послал (1): «Я рад любому месту в мире, / Как новожил московский тот, / Что счастлив жить в любой квартире, / Какую бог ему пошлет» (т. 3, с. 220);

• 12)    Бог нанес (1): «Дивись, отец, всплакни, родная, / Какого гостя бог нанес» (Твардовский, 1987, с. 5);

• 13)    Бог весть (1): «Не бог весть где, не край земли, / А край такой же серединный» (т. 3, с. 232);

• 14)    Слава Богу (1): «Ты жив-здоров – и слава богу» (т. 3, с. 320);

• 15)    Боже сохрани (1): «– Да я ж!.. Да господи спаси, / Да боже сохрани!.. / Скажи – коси, скажи – носи, / Скажи – ворочай пни!..» (т. 1, с. 290);

• 16)    Богом данный (1): «Из фонда богом данных лет / Ты краю этому и года / Не уделил» (т. 3, с. 302).

Во всех приведенных случаях лексема Бог не является полнозначной. Она закреплена традицией и может быть заменена смысловыми эквивалентами. Вместе с тем примечательно, как Никита Моргунок, постоянно приговаривавший в дороге «Бога нет», на обмолоте стараясь доказать свою готовность потрудиться, усердно божится (пример 15). Поговорку вроде «У Бога дней много» автор вкладывает в «Стране Муравии» в уста деда, а в поэме «За далью – даль» оставляет в авторской речи, рассуждая о молодости, зрелости и сроке дружбы, и от этих слов веет исповедальностью (пример 4).

Образов, реализующих парадигму, где один из компонентов «Бог», значительно меньше, чем божбы.

В «Тёркине на том свете» неудивительно, что герой, перемещаясь в мир иной, восклицает: «– Что за чертовщина!» Его огорчение и досада не могут найти утешения в силу атеистических убеждений героя:

Даром все – легко ль смириться –

Годы мук, надежд, труда…

Был бы Бог, так помолиться.

А как нету – что тогда?

(т. 3, с. 374)

Верит он только в человека.

Вместе с тем в характеристике самого Тёркина, его войсковой принадлежности, возникает лексема бог : Тёркин сопоставляется с богом войны:

Тёркин – тем ли, этим боком –

В жизни воинской своей

Близок был в раскате дней И с войны могучим богом, И гремел по тем дорогам С маршем танковых частей, И везде имел друзей, Оставаясь в смысле строгом За царицею полей

(т. 3, с. 377).

Образ сопоставления «Бог» привлекает Твардовский для создания образов советских вождей. Так, в поэме «По праву памяти» несколько раз появляется образ, реализующий парадигму «Сталин → Бог», в осуждающем за присвоенную себе запредельную высоту и величие контексте:

Средь наших праздников и буден

Не всякий даже вспомнить мог,

С каким уставом к смертным людям

Взывал их посетивший бог.

Он говорил: иди за мною,

Оставь отца и мать свою,

Все мимолетное, земное

Оставь – и будешь ты в раю

(Твардовский, 1987, с. 10).

В «Рабочих тетрадях», комментируя создание этой главы, Твардовский признается:

Конец, м[ожет] б[ыть], насчет «автора этих строк», где должно быть сказано, что личной злой памяти у меня нет, что с той, да и до той поры, как он сказал, что сын не ответчик за отца, я был преисполнен веры в него и обожествления, не допускающего ни йоты сомнения или, тем паче, скепсиса. А уж после того как он и раз, и два, и три отметил меня, ввел в первый ряд, то и говорить нечего. Я был сталинистом, хотя и не дубовым, и очень болезненно поначалу воспринимал противокультовые мероприятия… И с тем большим правом я могу видеть в нем, в имени самом – символ всего ужасного, что совершается в нашей истории и отбрасывает страну к идеям и тенденциям великодержавности, догматизма, китайщины, к духовному обнищанию по линии не только литературы и искусства (6.III.69) (Твардовский, 2004, № 4, с. 176).

Вопрос о (не)допустимости обожествления Сталина стал предметом серьезных дискуссий и расхождений Твардовского со скульптором С. Т. Коненковым. Планировалось, что Коненков выполнит скульптурный портрет Василия Тёркина. Однако именно разногласия с Твардовским по поводу отношения к Сталину стали причиной отказа Коненкова от работы. Твардовский комментировал эту размолвку так:

Сочетание кичливой веры в бога, Христа с бездумным, дремучим сталинизмом.

– Сталин – сын божий. А что кровь – так это он выполнял волю божью. А его выбросили из Мавзолея.

• <…> Цитировал «Тёркина», показывал обвязанный «объект» – «белого Тёркина», но когда дошло до бога и Сталина и я кое в чем возразил, обозвал меня дураком и заявил, что не будет делать «Тёркина». – Воля ваша, С[ергей] Т[имофеевич] (25.IV.68) (Твардовский, 2003, № 8, с. 160).

Ленин в поэтическом мире Твардовского противопоставлен Сталину на оси «Бог – не Бог». На одном полюсе образ, реализующий парадигмы «Сталин → Бог» и «Сталин → Бог-Отец». На другом – парадигма с основанием сопоставления «Ленин», представленная в отрицательном сравнении «не был Богом», т. е. не превозносил себя без меры.

<…> И Ленин нас судить не встанет: Он не был богом и в живых.

А вы, что ныне норовите

Вернуть былую благодать, Так вы уж Сталина зовите – Он богом был – Он может встать.

И что он легок на помине

В подлунном мире, бог-отец, О том свидетельствует ныне Его китайский образец… (Твардовский, 1987, с. 14).

Ошибкой современников Твардовский считал обожествление Ленина и превращение его сочинений в догму. В качестве примера догматического учения в «Рабочих тетрадях» он приводит Священное Писание, выстраивая тем самым парадигму «труды Ленина → Священное Писание → догма»:

• <…> вряд ли великий Ленин был бы доволен тем, что мы малейшее наше утверждение спешим подкрепить цитатой из него, точно книжники-богословы из священного писания. Сколько раз повторяли: марксизм не догма, но неизменно обращаемся к нему как к догматическим текстам: гл[ава] такая-то, стих такой-то (10.V.67) (Твардовский, 2002, № 9, с. 182).

Ответственность каждого человека за свои поступки – тоже, в представлении Твардовского, необходимая мера измерения человечности – в противоположность богам:

В минуты памятные эти –

На тризне грозного отца –

Мы стали полностью в ответе

За все на свете – До конца.

И не сробели на дороге,

Минуя трудный поворот.

Что ж, сами люди, а не боги

Смотреть обязаны вперед

(т. 3, с. 313).

С Богом сопоставляется и Лев Толстой в стихотворении «Вся суть в одном-единственном завете…». То главное и заветное, о чем собирается откровенно сказать поэт, не может быть передоверено никому, даже самым большим авторитетам в литературе и нравственной жизни, таким, как Толстой. Впрочем, выражение «пусть себе он бог» сохраняет оттенок иронии, указывает на собственную оценку Толстым своей личности. В этом контексте Твардовский противопоставляет себя-«смертного» Толстому-«богу».

Сказать то слово никому другому

Я никогда бы ни за что не мог

Передоверить. Даже Льву Толстому –

Нельзя. Не скажет – пусть себе он бог

(т. 3, с. 112).

По свидетельству Твардовского, в молодости его кумиром в литературе, «божеством» был Некрасов (10.V.67) (Твардовский, 2002, № 9, с. 183).

Твардовский не только сам себя ощущает простым смертным, но и собратьев по перу в одноименном стихотворении (т. 3, c. 115) оценивает в этой же парадигме. Оправданием писателям за низкое качество их творений и за человеческую фальшь, поэтическое лицемерие служит пословица «не боги горшки обжигают». Используя ее как чужое слово, богам он противопоставляет уже не просто смертных, но мастеров.

В поэме «За далью - даль» большая роль отводится читателю, к которому открыто обращается автор. Выстраивается сложная, антонимичная парадигма «читатель → друг, высший судия, наставник строгий, отец» и вместе с тем «читатель → льстец неосторожный, вредный квасец, крайним слабостям потатчик, скорый на расправу, начетчик, цитатчик, прокурор». В силу такой противоречивости образа читателя Твардовский отказывает ему в статусе бога для автора: «Но и тебя не прочу в боги, / Лепить не буду новый культ» (т. 3, с. 319).

В документальной прозе («Рабочих тетрадях»), в отличие от поэзии с ее лирическими и лиро-эпическими персонажами, подразумевается исключительно прямое высказывание. Здесь идиоматические выражения с лексемой бог имеют явную тенденцию к семантизации. Ф. Ф. Фархутдинова, исследовавшая особенности фразеологии в «Рабочих тетрадях», также отметила лингвокультурную особенность фразеологического словаря Твардовского - актуальность фразеологических единиц с компонентом бог и грех , что интерпретируется как «сущностное проявление лингвокультуры инакомыслия»: «Самая удивительная, с нашей точки зрения, лингвокультурная особенность фразеологического словаря Твардовского связана с тем, что в нем актуальны ФЕ с компонентами бог , грех : бог весть, явиться на свет божий, вывести на свет божий, слава богу, грех с души, видит бог, дай бог / не дай бог, взятие этого греха на душу, бог с ними (с ней), бог знает сколько, боже мой!, слава тебе, господи!, ни богу, ни кесарю; господи, буди милостив нам, грешным; бог его знает. Известно, что Твардовский был атеистом, но в соответствии с русской культурной традицией из вариантного ряда ФЕ с компонентами бог / черт он отдает предпочтение оборотам с компонентом бог . И в этом тоже есть сущностное проявление лингвокультуры инакомыслия» [Фархутдинова, 2010, с. 60].

Некоторые упоминания Бога у позднего Твардовского выходят за пределы междометий и идиом и сознательно семантизируются: «Сегодня жду на подпись беловик - и - с богом» (18.III.69) (Твардовский, 2004, № 5, с. 140); «С богом! Довольно неясности и бесплодных томлений на старости лет!» (16.I.70) (Твардовский, 2005, № 9, с. 15 3); «Политический гений т. Шауры и выше сказался со всей недвусмысленностью в назначении Ф. Таурина членом редколлегии “Н[ового] М[ира]” по разделу прозы (вместо бедного, слабого и больного До-роша, бог ему судья <...>» (17.V.70) (Твардовский, 2005, № 10, с. 161).

Порой встречаются и цитаты, например, из Откровения Иоанна Богослова: «Дем[ентьев] был вчера на встрече с судьей Смирновым (арестовав, ходили по организациям, разъясняя, зачем арестовали; осудив, ходят разъяснять, почему так осудили, - чудны дела твои, господи!)» (3.III.66) (Твардовский, 2002, № 4, с. 154); из Жития протопопа Аввакума 3: «Выбрался оттуда, из-за зоны, где “оно” или “это” (как выразился Б. Бабочкин) - главная реальность, к которой сводится вся остальная - долгая или короткая реальность зазонная, т. е. жизнь, и нужно втягиваться, входить в ритм этой реальности, которая оттуда представляется почти что мнимостью, во всяком случае - очень конечной, очень быстротечной и обманной. Ну и давай бог! “Ино еще побредем”» (27.VIII.69) (Твардовский, 2004, № 10, с. 150).

Обращает на себя внимание запись, датированная 24 октября 1968 г. В ней Твардовский запечатлевает работу над главой поэмы «По праву памяти», позднее названной «Сын за отца не отвечает»:

Найти в Евангелии цитату, соответствующую смыслу «Покинь отца и мать покинь» и, м[ожет] б[ыть], поставить эпиграфом к «Сыну-отцу».

М[ежду] п[рочим], замечал это и раньше, например, в наших изданиях Бунина, а теперь увидел в «Бр[атьях] Карамазовых» - какая дикость заменять у классиков их написание слов Бог и соотв[ет-ствующих] местоимений с прописной - строчной. В одном месте даже смысл обрывается из-за этого, когда вместо «к Нему» - «к нему». Это не что иное, как попрание, стремление попрать чисто внешние привилегии свергнутой религии, принизить ее во славу другой религии. Точь-в-точь как при замещении Эхнатоном знаков величия Амона знаками величия Атона (?) и вслед за тем - обратные мероприятия (Твардовский, 2003, № 10, с. 158).

Еще более ранняя запись в «Рабочих тетрадях», датированная 4 апреля 1966 г., свидетельствует о том, что Твардовский солидаризируется с опальным Бердяевым в оценке «гипертрофии “государственности”» и глобального духовного кризиса. Эти мысли, по признанию Твардовского, родились у него еще раньше Бердяева:

…о своеобразной религиозно-фанатической антирелигиозной нашей политике. Мы не просто не верим в бога, но мы «предались сатане», – в угоду ему оскорбляем религиозные чувства людей, не довольствуемся всемирным процессом отхода от религии в связи с приобщением к культуре, а хотим немедленно поломать и низвергнуть старых богов и заменить их своими, что м[ежду] пр[очим] и на Маркизских островах привело к падению нравов, скуке быта, росту преступности. Мы насильственно, как только делает вера завоевателей в отношении веры завоеванных, лишили жизнь людей нашей страны благообразия и поэзии неизменных и вечных ее рубежей – рождение, венчание, похороны и т. п. Наверно, я еще напишу о вступлении в колхоз всем селом, отслужившим молебен, помолившимся о новой лучшей и справедливой жизни, и о том, что было потом (попа посадили, в колхозе выявили кулаков и подкулачников, имущество роздали, дома заняли и т. д.) (27.II.66) (Твардовский, 2002, № 4, с. 151).

Заключение

В целом можно утверждать, что Твардовский пережил духовную эволюцию, нашедшую отражение в языке его поэзии и документальной прозы. Ее начальным этапом был воинствующий атеизм, находящийся на грани с язычеством и идолопоклонством в период «личного сталинизма». Это выражалось и в оклеивании в родительском доме в Загорье красного угла газетными вырезками с изображением вождей и идеологов революции 4, и в решительном разрыве с семьей и всем ее укладом, и в нарочитом повторении в поэзии «Бога нет» (впрочем, как правило, переадресованном своим героям (Моргунку, Тёркину)), и в поэтизации лексемы «чёрт» (что само по себе заслуживает отдельного исследования). Поздний Твардовский существенно смягчает свои атеистические позиции, проявляя признаки стихийной веры. На уровне жизнетворчества он пишет покаянную поэму «По праву памяти». Меняется и его язык. Он становится более осторожен и избирателен в выражениях. Прозаическая речь обогащается более осознанным упоминание Бога, главным образом, в контекстах Высшего Суда, покаяния и чудесной помощи. В поэтическом дискурсе всё чаще осуждается обожествление людей, хотя высшей ценностью продолжает оставаться человек. Твардовский-редактор всё настойчивее выступает против агрессивной идеологической политики, которая грубо пытается заменить одну религию другой. В этом процессе он видит не проявление атеизма как системы убеждений, а метафизический переход на сторону Зла. Твардовский чувствует, как этому сопротивляется не только сознание, не только совесть, но и язык.