Экскурсия как форма досуга населения в 1953-1964 гг.: на материалах Сталинградской (Волгоградской) области

торым недавно воевали. Среди самих военнопленных были те, кто не смирился с поражением, затаил обиду или жаждал мести. Другие старались приспособиться и надеялись поскорее вернуться домой, но были и те, кто в той катастрофе, которая произошла в мире, обвиняли Гитлера и нацизм. Из последних часто создавался антифашистский актив лагеря, а со всеми остальными военнопленными проводились мероприятия идеологического и пропагандистского характера: лекции, беседы, работа кружков, чтение газет и журналов, издание стенгазет и т. п.

Подобные мероприятия объясняли военнопленным всю преступность нацистского режима, за который они воевали, а также должны были формировать в нужном идеологическом русле их политическое сознание. Руководство лагеря понимало, что быстро из вчерашних врагов не сделаешь союзников и активных сторонников построения коммунизма в послевоенной Германии, поэтому осуществляло контроль за политическими настроениями военнопленных посредством цензуры их корреспонденции и работы с агентурой. Кроме мониторинга политических настроений, подобная работа проводилась для выявления нацистских преступников или реваншистских групп среди военнопленных в рамках осуществления оперативной работы.

Основания для озабоченности у оперативных сотрудников лагеря были. В кратком отчетном докладе «О работе Управления МВД по Астраханской области за 2-й квартал 1946 г.» говорилось, что, «согласно агентурным данным, ряд военнопленных негативно отзывается о существующем положении. Военнопленный капитан медицинской службы Людвиг Фридрих высказался: “Все, что приходиться видеть в России, не увидишь ни в одной стране. Здесь все рабочие – бесправные рабы”. Военнопленный ефрейтор Ф. Шеррер говорил: “Я не могу быть антифашистом, т. к. знаю, что 80% русских сами не довольны правительством Сталина и ждут, когда кончится это рабство”. Военнопленный Тиссен Ульрих сказал: «Кладбища в г. Астрахани вскоре все будут заполнены нашими товарищами, умершими от нищеты и голода. Но мы и весь мир знает, где находятся эти могилы. Они хотят теперь нас отправлять домой, потому что мы больные и от нас мало толку”» [2. Л. 59–60]. Военнопленные, допускавшие подобные высказывания и рассуждения, брались под пристальное наблюдение оперативным отделением лагеря.

Большой резонанс среди военнопленных вызвала Международная конференция мини- стров иностранных дел, которая состоялась в Москве в 1947 г. Оперативным подразделениям лагерей военнопленных было дано указание собрать информацию о политических настроениях в связи с этим событием.

В докладной записке от 8 марта 1947 г. «О реагировании военнопленных лагеря № 204 в связи с предстоящей конференцией министров иностранных дел в Москве» говорилось следующее: «Подавляющее число военнопленных бывшей германской армии из газет осведомлено о предстоящей конференции министров иностранных дел в Москве… Есть реакционно настроенные военнопленные, которые предсказывают провал конференции. Например, лейтенант А. Айхенберг в большом кругу военнопленных говорил, что “конференция министров продлится очень долго. Придется разрешать много вопросов. Франция будет добиваться Рурской и Саарской областей, потому что Россия захватила Восточную Пруссию. Конференция покажет, кто именно добивается разделения Германии”. Военнопленный Э. Лефлер: “На конференции министров образуется две партии – советская и антисоветская из западных держав. Обе они будут вести жестокую борьбу между собой”» [1. Л. 41].

Агентурные данные свидетельствовали и о более негативных и даже агрессивных настроениях среди некоторых военнопленных: «многие из них убеждены, что конференция не будет иметь успеха из-за разногласий между великими державами, и что многие вопросы будут разрешены только путем войны» [Там же. Л. 45]. Военнопленный И. Комнин высказался: «Ничего хорошего от этой конференции нам ожидать не приходится. Германию может спасти только война Англии и Америки против России. Жаль, что я здесь и не смогу принять участие в этой войне». Военнопленный И. Мюллер сказал: «На конференции американцы и англичане никогда не будут единого мнения с русскими, а результатом всех переговоров будет только война» [Там же]. Военнопленный Монарут заявил: «Если границы Германии на востоке будут утверждены на конференции, то никакого мира в будущем нельзя ожидать. Я первый возьму винтовку в руки, чтобы изменить эти границы. Русские называют нас империалистами, а сами без всяких оснований захватили Восточную Пруссию» [Там же. Л. 44]. Военнопленный Цвирский предположил: «Западные государства на конференции будут оспаривать роль России в победе над Германией. Большой спор будет о разоружении Германии и ее границах, т. к. Польша будет опять требовать присоединить к ней Верхнюю Силезию» [Там же. Л. 42].

В докладной записке отмечалось, что отдельные военнопленные высказывали угрозы в адрес антифашистов, проводивших разъяснительную работу, связанную с конференцией министров. Так, военнопленный Х. Ку-сперт говорил: «Антифашисты хотят нам доказать, что новые границы Германии правильные. Здесь они конечно по указке русских широко раскрывают рот, но только бы нам попасть домой, а там мы с ними быстро расправимся». Военнопленный М. Осбен угрожал конкретному лицу: «Антифашист Розен пусть не показывается теперь в Мюнхен-Глатбах, иначе мы ему там быстро свернем башку…» [1. Л. 46].

Все же в резюме докладной записки отмечалось, что «… остальные отмеченный цензурой высказывания военнопленных сводятся к надеждам на то, что конференция министров разрешит вопрос об освобождении их из плена. Например, военнопленный В. Отто высказался: «Так или иначе, но конференция министров должна будет разрешить вопрос об освобождении военнопленных. Держать нас здесь больше нельзя, так как западные государства потребуют нашего освобождения» [Там же. Л. 42].

В общем, среди военнопленных было достаточное количество имеющих вполне достоверное представление о сложившейся международной обстановке и отношениях между державами-победительницами. При этом обсуждение этой конференции выявило несколько актуальных аспектов для военнопленных: их в первую очередь интересовала собственная судьба – возвращение на родину, и многих не оставлял равнодушным вопрос государственного и территориального устройства (т. е. в какой стране им жить после возвращения). Для оперативной работы положительным достижением было выявление дополнительного количества военнопленных, крайне негативно и агрессивно настроенных по отношению к Советскому Союзу и являющихся потенциально опасными.

Кроме информации, полученной от агентов, надзорные службы лагеря строго следили за содержанием корреспонденции военнопленных и периодически составляли отчеты об их переписке для вышестоящего руководства. Просматривалась вся как входящая, так и исходящая корреспонденция, и некоторые письма по соображениям безопасности или «носящие отрицательный характер» изымались. В одном из отчетов за март 1947 г. говорилось следующее: «Количество поступивших писем – 13 579 штук, из них проверено цензу- рой – 13 414 штук, конфисковано – 159 штук. Количество писем, отправленных в разные страны: всего – 5 458 штук, проверено цензурой – 5 372 штуки, конфисковано – 86 писем» [1. Л. 58]. Можно заметить, что цезура не могла полностью проконтролировать всю корреспонденцию. Все же проверке подвергался достаточно большой объем писем, но конфисковалось из них небольшое количество.

Нередко все письма пропускались цензурой. В докладной записке «О состоянии переписки военнопленных спецгоспиталя № 5761 с их родственниками» говорилось: «За время с 01.12.1946 г. по 05.02.1947 г. отправлено на родину 754 письма, конфискованных нет» [Там же. Л. 21]. В следующем отчете также отмечалось, что «за время с 05.02 по 05.04.1947 г. было отправлено на родину 569 писем, из коих конфискованных цензурой нет» [Там же. Л. 59].

Часто право дополнительно получить весточку от родных и близких с родины использовалось как поощрение за лояльность военнопленных. За тот же период (с 5 февраля по 5 апреля 1947 г.) по спецгоспиталю № 5761 «члены хозяйственной команды в количестве 28 человек получили по одной открытке сверх нормы в качестве поощрения» [Там же. Л. 59].

Кроме получения дополнительной информации о жизни родственников, военнопленным также в качестве поощрения разрешали посылать на родину фотографии или публиковать поздравления от собственного имени в немецких газетах. Из письма военнопленному Х. Аменту: «Мы получили твою фотокарточку. Описать нашу радость я не в состоянии. Неужели это ты! Твоя фотография переходит теперь из рук в руки, и все удивляются. Теперь мы верим, что ты здоров». Из письма военнопленному Л. Штаницу: «В газете “НойесЭсте-ранх” мы читали твое поздравление с Новым годом. Это нас очень обрадовало. Многие знакомые, которые тоже читали поздравление, потом писали нам об этом» [Там же. Л. 68–69].

В большинстве исходящей корреспонденции военнопленные, возможно, зная о цензуре или из родственных побуждений, старались в письмах не упоминать негативных моментов своего существования и не высказываться отрицательно в адрес администрации лагеря и в целом по отношению к советскому государству. Примером содержания таких писем может служить текст военнопленного Ф. Нюста, адресованного своей жене: «В настоящий момент нахожусь в лазарете на излечении. Врачебный надзор и уход со стороны русских хороший. Надеюсь, что в скором времени уви- димся», или текст из письма военнопленного А. Бадура: «Рад, что вы проживаете в советской зоне и живете хорошо. Обо мне не беспокойтесь, я жив и здоров» [1. Л. 20–21].

Особый интерес у цензоров вызывала входящая корреспонденция, т. к., прочитав информацию о состоянии дел на родине после окончания войны, военнопленные делились ею друг с другом, высказывали свое мнение. Во-первых, у военнопленных формировалась определенная картина послевоенной повседневности, а во-вторых, в ходе этих разговоров при помощи агентов можно было дополнительно собрать информацию об их политических настроениях. Поэтому для надзорных органов было крайне важно знать информацию о жизни в послевоенной Германии, которую получали военнопленные.

При рассмотрении отчетов, в которых анализировалась входящая корреспонденция военнопленных, прослеживается следующая закономерность: письма, приходящие из советской зоны оккупации, чаще всего описывали положительные стороны повседневной жизни, а письма, присылаемые из зоны оккупации стран-союзниц (американская, английская и французская зоны), – отрицательные. Из письма военнопленному К. Сикнеру: «Русские заботятся о нашем снабжении. Пенсию на детей я получаю регулярно. Здесь нет безработицы». Из письма военнопленному Ф. Энгель-брахтеру: «На прошлой неделе я приехал домой после двухнедельного пребывания у наших родственников в г. Дрезден. Они там, в советской зоне, живут намного лучше, чем мы. Все они там работают» [Там же. Л. 65, 67].

Письма, приходившие из оккупационных зон стран-союзниц, следующим образом описывали повседневную жизнь немцев. Из письма военнопленному В. Древау: «Прошло полтора года после окончания войны, а хозяйство вместо того, чтобы улучшиться, намного ухудшилось. Народ голодает и зябнет» [Там же. Л. 62]. Из письма военнопленному М. Грулеру: «Мы получаем следующие нормы: 150 гр. хлеба в сутки, 200 гр. сыра и 125 гр. масла в месяц, крупа выдается только для маленьких детей» [Там же. Л. 65]. Из письма военнопленному Б. Игельмайеру: «Газеты совершенно переполнены сообщениями о взломе квартир и уличных грабежах. Образовались целые банды, которые имеют оружие. Бандиты появляются в форме французских солдат. Купить за деньги ничего нельзя, можно только обменять» [Там же. Л. 65]. В письме военнопленному Г. Штенцелю его родственник также жаловался, что в Лейсте

«…много поляков, они нигде не работают, а занимаются только бандитизмом, воровством и убийством» [1. Л. 63].

В некоторых письмах, получаемых из оккупационных зон стран-союзниц, отправители сетовали на намеренное формирование негативного образа Советского Союза в сознании немцев. В одном из писем, адресованных военнопленному П. Фарберу, говорилось: «Нас здесь направляют против СССР, доказывают, что во всех бедах виновата Россия» [Там же. Л. 60]. Из письма военнопленному Х. Хафема-ну: «…С русскими я очень хорошо уживался, они хорошие люди. К сожалению, здесь в английской зоне продолжают много клеветать на Россию» [Там же. Л. 68]. Сестра военнопленного Миттельдора жаловалась на то, что «писать письмо в русский плен не разрешают, это письмо пишу скрытно, надеюсь, что ты его получишь» [Там же. Л. 66].

Определенное количество корреспонденции военнопленные получали от родственников, которых переселили из Силезии. В большинстве своем эти письма переполнены негодованием по поводу незавидной участи. Из письма военнопленному Х. Хафеману: «Меня переселили из Силезии. Поляки у меня забрали все и с винтовками выгнали меня с родины…». Из письма военнопленному З. Нидер: «Мы Силезию не отдадим. Рано или поздно придет время, когда мы обязательно туда вернемся. Мы уже знаем, что предстоит борьба за Силезию». Из письма военнопленному А. Резе: «Мы переселены из Силезии в английскую зону, но мы даже не думаем устраиваться здесь окончательно, так как рано или поздно должны будем вернуться обратно». Из письма военнопленному В. Визенмайеру: «У нас в Бреслау остались закопанными в подвале несколько чемоданов с вещами, я никому об этом не сообщаю, т. к. известно, что мы скоро вернемся в Силезию». В этой докладной записке отмечалось, что «письма аналогичного характера исходят от многих родственников военнопленных, которых выселили из Венгрии, Польши и Чехословакии» [Там же. Л. 68–69].

Доходила ли подобная корреспонденция до адресатов или перехватывалась цензурой, неизвестно. Однако можно предположить, что если военнопленные и получали подобные письма, то оперативные сотрудники лагеря (адресат писем был известен) следили за их высказываниями и поведением, и если реакция была негативной и тем более агрессивной, то такие военнопленные брались под более пристальный контроль.

Агентурная информация о разговорах среди военнопленных и цензура их переписки, осуществляемые в рамках контроля политических настроений, постепенно приносили свои плоды. В лагерном отделении № 2 была установлена организованная группировка военнопленных в составе Г. Арнольда, К. Мюллера, Р. Кунце, В. Гольника, которая занималась среди военнопленных популяризацией идеи восстановления фашистской Германии с помощью Англии и США и дискредитировала советский государственный строй. Арнольд рассказывал военнопленным о значении организации «Вервольф» в борьбе немцев против их врагов, а Мюллер ратовал за возобновление деятельности НСДАП, за реванш в будущей войне против СССР [3, с. 77–78].

Постепенно состав организации расширялся. Среди активных участников выделялись еще несколько офицеров: Вайзенман, Квак, Эйтель, Вонтар, Лауден. Тот же лейтенант Квак говорил другим военнопленным: «Германия не может существовать без Силезии и других провинций, и если положение не изменится, то ни о каком длительном мире союзники не могут мечтать» [1. Л. 45]. Или же Кунце при разговоре стращал военнопленных: «Русские, вопреки всем существующим международным законам, будут долго держать нас здесь, даже после заключения мира с Германией. Русским известно, что никто из нас не вернется на родину другом Советского Союза» [Там же].

В итоге участники группы от пропаганды нацистских идей перешли к разработке конкретных планов боевых действий. В деятельности группы проявилось стремление вклиниться в антифашистские круги военнопленных с целью подрывной работы. Активный участник группы Кунце обратился к функционеру антифашистской работы Клеешульту с просьбой помочь ему поступить в антифашистский актив, называя себя «приверженцем социализма и единства немецкой нации». В конце 1947 г. разработка указанной группы была завершена, все участники арестованы и предстали перед военным трибуналом [3, с. 77–78].

Кроме этой была выявлена и другая группа – «Офицерский союз». Ее члены добивались своей работой среди военнопленных следующего: а) дискредитации советской государственной системы; б) дискредитации антифашистов и их работы среди военнопленных; в) внедрения в среду военнопленных веры в восстановление фашисткой Германии при помощи Англии и США [Там же].

В общем, в деле выявления нацистских преступников и реваншистских групп, а также для мониторинга политических настроений среди военнопленных агентурные данные занимали наиважнейшее место для оперативных служб. Цензура корреспонденции как в деле контроля политических настроений, так и опосредовано способствовала формированию в сознании положительного образа советского государства. Можно констатировать, что письма, получаемые из советской зоны оккупации, в большинстве своем словами родственников описывали сносное повседневное существование и иллюстрировали примеры налаживания мирного существования, а сами отправители положительно отзывались о своей жизни в советской оккупационной зоне. Тогда как письма из зон оккупации стран-союзниц в основном «отражали мрачную картину жизни и быта простых людей» [1. Л. 61– 62]. Стоит отметить еще одну важную функцию переписки – диалог с родными и близкими психологически поддерживал военнопленных в трудные минуты и зарождал определенную надежду на положительный исход выпавших на их долю испытаний – возвращение на родину. Это, в свою очередь, отчасти повлияло на поведение военнопленных – большинство из них, несмотря на негативный моральный фон, не принимали участие в реваншистских организациях и старались сохранить лояльность администрации лагеря.