Эпическое мышление в прозе 1930 - 1950-х гг.: мифопоэтический аспект

остро нуждался в осознании собственной значимости, в философских и художественных обоснованиях великодержавных претензий. Подобно тому, как становление империи в Риме было творчески осмыслено и прославлено в эпической поэме Вергилия «Энеида», искусство в Советском Союзе побуждалось к созданию монументальных произведений, пронизанных пафосом созидания новой империи. В литературе наступает время эпики – время художественного осознания произошедшего и размышлений о путях дальнейшего развития нации.

Эпическая проза 1930 – 1950-х гг. в лучших своих образцах не просто рассматривает советскую действительность как часть эпической истории страны, а возрождает в советском социокультурном пространстве общегуманитарные, вечные ценности, без которых полноценная реализация эпического мышления, оперирующего категориями гармонии и восстановления равновесного бытия, существенно затруднена. Эпическая проза – явление, не исчерпывающееся исключительно жанром эпопеи. По концепции Н.Д. Тамар-ченко [2], эпическое произведение как тип художественного текста обладает следующими сущностными характеристиками. Центр эпического художественного повествования составляет особая сюжетно-повествовательная структура – «эпическая ситуация», представляющая собой «неустойчивое равновесие мировых сил; действие в целом – временное нарушение и неизбежное восстановление этого равновесия» (Там же, с. 246). Эпическая ситуация позволяет говорить об эпическом сюжете как о столкновении разнородных концепций мира и последующем восстановлении гармонии бытия. В семантическом плане с эпической ситуацией связана «эпическая картина мира», ориентирующаяся на воссоздание мироздания в его диалектической и полифонической полноте. В плане же типологии художественного сознания выделяется особый тип художественного мышления, называемый «эпическим миросозерцанием» (Н.Д. Тамарченко), «особым эпическим мировидением» (Л.Ф. Киселева) [1]. Он заключает в себе установку на эпическую отстраненность и широту описываемых и осмысляемых в произведении событий.

В прозе рассматриваемого периода одним из ключевых компонентов создания эпического повествования и воплощения эпического мышления эпохи становится разветвленная мифопоэтическая система [3], пронизывающая все формально-содержательные уровни текста. Основой для наших рассуждений служит мифопоэтика эпических произведений ведущих писателей 1930 – 1950-х гг., обладающих «эпическим миросозерцанием»: А.П. Платонова, М.А. Шолохова, Б.Л. Пастернака. Выбор именно этих писателей обусловлен тем, что творчество каждого из них представляет собой одну из повествовательных стратегий периода 1930 – 1950-х гг.: философская модернистская проза А.П. Платонова, реалистическая проза М.А. Шолохова и постсимволистская проза Б.Л. Пастернака. Различия в жанровых и стилистических свойствах произведений, в художественных интенциях их авторов не заслоняют общих эпических установок, присущих «Чевенгуру», «Тихому Дону» и «Доктору Живаго», их типологической близости, проявляемой на уровне эпических признаков повествования и специфики его мифо-поэтики.

Краеугольным свойством мифопоэти-ки прозы рассматриваемого периода является внутренняя потребность в художественной разработке новой мифопоэтической концепции, воплощающей в себе и изменившееся миросознание нации, и те надежды и чаяния, которые связаны с ее дальнейшим духовнонравственным возрастанием. Вера в возможность установления новой гармонии в той или иной степени отражена в рассматриваемых произведениях и М.А. Шолохова, и А.П. Платонова, и Б.Л. Пастернака. К первичным элементам этой мифопоэтической концепции мы можем отнести использование в «Чевенгуре», «Тихом Доне», «Докторе Живаго» мифопоэтических мотивов и образов, восходящих к народно-поэтическому (солнце, земля, земельная и человеческая репродуктивность, дождь и т.д.) или литературно-культурному (Фауст, Гамлет) и религиозному (идея вечной памяти) комплексам, особенно частотных при описании дореволюционного мироустройства. Эти мифопоэтические элементы в названных текстах выполняют типологически родственную функцию: с их помощью авторы воссоздают ключевые параметры системы национального мировосприятия для передачи самой сущности дореволюционного бытия и для исследования истоков революционной трагедии (крушение крестьянской жизни в «Чевенгуре», разрыв с традициями Григория Мелехова, образ «больного» общества в «Докторе Живаго»). Мифопоэтика выполняет имманентно присущую эпической прозе художественную задачу изображения эпической картины мира: за счет мифопоэтических элементов воссоздается це- лостное представление о мире, находящемся на пороге диалектических перемен.

Эпический сюжет, содержащий в себе тему вторжения хаоса, рождает в эпической прозе необходимость поиска новой модели мира, которая в указанных произведениях 1930 – 1950-х гг. находит свое воплощение в неомифах, создаваемых авторами на основе творческого переосмысления мифопоэтических элементов первичного уровня. Поколебленное революцией, эпическое равновесие требует своего восстановления как итога преодоления трагедии и национального разобщения. В художественном пространстве эпического повествования мифопоэтическая система реализует себя в таких сущностных для эпической прозы параметрах, как композиция, финал, создание эпической картины мира. В концепции Н.Д. Тамарченко «удвоение главного события и обратно-симметрическое строение сюжета можно считать достаточно надежными признаками принадлежности произведения к эпическому роду» [2, с. 246]. Многоступенчатая кольцевая композиция свойственна в равной степени всем названным произведениям: спиралевидная композиция «Чевенгура» характеризуется тем, что каждая следующая часть расширяет и углубляет мотивы и темы предыдущей; в «Тихом Доне» внутренний ритм композиции определяется уходами/ возвращениями Григория Мелехова, обозначающими этапы его духовного становления; в «Докторе Живаго» тройной финал (финал основного текста, эпилога и «Стихов Юрия Живаго») образует в тексте тройное композиционное «кольцо» по отношению к заявленной в первых строках романа идее вечной памяти и вечной жизни. С точки зрения избранной темы следует отметить высокую концентрацию мифопоэтического в начальных и финальных главах текстов, позволяющую говорить о наличии художественной корреляции «начала»/«конца» текста, где первое связано с отражением дореволюционного национального мифа, а последний – с авторским неомифом о настоящем нации. По сути, на композиционном уровне мифопоэтическая составляющая смыкается с эпической, становясь одной из форм выражения последней.

Незавершенность сюжетного действия носит в эпической прозе принципиальный характер, что выражается в открытых финалах рассматриваемых текстов, становящихся при этом сферой наиболее полной образной и смысловой реализации неомифа, которому принадлежит центральное место в раскрытии эпических интенций рассматриваемой прозы. Неомиф, создаваемый А.П. Платоновым в финале «Чевенгура», представляет собой художественную модель дальнейшего развития миросознания нации. При этом символика финала «Чевенгура» (воссоединение череды поколений через встречу (даже символическую) отца и сына, надежды на будущее развитие, продолжение существования, переданные с привлечением образа циклического уми-рания/возрождения природы) типологически близка финалу шолоховского «Тихого Дона» и отчасти – пастернаковского «Доктора Живаго». Подобное сходство вызвано общностью социокультурной ситуации и тех литературных тенденций, которые определяют развитие эпической прозы эпохи.

В шолоховской эпопее мифопоэтика становится сферой разрешения кризисного противостояния двух «правд», участвует в авторском «конструировании» эпически-равновес-ной картины нового мира. Ведущими мифопоэтическими мотивами последнего тома «Тихого Дона» становятся семантически близкие мотивы возвращения и умирания/возрождения, носящие обобщенно-мифопоэтический характер. Автор смыкает здесь патриархальные мифологемы дома как центра крестьянского космоса и христианскую в своей основе идею о преодолении страдания (болезни, смерти) как духовном пути к «улучшению», новому рождению. Шолохов стремится не противопоставлять два мира, а сопрягать, гармонизировать их в собственном неомифе, который смог бы примирить героя и социум. Авторский неомиф необходим Шолохову творчески и идеологически, поскольку ни одно из представленных в романе мировоззрений во всей полноте не отвечает запросам автора и его любимого персонажа. Национальный герой Григорий Мелехов не находит для себя адекватной роли в советской общественной системе.

Шолохов рисует символическую картину весеннего обновления, которая сопутствует возвращению Григория домой, его отречению от борьбы и духовному возрождению. Евангельский мотив возвращения блудного сына, связанный с идеей переосмысления прошлого и готовностью к покаянию, в художественно-трансформированном виде используется Шолоховым в сцене встречи Григория и его сына, Мишатки, перед которым Григорий опускается на колени и чьи руки целует. Этот мотив сопряжен с народно-поэтическими мотивами восстановления преемственности поколений. Объединяя мифопоэтические мотивы сходной семантики, свойственные различным мифологическим системам, Шолохов создает собственный неомиф о постоянстве бытия, духовном возрождении личности (и всей нации) после пережитой драмы. Только в этом авторском неомифе становятся возможными примирение героя и мира, его подлинное возвращение домой и обретение сына. Автор через обращение к мифопоэтическим образам призывает нацию к отказу от гражданского разобщения, к восстановлению исконных национальных ценностей семьи, труда на земле, духовного самосовершенствования. Этот неомиф претендует на то, чтобы знаменовать собой новый этап развития национального миросо-знания, сохранившего в себе то положительное, что было присуще исконному народному мировоззрению.

Финал романа Б.Л. Пастернака «Доктор Живаго», пронизанный мифопоэтическими мотивами, развивает и дополняет неомиф эпической прозы. Автор использует общие для эпической прозы рассматриваемого периода мифопоэтические темы и образы: восстановление преемственности поколений, символическое обретение «потерянной дочери» (художественная вариация притчи о блудном сыне), утверждение идеи бессмертия, преодоления смерти (в памяти людской и в живом токе крови). Здесь проявляется стремление мифопоэтическими средствами выразить надежду на «новую жизнь», на неуничтожимость бытия. Пастернак в эпилоге приходит к идее национального примирения, становящегося истинным (и положительным) финалом революционных потрясений. Восстановлены прежде по-гамлетовски вывихнутый век, «связь времен», плывущих, как баржи каравана, на Божий суд. Мифопоэтичны все стадии трехчастного финала: а) отказ от церковных похорон, известие о потере ребенка, перекликающееся с ранним сиротством самого Живаго (мифологема уми-рания/возрождения); б) символическое воскресение Живаго в дочери и в творчестве; в) стихотворный финал – утверждение будущего воскресения Христа как залога всеобщего воскресения, как осевого события мировой истории. Пастернак вычерчивает цепь взаимодействий: личностное – национальное – общечеловеческое . Если в философском аспекте важнее оказывается общечеловеческое , то в мифопоэтическом аспекте именно национальное позволяет выявить динамику восприятия и отражения творческим сознанием мировоззрения нации.

Авторские неомифы представляют собой высокоорганизованные художественные системы, в которых узнаваемым первичным мифологемам сообщается новое художественное и аксиологическое значение. Сутью неомифа становится описание новой эпической картины мира. Краеугольной идеей, объединяющей неомифы, созданные в рассматриваемых образцах русской эпической прозы, в единый философский и литературный феномен, является идея преодоления разобщения, примирения в надежде на нравственное возрождение и духовное взросление нации.

Обобщая вышесказанное, отметим принципиальное функционально-семантическое качество мифопоэтики рассмотренных романов: мифопоэтическая система русской эпической прозы 1930 – 1950-х гг. подчинена общим эпическим установкам этой прозы. Ее свойства продиктованы эпической интенцией текстов, что делает мифопоэтическую систему одним из конституционных средств воплощения эпического мышления эпохи. С помощью мифопоэтической системы авторами воссоздается изначальная эпическая картина мира, решается эпическая ситуация, а также подводится смысловой итог произведения – создается финальный авторский неомиф. В этическом же отношении неомифы русской эпической прозы представляли собой художественную конкуренцию официальной сталинской идеологии и были онтологически необходимы нации, пробуждая в ней ее лучшие чувства и реализуя ее потребность в прощении, сопереживании, милосердии.