Этническая и национальная идентичность как проблема современной социологии знания

1997-0803 ВЕСТНИК МГУКИ 4 (42) июль-август 2011 133-136

Несмотря на то, что вопросы кризисных проявлений национальной и этнической идентичности стали научно исследоваться вследствие возросшей их актуальности не столь давно, вариант их социального и культурного, «народного» нивелирования известен с древних времен. К числу веками апробированных методов относится конструирование и мифологизация истории.

Как известно, понятие социального конструирования реальности исследовано П. Бергером и Т. Лукманом (1, с. 114). Подчеркивая безусловный факт относительности таких слов, как «знание», «социальный», «реальность», ученые отмечают усиление интереса к этой проблеме: «То, что “реально” для тибетского монаха, не может быть “реальным” для американского бизнесмена. “Знание” преступника отличается от “знания” криминалиста. Отсюда следует, что для особых социальных контекстов характерны специфические агломераты “реальности” и “знания” , а изучение их взаимосвязей – предмет соответствующего социологического анализа» (1, с. 115).

Потребность в исследовании социального конструирования реальности, а также этнической идентичности в тех или иных социокультурных условиях возникает в том случае, если становятся заметными различия между обществами в понимании того, что они вкладывают в само понятие «знания». Рассматривая его эволюцию, Бергер и Лукман называют изучающую его дисциплину социологией знания.

Отметим, что, согласно мнению Бергера и Лукмана, социология знания должна изучать все то, что обществом включается в понятие «знания», учитывать обоснованность или необоснованность любого из вариантов существующего понятия. Принимая во внимание, что любое знание постоянно развивается, передается и сохраняется в различных социальных и культурных ситуациях, социология знания должна осознать эти процессы, открыть секрет механизма превращения потенциального знания в само собой разумеющуюся реальность. Все эти процессы исследования соотношения и взаимопроникновения: знания – в реальность и реальности – в знание, обобщаются в предмет социологии знания – анализ социального конструирования реальности. Подчеркивая различие между собственным пониманием социологии знания и тем содержанием, которое вкладывали в него другие ученые, Бергер и Лукман пишут: «Такое понимание сферы собственно социологии знания отличается от того, что обычно считали предметом дисциплины, носящей это название вот уже сорок лет» (1, с. 115).

Традиционно известно, термин «социология знания» (Wissenssoziologie) был введен в употребление в 1920 году немецким философом М. Шелером, что существенным образом повлияло на понимание этой научной дисциплины. Возникнув в рамках философии и знаменуя собой определенный этап интеллектуальной мысли немецких философов, социология знания была помещена в конкретный исторический и научный контекст. Следствием этого стала ее так называемая «периферий-ность», предназначенность для решения конкретных социально-исторических задач нации.

Американских и западноевропейских исследователей процессов, происходящих в культуре, не слишком волновали проблемы Германии, поэтому некоторое время эту дисциплину считали маргинальной, которой суждено было исчерпать себя и исчезнуть после решения ряда специфических немецких проблем. Более того, американские ученые видели во взаимосвязи социологии знания с первоначальными ее проблемами теоретическую слабость и считали это существенным недостатком.

Сторонники данной новой науки, для того чтобы продлить ей жизнь, стали рассматривать ее предметом социологическое истолкование истории различных идей, впоследствии все это привело к сужению сферы применения и теоретической значимости социологии знания. Бергер и Лукман подчеркивают: «Социология знания должна иметь дело с социальным конструированием реальности. Анализ теоретического выражения этой ре- альности, безусловно, будет оставаться частью этого предприятия, но не самой важной его частью. Должно быть понятно, что, несмотря на исключение эпистемологическо-методологических проблем из сферы социологии знания, ее новое определение, которое мы здесь предлагаем, оказывается гораздо шире, чем то, которое давалось ей до сих пор, и что оно имеет далеко идущие последствия» (1, с. 117).

Отметим, что в качестве примера «далеко идущих последствий» ученые приводят дальнейшее «разветвление» социологии знания: расширение теоретических рамок, которые стали включать в себя не только узкие рамки социальных, национальных интересов; исследование в контексте этой науки структуры обыденного мышления в мире повседневной жизни.

Обыденное мышление как основа формирования этнической идентичности стало предметом научных работ А. Шюца, который не разрабатывал непосредственно социологию знания в узком ее значении, но описывал новые горизонты ее применения, видел, на чем эта дисциплина должна сосредоточить свое внимание.

А. Шюц писал: «Все типизации обыденного мышления сами являются интегральными элементами конкретно-исторического и социально-культурного жизненного мира (Lebenswelt), в рамках которого они считаются само собой разумеющимися и социально признанными. Наряду с другими вещами их структура определяет социальное распределение знания, его относительность и соответствие конкретному социальному окружению конкретной группы в конкретной исторической ситуации. Здесь находят свое основание проблемы релятивизма, историцизма и так называемой социологии знания» (2, с. 238).

Согласно исследованиям этого ученого, любое знание социально распределяется, и механизм этого распределения может быть предметом изучения социологической дисциплины. Ученый считал, что так называемая социология знания – дисциплина, неправиль- но названная, следствием чего стал ее неверный подход к проблеме социального распределения знания исключительно под углом идеологического обоснования истины. Истина же зависит от конкретных социальных и экономических условий жизни исследуемого общества, от социального контекста образования или от выполняемой индивидом той или иной социальной роли. Последний факт оказался неучтенным в силу того, что проблемой социального распределения истины занимались не социологи, а экономисты и философы, «вписывая» результаты своих анализов в собственные философские концепции.

Те или иные объекты, процессы, явления, с которыми сталкивается человек, представляются его сознанию как составляющие элементы разных сфер реальности. Большинство людей осознают, что окружающие его люди имеют отношение к иной реальности, нежели та, которую представляет себе сам человек. Так возникают и сталкиваются друг с другом две параллельно существующие системы реальности: реальность данного человека с точки зрения его собственных образов фантазий, иллюзий и сновидений; реальность того же человека, но под углом зрения окружающих его людей. Две системы реальности вызывают в сознании различное напряжение, и внимание к ним человека зависит от ряда факторов, при этом оно не стабильно и не одинаково. Подобным образом сознание человека способно перемещаться из одной реальности собственной этнической идентичности – в другую, каждая из которых распадается еще на ряд «подреальностей». Индивид осознает мир состоящим из множества реальностей, в зависимости от его потребности в той или иной, он воспринимает одновременно существующие другие реальности как некое препятствие к самой важной в данный момент реальности, в которой он испытывает сейчас потребность.

Однако отметим, что самой главной среди реальностей оказывается реальность повседневной жизни, в силу ее самой большей актуальности, индивид придает ей привилегированное положение, воспринимая как выс-

шую и самую значимую. Современное бытие вызывает у индивида постоянное чувство тревоги, что способствует восприятию самого напряжения как значимого, заставляет быть более внимательным ко всему тому, что условно можно обозначить как обыденная или повседневная жизнь. Таким образом, установка человека на высшую значимость окружающей его обыденности (повседневности) становится очевидной: жизнь в рамках этого напряжения воспринимается как естественная и самая актуальная. При этом стоит отметить, что реальность повседневной жизни в большинстве своем социально упорядочена: ее нормы и правила систематизированы в образцы социального поведения; она конструирует тот или иной порядок отношений, в том числе и норм этнической идентичности, существующих порой независимо от желания человека и его в этом потребности.

Возникновение новых этнических идентичностей в культуре целесообразно рассматривать с учетом существования «иерархии идентичностей». Составные элементы этой иерархии идентичностей у каждого индивидуума могут «меняться местами или изменяться во времени; определенная идентичность в данном контексте может оказаться более востребованной, чем все остальные» (4, с. 16).

Вопрос заключается в том, какая именно «из множества потенциальных идентичностей будет актуализирована чаще всего». Некоторые исследователи связывают колебания «гравитационного центра» этнической иден- тичности с влиянием «определенных внешних стимулов, стимулы данного уровня могут оказаться более устойчивыми и перевесить стимулы других уровней», что существенно влияет на определение человеком своей идентичности. Понятие внешнего стимула, способного перемещать этнические идентичности в рамках сложившейся иерархии, принципиально важно для уяснения причин появления альтернативных этнических идентичностей у восточных славян (4, с. 16).

Именно в такой ситуации неопределенности, когда человек ощущает острую потребность в единении с устойчивой общностью, ему на помощь приходят феномены, о которых социологи знания говорят как о базовых для характеристики этничности. Среди них, безусловно, основное место занимают язык и то, как в нем формируются и фиксируются предметы и явления материального мира в их связи с существующими у человека представлениями о социальности и социальном единении.

Интересно, что современные этнические процессы могут рассматриваться как начальная стадия формирования потенциальных «новых народов», стремящихся консолидироваться в условиях современной Восточной Европы. Особое значение в связи с этим имеют такие вопросы, как роль национальной элиты в создании новых коммуникационных средств, а также роль социально-экономических, политических и культурных факторов в складывании новых идентичностей.