«Это в какой-то нашей народности...»: обычаи и обряды крестьян Каширского уезда по этнографическим описаниям соседей Достоевских

Автор: Бессонова А.С.

Журнал: Неизвестный Достоевский @unknown-dostoevsky

Статья в выпуске: 4 т.10, 2023 года.

Бесплатный доступ

Статья посвящена влиянию народной среды, в которой оказался будущий писатель во время летних каникул в родительском имении Даровое Каширского уезда Тульской губернии в 1832-1836 гг., на формирование воззрений Ф. М. Достоевского о русском народе. Работа является продолжением предыдущей публикации на данную тему, где в научный оборот был введен хранящийся в Научном архиве Русского географического общества (РГО) этнографический документ, составленный священником П. В. Проферансовым, настоятелем Свято-Духовского храма в селе Моногарове Каширского уезда, прихожанами которого были Достоевские - помещики Дарового. Настоящее исследование ставит своей задачей значительно расширить и уточнить этнографический контекст «деревенского» периода жизни Ф. М. Достоевского, поскольку в материалах П. В. Проферансова содержатся множественные информационные лакуны, восполнить которые позволяют сведения, присланные в РГО в конце 1840-х гг. помещиками Каширского уезда А. Е. Мещерским и А. Б. Фрейрейсом. Их описания интересны не только богатым этнографическим материалом, но и связью информантов РГО с личностью и творчеством Ф. М. Достоевского. А. Е. Мещерский был дворянским заседателем Каширского земского суда в 1830-е гг., во время судебной тяжбы родителей Ф. М. Достоевского с П. П. Хотяинцевым о чересполосном землевладении в Даровом, а в 1839-1840-х гг. принимал участие в слушаниях по делу о смерти М. А. Достоевского, отца писателя. А. Б. Фрейрейс может служить примером «лучших людей», о которых размышлял Ф. М. Достоевский в «Дневнике Писателя». Новые архивные материалы не только позволяют представить народную среду Дарового, какой мог узнать ее в детстве Ф. М. Достоевский, но и подтверждают провидческие представления писателя о народном характере и «скрепляющей идее» нации.

Еще

Ф. м. достоевский, научная биография, имение даровое, каширский уезд тульской губернии, русское географическое общество, государственный архив тульской области, архив, этнографическое описание, русский народ, а. е. мещерский, а. б. фрейрейс

Короткий адрес: https://sciup.org/147242291

IDR: 147242291   |   DOI: 10.15393/j10.art.2023.7081

Текст научной статьи «Это в какой-то нашей народности...»: обычаи и обряды крестьян Каширского уезда по этнографическим описаниям соседей Достоевских

И сследование посвящено влиянию народной среды на личность и творчество Ф. М. Достоевского. Этнографический аспект представляется нам весьма существенным: «Достоевский народный», как определил его В. П. Владимирцев, есть Достоевский подлинный, если мы стремимся постичь суть его произведений — художественных и публицистических: «Народная культура (язык, склад мышления, взгляды, понятия и представления, вера, поэзия, обычай, вкусы, привычки, мистика) была наиболее органичной составляющей мироощущения и мировидения Достоевского <…>. Она входила в сознание и подсознание писателя как единое с его натурой этнически кровное опорное духовное достояние. Незримо изо дня в день питала и возбуждала нравственную и литературную мысль Федора Михайловича <…>. Этот культурный рабочий феномен есть краеугольный камень его творческой жизни» [Владимирцев: 10–11].

Впечатления детства в художественной и нравственно-этической системе Достоевского занимают главенствующее положение, поэтому большое значение имеет, в ряду прочего, та этнографическая среда, в которой взрастал будущий писатель. Это, конечно, московские кормилицы и няня, Алена Фроловна, а также прислуга в квартире на Божедомке, это народные гулянья «под Новинским», о чем подробно писал в своих «Воспоминаниях» А. М. Достоевский1. Полное погружение в народную среду произошло в родительском имении Даровое во время летних «вакаций» в 1832–1836 гг.

Реконструировать народную жизнь в Даровом наряду с семейной перепиской и мемуарами А. М. Достоевского позволяют архивные документы XIX в., в частности материалы, собранные Русским географическим обществом (РГО). Ранее нами были обнаружены «Сведения о простом русском народе Тульской губернии по Каширскому уезду», присланные в РГО священником Свято-Духовского храма села Моногарова П. В. Проферансовым (1849). Документ содержит этнографическое описание крестьян села Моно-гарова, деревень Даровое, Черемошня, Комово, Назарьево — прихода Свя-то-Духовского храма. Архивный источник дает представление о внешнем облике, языке, жилище, обрядах и преданиях народа, а также содержит наблюдения о народном характере, каким узнал его в юные годы будущий писатель [Бессонова, 2023].

Однако реконструкция народной среды деревенского детства Ф. М. Достоевского может быть значительно расширена. Каширский уезд Тульской губернии подробно охарактеризован в материалах, присланных из многих мест самыми разными информантами РГО. Ими были не только приходские священники, но и помещики, постоянно проживающие в своих имениях, преподаватели духовных училищ. Сам факт столь горячего отклика на призыв РГО собирать сведения о русском народе свидетельствует о возрастающем интересе в образованном обществе середины XIX в. к жизни крестьянства, осознании важности изучения и понимания этого сословия.

Среди множества документов Научного архива РГО по Каширскому уезду наше внимание привлекли материалы, присланные двумя помещиками, — Александром Егоровичем Мещерским и Александром Балтазаро-вичем Фрейрейсом. Мещерский связан с Достоевскими непосредственно. Фрейрейс — сосед по Каширскому уезду и с Достоевскими знаком не был, однако его личность, с нашей точки зрения, провидчески осмыслена как человеческий тип в романных образах и публицистике Достоевского.

Штабс-капитан А. Е. Мещерский (1800–?)2 принадлежал к княжескому роду, внесенному в 5-ю часть Дворянской родословной книги Тульской губернии3. Согласно формулярному списку,

«Въ Службу вступилъ въ Ярославскій пѣхотный полкъ подъ-прапорщикомъ 12 февраля 1817 г. 4 <…> произведенъ онъ Штабсъ Капитаномъ 1823 Маія 8. Послѣ сего по домашнимъ обстоятельствамъ отъ службы уволенъ 1824 Апрѣля 25. Во время прекращенія болѣзни холеры 5 , находился попечителемъ квартала въ Каширскомъ уѣздѣ всего 6 мѣсяцовъ съ половиною. Избранъ былъ въ Каширскій З<емскiй> Судъ дворянскимъ Засѣдателемъ 1833 Марта 20, каковую должность и продолжалъ по 14 февраля 1835. На настоящее трехлѣтіе поступилъ въ оный Судъ 1838 февраля 14» 6 .

С дворянским заседателем Мещерским были знакомы родители писателя М. А. и М. Ф. Достоевские в связи с тяжбой о чересполосном землевладении в Даровом с П. П. Хотяинцевым, владельцем имения в селе Монога-рове7. Мимо сельца Ожерельева, где постоянно проживал Мещерский, неоднократно проезжала Мария Федоровна по пути в Каширу и обратно.

Подпись А. Е. Мещерского стоит в документах следствия по делу о смерти отца писателя [Даровое Достоевского: 368–382].

Этнографическое описание крестьян сельца Ожерельева Каширского уезда, составленное А. Е. Мещерским в 1848 г., отличается обилием подробностей, что свидетельствует о ежедневной погруженности помещика в дела и заботы имения и хорошем знании материала. Особо обращает на себя внимание детальная фиксация свадебного обряда, включающая не только описание последовательности событий, но и фольклорные тексты, сопровождавшие обряд, в записи которых сохранены особенности местного говора. Так жениха и невесту после венца встречают песней:

«Не наступайте бояре

Не ломите новыхъ сѣней;

Ужо взойдетъ свѣтелъ мѣсяцъ,

Ужо взойдетъ бѣла заря

Ужо взойдетъ красно сонцо.

Свѣтелъ то мѣсяцъ ( имя новобрачнаго ) Бѣла то заря его свашенька,

Красно сонцо, молода жена ( имя ее 8 .

Зафиксированы названия участников обряда, поезжан: дружко, полу-дружье, боярин, тысяцкий и сваха ; именования жениха и невесты: князь и княгиня . Наблюдаются устойчивые черты свадебной церемонии, перекликающиеся с описанием П. В. Проферансова ( Мещерский : л. 2), что говорит о локальной традиции в Каширском уезде. Однако в основе своей структура и содержание свадебного обряда в крестьянской среде во многом носят общерусский характер, поэтому свадебные «чины» и их роли, циклы свадебных песен, предписанное поведение всех участников действа присутствуют в этнографических материалах из разных российских губерний [Громыко: 372–379].

Много общего встречаем и в описании быта крестьян Каширского уезда: в устройстве жилища, пище9, одежде. Так, в женском костюме сельца Ожерельева используется платок, а не сорóка — распространенный женский головной убор в южных губерниях (Тульской и Рязанской, на границе которых находилось Даровое), глухая темно-синяя клетчатая (шахматная) понёва.

Понёва (панева) неожиданно возникает в романе «Братья Карамазовы», усиливая автобиографический «даровской» контекст последнего произведения Ф. М. Достоевского. В сцене суда Иван Карамазов говорит председателю:

«Я, ваше превосходительство, как та крестьянская девка… знаете, как это: "Захоцу — вскоцу, захоцу — не вскоцу". За ней ходят с сарафаном али с паневой, что ли, чтоб она вскочила, чтобы завязать и венчать везти, а она говорит: "За-хоцу — вскоцу, захоцу — не вскоцу"… Это в какой-то нашей народности…» 10 .

Комментаторы 30-томного Полного собрания сочинений лишь отмечают аналогичные мотивы в русских свадебных песнях, ссылаясь на издание И. П. Сахарова «Песни русского народа» 1839 г.11 ( Д30 ; т. 15: 598). Недостаточной нам представляется и скупая отсылка к «Пословицам русского народа» В. И. Даля в комментариях к 15-томному собранию сочинений12. Учитывая, что образ Ивана Карамазова напрямую связан с воспоминаниями деревенского детства Достоевского (Чермашня — родительская деревня Черемошня, лес в пустошах Бегичеве и Дячкине — лес в окрестностях Дарового, см.: [Бессонова, 2019: 200]), то сравнение с крестьянской девкой оказывается неслучайным. Знаковым здесь является и характерное «цоканье», локально встречающееся в Рязанской13 и, как мы увидим далее, в Тульской губерниях, и диалектный вариант союза ‘или’ — ‘али’, и само описание обряда, подробности которого встречаем в этнографических материалах о Тульской губернии:

«Вообще обычаи здѣшнихъ крестьянъ отличаются своею странностiю. На пр<имѣръ> здѣшнiя дѣвки ходятъ до 15 и до 16 лѣтъ въ однѣхъ только рубахахъ, опоясанныхъ краснымъ шерстянымъ поясомъ; а по прошествiи сего срока на дѣвку надѣваютъ поневу <…>. Обрядъ же надѣванiя поневы совершается въ день имянинъ въ присутствiи всей родни. Въ это время имянин-ница становится обыкновенно на лавку и начинаетъ ходить по ней. Мать ея, держа въ рукахъ открытую поневу, слѣдуетъ за нею подлѣ лавки и при-говариваетъ: "вскоци дитятко, вскоци милое"; а дочь каждый разъ на таковое привѣтствiе сурово отвѣчаетъ: "хоцу вскоцу, хоцу невскоцу".

Но какъ вскочить въ поневу, значитъ объявить себя невѣстою и дать право женихамъ за себя свататься; то никакая дѣвушка <не> заставляетъ долго за собою ухаживать, и никакая не дѣлаетъ промаху въ прыжкѣ, влеку-щаго за собою отсрочку въ сватовствѣ до слѣдующаго года» 14 .

Таким образом, посредством целого ряда «местных», зачастую имплицитных подробностей вокруг Ивана Карамазова и — шире — во всем романе формируется семантическое поле, работающее на одну из ключевых идей не только «Братьев Карамазовых», но и всего «великого пятикнижия» и неразрывно связанного с ним «Дневника Писателя», — это «драгоценные воспоминания детства».

Отдельные наблюдения А. Е. Мещерского могут служить дополнением к тексту моногаровского священника, который, к сожалению, обращает мало внимания на диалектные особенности народной речи. А. Е. Мещерский отмечает, что с октября по апрель крестьяне имеют обыкновение отправляться на заработки в город, что накладывает отпечаток на их речь: «въ раз-говорахъ объясняются довольно складно» (Мещерский: л. 2). В отличие от П. В. Проферансова, А. Е. Мещерский выделяет яркие фонетические, морфологические, лексические диалектизмы, например: бягу, свякровь (с характерным южнорусским яканьем), вошпиталь (воспитательный дом), шпи-томец (воспитанник), некрут (замена начального согласного в слове рекрут)15, гамазея (метатеза при усвоении заимствованного ‘магазин’; оба слова — ‘некрут’ и ‘гамазея’ — зафиксированы в словаре В. И. Даля без областных помет), идïо, видё, жрïo (усеченный аффикс личной формы глаголов ‘идет’, ‘ведет’, ‘жрет’; данное фонетическое явление зафиксировал и П. В. Профе-рансов); кулига (небольшая часть лугу, лѣса), магарычь (значитъ пить вино послѣ покупки, продажи или мѣны), образцы бытовых метафор мѣсяцъ (сонце) погибаетъ16 в значении затмения. Последний пример перекликается с этнографическими записями старшего брата писателя, одного из опекунов имения после смерти родителей, М. М. Достоевского, сделанными во время его пребывания в Даровом в начале 1850-х гг.: овсы хороши живали (овес хороший рос), певчие процвели (преуспели)17. Характерные местные выражения сопровождают также повествование о свадебном обряде: запить невесту, пирог курник, кормная телега, вечеровые (родные невесты).

Что дают нам эти лингвистические наблюдения для понимания Достоевского? В «Дневнике Писателя» за 1873 г. в главке «По поводу новой драмы», разбирая пьесу Кишенского «Пить до дна — не видать добра», Достоевский пишет:

«Нашего автора упрекали <…> за слишком уж натуральный мужицкий язык, утверждая, что он мог бы быть более литературным. Этой натуральностию языка и мы недовольны; всё должно быть художественно. Но, прочтя внимательно, прочтя другой раз драму, вы невольно согласитесь, что невозможно было изменить язык, в иных ее местах по крайней мере, не ослабив ее характерности. Это "пыжалте, мамынька-с" не могло быть изменено: вышло бы не так подло. И заметьте, что эту гадкую, глупую пьющую старуху, свою "ма-мыньку" сынок уважает столько же, сколько свою подошву» ( Д30 ; т. 21: 99).

Здесь видна стратегия Достоевского относительно языка художественного произведения. Под «натуральностью» языка он имеет в виду в данном случае фонетический диалектизм в сочетании с лакейским словоерсом как яркое средство психологической характеристики персонажа пьесы. Если говорить о присутствии диалектных слов в произведениях самого Достоевского, то, следуя требованию художественности, он в некоторых случаях позволяет героям говорить на местном наречии, как, например, крестьянину Душкину или мещанину в «Преступлении и Наказании» — из соображений художественной правды. Красильщик — Миколка (не Николка), как говорили в Зарайском уезде18, а Раскольников, который тоже «из этих ме-стов», — убивец, а не иначе, литературно — убийца. Устами мещанина приговор Раскольникову вынес народ, а потому невозможно было изменить язык, по мнению Достоевского, не изменив характерности текста. К народным словам прибегает писатель и тогда, когда говорит от первого лица. В «Дневнике Писателя» 1876 г. сквозной темой становится

«русский человек, которого надо образить * и очеловечить ( * Образить — словцо народное, дать образ, восстановить в человеке образ человеческий. Долго пьянствующему говорят, укоряя: "Ты хошь бы образил себя". Слышал от каторжных.)» ( Д30 ; т. 22: 26); «народ наш <…> нужно самого обучить сперва грамоте, образить его, развить его, настроить школ…» ( Д30 ; т. 23: 157).

«Словарь русских народных говоров» фиксирует широкое распространение данного слова в южнорусских губерниях, в том числе и в ближайшей к Даровому Рязанской губернии19.

По мнению В. П. Владимирцева, «Достоевский питал особую приязнь к живым разговорным "словечкам" (лексемам, словоформам, идиоматике). <…> писателя занимали в "словечках" всего более мгновения из внутренней жизни православного великорусcкого человека и этноса в целом. Живые, "горячие", коннотативные значения "словечек" позволяли Достоевскому своевременно и проницательно судить о нравственных и психологических процессах, происходивших в России» [Владимирцев: 348]. С нашей точки зрения, интерес писателя к емкому и точному народному слову начал формироваться еще в детстве, и особенно в деревне.

Этнографические материалы А. Е. Мещерского содержат ценные наблюдения над традициями народного права:

«Въ имѣніяхъ <…> владѣльчискихъ, гдѣ не живутъ сами помещики собираются мирскіе сходки, по призыву сельскаго начальника (старосты) для разкладки и уровненія между жителями требуемыхъ съ нихъ подушныхъ денегъ и разныхъ земскихъ сборовъ <…> для избранія самихъ вотчинныхъ старостъ <…>, всякой обыватель находящійся на мирской сходкѣ имѣетъ свой полной голосъ, а всѣ уравненія или разкладки рѣшаются или большинствомъ голосовъ или очередью. Если же мирская сходка собирается для разобранія какого либо проступка, изъ числа живущихъ въ селеніи; то обвиняемаго вызываютъ въ передъ, и онъ долженъ предъ всѣми оправдыватся, иногда признается мирскою сходкою правымъ; то обвинявшій его наказывается за ложной доносъ по усмотрѣнію мирской сходки при оной телесно розгами; или другимъ какимъ оштрафованіемъ <…> замѣченныхъ обществомъ неоднократно въ дурныхъ поступкахъ <…>; для примѣру прочимъ, молодыхъ лѣтъ и годныхъ отдаютъ безъ очереди въ солдаты, а у протчихъ отнимаютъ въ предь до исправленія право присудствовать на мирскихъ сходкахъ и подовать свое мнѣніе, и послѣднихъ называютъ отъявленными» (Мещерский: л. 8–8 об.)20.

А. Е. Мещерский описывает здесь так называемое обычное право [Безгин: 13], распространенное в крестьянской среде. Эти подробности интересны нам как характеристика народного Дарового, которое, будучи владельческим имением, где помещики с 1831 по 1837 г. не проживали постоянно, «самоуправлялось» миром во главе со старостой Савином Макаровым ( Достоевский А. М .: 60). Мирские сходки, подобные тем, что описывает Мещерский, видел в детстве и Достоевский, что отозвалось впоследствии в «Дневнике Писателя» за 1873 г., где он обобщает: крестьянская Россия «лишь миром и его приговором вся держится и стоит» ( Д30 ; т. 21: 101), а позднее, в главке 1876 г. «Земля и дети», решение земельного вопроса видит в крестьянской общине:

«А что есть община? Да тяжелее крепостного права иной раз! Про общинное землевладение всяк толковал, всем известно, сколько в нем помехи экономическому хотя бы только развитию; но в то же время не лежит ли в нем зерно чего-то нового, лучшего, будущего, идеального, что всех ожидает, что неизвестно как произойдет, но что у нас лишь одних есть в зародыше и что у нас у одних может сбыться, потому что явится не войною и не бунтом, а опять-таки великим и всеобщим согласием, а согласием потому, что за него и теперь даны великие жертвы» ( Д30 ; т. 23: 99).

Еще один интересный аспект жизни деревни в Каширском уезде Тульской губернии — организация медицинской помощи. А. Е. Мещерский пишет:

« Въ обыкновенныхъ болѣзняхъ крестьяне прибѣгаютъ къ помощи своего владѣльца, или сосѣдняго, и данные самые простые лѣкарственные пособiя <…> оказываютъ желаемое дѣйствiе; вывихи суставовъ вправляютъ также большою частiю безъ пособiя мѣдика » ( Мещерский : л. 6 об. — 7).

И далее помещик подробно описывает изобретенный им способ лечения свирепствовавшей в уезде летом 1848 г. холеры, благодаря которому из 41 заболевшего в сельце Ожерельеве скончалось только 3 человека. Лечиться к Мещерскому приходили из окрестных деревень, он смог вылечить двух своих дочерей и их гувернантку. Завершает Мещерский «медицинскую» часть своих наблюдений «верноподданническим» пожеланием:

«Желанiе мое быть полезнымъ <…> чѣмъ либо драгоцѣнному моему Отечеству возродило во мнѣ смѣлость подвергнуть сiе къ стопамъ Е го И мператорска - го В ысочества , В сеавгустѣйшаго П окровителя Рускаго Географическаго Общества на милостивое возрѣнiе, и если удостоится онаго и не будетъ отвергнутъ сей способъ лѣченiя Медициною, то желанiе мое достигнетъ самой высшей стѣпени благополучiя» ( Мещерский : л. 7 об.) .

Михаил Андреевич Достоевский, будучи врачом по образованию, лечил от болезней крестьян Дарового и Черемошни, о чем свидетельствует его переписка с женой, Марией Федоровной, где он либо дает ей наставления относительно способов лечения крепостных, либо делится предпринятыми им мерами по оздоровлению няни Алены Фроловны [Нечаева: 79–80]. Несомненно, что по выходе в отставку отец писателя продолжил свою врачебную практику и в Даровом.

Говоря о народном характере и нравственности, А. Е. Мещерский выделяет такие качества, как понятливость и сметливость и при этом отсутствие расчетливости:

«…они мало обдумываютъ на будущiе время; довольствуясь настоящимъ. <…> пьянство, лѣность и воровство болѣе имѣютъ мѣста въ тѣхъ имѣнiяхъ, гдѣ въ управленiи нѣтъ порядка; и довольной строгости къ искорененiю сего зла <…>. Добрые же качества ихъ далеко превышаютъ пороки: совершенная привѣрженность къ Г осударю И мператору и всей А вгустѣйшiй фамилiи ; къ Отечеству, родинѣ, слѣпое повиновенiе къ исполненiю приказанiй всякой высшей власти; набожность, строгое соблюденiе нѣ токмо постовъ, но и всѣхъ постныхъ дней <…>. Охотно даютъ покровъ пострадавшимъ отъ пожара или иныхъ нещастныхъ случаяхъ, впредь до выстройки имъ своего жилища безъ всякой платы; неимущимъ и увѣчнымъ подаютъ по возможности пропитанiе. Занятые деньги одинъ у другаго и разныя вещи <…> безъ всякихъ актовъ и записокъ, кои у нихъ совсѣмъ не въ употреблѣнiи; на одно только честное слово; отдаютъ всегда исправно…» ( Мещерский : л. 9–9 об.) .

Можно предположить, что вера Достоевского в лучшие народные качества, высказанная в полной мере на страницах «Дневника Писателя», зародилась еще в детстве и находит свое обоснование в свидетельствах тех, кто с этим народом живет всю свою жизнь бок о бок, — священника Про-ферансова и помещика Мещерского21 (напомним, что каникулы будущего писателя в Даровом и время создания этнографических записок разделяет всего 10 лет).

Об укорененности в древних, дохристианских временах говорит обычай опахивания села при эпидемиях и падеже скота. Его упоминают многие корреспонденты РГО из Каширского уезда, причем можно наблюдать ряд устойчивых элементов данного обряда в разных деревнях: действо совершается ночью, его участницы — женщины (вдовы или девушки), которые впрягаются в соху и проводят ею борозду округ селения. Эта архаичная часть обряда сопровождается несением икон и пением молитв, например «Святый Боже». А. Е. Мещерский, как и П. В. Проферансов, отмечает: по завершении обряда

«разходятся всѣ по своимъ домамъ, въ полномъ увѣренiи что какая бы не была зараза но не смѣетъ перейтти прорѣзанную ими борозду; но сiе пустое ихъ заблужденiе, запрѣщенiями владѣльцевъ и совѣтами приходскихъ Священ-никовъ во многихъ селенiяхъ оставляется» ( Мещерский : л. 6 об.).

Учитывая, что повальные болезни и падеж скота — явление нередкое в русской деревне XIX в.22, можно предположить, что, проводя летние каникулы в Даровом, юный Достоевский мог быть свидетелем подобных обрядов, тем более что «Воспоминания А. М. Достоевского» содержат описания традиционных молебнов и крестных ходов, близких по своему содержанию обряду опахивания селения. Так, был «заказан» пруд, устроенный в усадьбе по распоряжению М. Ф. Достоевской. Водоем был обойден кругом крестным ходом с определенной целью: «Чтобы не было преждевременной ловли и истребления вновь насаженных карасей в пруду…» ( Достоевский А. М. : 55).

Обход кругом, проведение защитной черты — реальной или метафизической — достаточно распространенный народный ритуал. По заключению современного исследователя, «экстремальные ситуации всегда обнажают наиболее важные ценности и наиболее общие жизненные ориентации. Изучение арсенала средств, которыми располагала традиционная культура для противостояния таким часто случавшимся бедствиям, как засуха, падеж скота, эпидемические болезни, пожары, высвечивает основы социальномировоззренческой солидарности. <…> система народных мировоззренческих представлений имела, по существу, двухслойный характер. Не будучи "двоеверными", русские, как и другие христианские народы, в своей ритуальной практике не утратили различных символических способов взаимодействия с природными силами» [Островский: 109].

Обратимся к материалам, присланным в РГО помещиком села Красина-Телешова Каширского уезда Александром Балтазаровичем Фрейрейсом (1819–1855)23. Как известно из «Дела о внесении в родословную книгу дворян Тульской губернии полковника Фрейрейса» из фондов ГАТО, отец Александра Фрейрейса Балтазар Александрович, лютеранин по вероисповеданию,

«изъ иностранцевъ присягнувшихъ на вѣрность подданства Россiи <…> въ службу поступилъ изъ воспитанниковъ С. Петербургскаго Практическаго Лѣснаго Института съ званіемъ ученаго фористмейстера, въ Екатерино-славскую Губернію 1814 Октября 15» 24 .

Здесь прослужил он десять лет, после чего был переведен в Воронежскую губернию на должность губернского лесничего, где в 1839 г. дослужился до чина подполковника Корпуса лесничих и поста директора лесничества. Среди многих наград Фрейрейса за честную и беспорочную службу стоит выделить одну:

«за представленное разсужденіе въ разрѣшеніе задачи предложенной В ысо - чайше утвержденнымъ обществомъ для поощренія Лѣсного Хозяйства, объ укрѣпленіи сыпучихъ наносныхъ песковъ и за разведеніе имъ на таковыхъ болѣе 700 десятинъ благонадежнаго лѣса, признанъ отъ сего общества, 1834 февраля 25, достойнымъ золотой медали» 25 .

Вспоминаются в этой связи переживания Ф. М. Достоевского о том, что «безлесят Россию», и его горячее желание получить свою долю куманинского наследства в Рязанской губернии лесом, чтобы растить его к совершеннолетию детей26 [Достоевская А. Г.: 281]. О лесах хлопочут и герои произведений, даже комический Фома Фомич дает наставление Ихменеву:

«Вы хотели, — я знаю это, рубить зыряновский участок лесу; — не рубите <…>. Сохраните леса: ибо леса сохраняют влажность на поверхности земли…» ( Д30 ; т. 3: 138).

В отставку Б. А. Фрейрейс вышел в 1842 г. в звании полковника, приобрел имение в Каширском уезде, а в 1848 г. подал прошение о внесении его с семейством в Дворянскую родословную книгу Тульской губернии, что произошло в 1849 г.27

Именно к этому времени относятся записки его сына, Александра Бал-тазаровича, родившегося в 1819 г., а в 1848 г., согласно архивным документам, числящегося писцом Тульской казенной палаты по отделению казначейства в чине коллежского регистратора28.

К задаче, поставленной РГО, Александр Фрейрейс подошел творчески. Сам он определяет жанр своих заметок как «характеристические очерки», но, скорее, это эссе горячего сторонника русского крестьянства. Так, Фрей-рейс выделяет в народе

«дѣятельность, терпѣніе въ трудахъ и крѣпкое здоровье, готовое бороться со всякими перемѣнами суровой атмосферы. Опытъ убѣдилъ ихъ, что каждый ломоть хлѣба для будничной трапезы, каждый кусокъ мяса къ праздничному столу ихъ, должны быть добыты пóтомъ, и не упадутъ на столъ безъ труда неутомимаго. Очевидно, что подобное существованіе не можетъ быть бле-стящимъ и что оно немнóгимъ — чѣмъ роскошнѣе нищеты… <…> И не взирая на это, не смотря на то, что эти люди úзъ-году въ годъ бьются вы-работывая свои господскія и казенныя повинности, да живутъ въ тѣсныхъ, душныхъ, сырыхъ и дымныхъ жилищахъ; не смотря на всё это, говорю я, они и поютъ и пляшутъ по праздникамъ — они готовы веселиться при каждомъ удобномъ случаѣ! Въ ихъ словарѣ нѣтъ слова "Скýка"; они не зѣваютъ, отъ бездѣлья какъ многіе изъ насъ, эманципированныхъ существъ, нерѣдко въ одинъ день убивающихъ всѣ грядущіе доходы съ имѣній своихъ, и привсёмъ томъ жалующихся на "тоску сердечную"…» ( Фрейрейс : л. 1–1 об.).

Пафос, отличающий слог Фрейрейса, продиктован стремлением не просто констатировать факт, а осмыслить его, дать свою оценку, будь то быт, внутрисемейные отношения, обряды, религиозные представления народа. Так, многие корреспонденты РГО из Каширского уезда отмечают отходничество крестьян, особенно в осенне-зимний период. Ведомости Свято-Ду-ховского храма села Моногарова косвенно подтверждают наличие этого явления в Даровом: против отметки о том, что крестьянин не был на исповеди в Великий Пост, у некоторых из них указана причина — «за отлучкою», нередко по два-три года сряду29. Фрейрейс видит в отходничестве не только источник правильной речи крестьян Каширского уезда — он подмечает и пагубное влияние города на народную нравственность:

«Въ Москвѣ усвóиваетъ онъ себѣ эту страсть къ расточительности, эту привычку мотать трудовымъ заработкомъ, это неуваженіе къ святынѣ брачныхъ узъ: онъ — бóльшею частію — эпикуреецъ…

Нѣтъ сомнѣнія, конечно, что лучи истинной цивилизаціи, проникнувъ и въ д ы́ мное жилище крестьянина, — рáно, или поздно, — наведутъ его на лучшую дорогу и покажутъ ему, что не этимъ путёмъ достигается нравственное усовершенствованіе. Нынѣ же, по старой привычкѣ только, да изъ страху наказанія повинуясь еще вóлѣ помѣщика своего, — онъ заносчивъ и неуступчивъ уже съ людьми, поставленными внѣ матеріяльнаго вліянія на судьбу его; "а я вама не фрякаю" скажетъ онъ каждому, кто захотѣлъ бы упрекнуть его въ непочтительности или дерзости» ( Фрейрейс : л. 3–3 об.) 30 .

Спустя тридцать лет в «Дневнике Писателя» за 1876 г. Ф. М. Достоевский словно отвечает на опасения А. Б. Фрейрейса:

«Предсказывают, например, что цивилизация испортит народ: это будто бы такой ход дела, при котором, рядом с спасением и светом, вторгается столько ложного и фальшивого, столько тревоги и сквернейших привычек, что разве лишь в поколениях впереди, опять-таки, пожалуй, через двести лет, взрастут добрые семена, а детей наших и нас, может быть, ожидает что-нибудь ужасное. Так ли это по-вашему, господа? Назначено ли нашему народу непременно пройти еще новый фазис разврата и лжи, как прошли и мы его с прививкой цивилизации? <…> Я бы желал услышать на этот счет что-нибудь утешительнее. Я очень наклонен уверовать, что наш народ такая огромность, что в ней уничтожатся, сами собой, все новые мутные потоки, если только они откуда-нибудь выскочат и потекут» (Д30; т. 22: 45).

Периоды не только общения с народом, но жизни среди него были у Достоевского дважды — в Даровом и на каторге, но лишь в Даровом он увидел и узнал народ в его естественной среде и привычном состоянии, и эти впечатления детства, к которым писатель столь активно обращался в зрелый период своего творчества, усиленные каторжными «открытиями», стали источником его размышлений о судьбе народа.

А. Б. Фрейрейс с горечью отмечает характер внутрисемейных взаимоотношений, сложившихся в крестьянской среде:

«Домашній бытъ его богатъ такими картинами, отъ которыхъ не разъ всгрустнётся истинному филантропу. На жену свою глядитъ онъ обыкновенно не какъ на подругу, имѣющую одинаковыя правá съ нимъ на радости и скорби бытія, на любовь и уваженіе его; но больше какъ на существо, осуждённое быть слѣпымъ орудіемъ его произвола и не имѣющее никакаго голосу въ домашнемъ ареопагѣ. Здѣсь онъ уже деспотъ…»;

«Въ дѣтяхъ своихъ онъ больше видитъ одинъ неизбѣжный даръ брака — чѣмъ благословеніе его, и только взрослыя изъ нихъ — да и то мальчики — имѣютъ нѣкоторый интересъ для него, какъ помощники въ полевыхъ и домашнихъ трудахъ…» ( Фрейрейс : л. 3 об. — 4) .

Современные исследователи жизни русского народа, обращаясь к вопросу любви в крестьянских семьях, утверждают: «Не следует думать, что хозяйственные задачи определяли всё в семейных отношениях. Крестьяне знали глубокие супружеские и родительские чувства. Казалось бы, здесь и доказывать нечего, ведь достаточно хорошо известна лирика русского фольклора, отразившая богатейшую гамму сильных и тонких чувств. Однако об отношениях в крестьянской семье было сказано в литературе немало худого. Как правило, это были выхваченные поверхностным наблюдателем из общей спокойной и ясной картины мрачные случаи, на основе которых делались широковещательные выводы» [Громыко, Буганов: 326]. Однако те же народные песни, к которым апеллируют авторы, сохранили семейно-бытовые сюжеты, иллюстрирующие наблюдения А. Б. Фрейрейса, далекие от идеализации семейных отношений у крестьян. Это, например, песня «Я вечор млада / Во пиру была…», упоминаемая Ф. М. Достоевским в подготовительных материалах к «Дневнику Писателя» 1881 г. под названием «Верея ль вереюшка» ( Д30 ; т. 27: 45). Этнографическая коллекция Научного архива РГО по Тульской губернии подтверждает, что эту песню Ф. М. Достоевский мог слышать в Даровом31:

«Я вячóр маладá Ва пирý былá ( 2 ), Ва бясѣдушки, Я ня у бáтюшки, Я ня у мáтушки; Я былá маладá У милá друшкá ( 2 ), У сярдé шнава.

Я ня мёт пилá, — Я пилá младá Слáтку вóдачкю ( 2 ), Фсё вишнёвачкю;

Я ня рю ́ мачкяй, Ня стакáнчикам, Я пилá младá Ис палýвядра ( 2 ), Чаряс крáй пилá. И я пóлям шла — Ня валя ́ лася, И я лѣ ́ сам шла — Ня шатáлася;

Ка дварý пришлá — Пашатнýлася, За вярéюшку ухватúлася. Вяряя-ль, моя Вярéюшка!

Паддяржú мяня ́ , Бáбу пьянаю, Шéльму хмѣльнаю, — Ня увúдял-бы Свёкар-бáтюшка, Ня сказáл-бы свамý сыну Мамý мýжу.

  • У мяня-ли муш — Гóрькяй пьяница;

Он винá ня пьёть, С вады пьян живёть, Нада мнóй младóй Он ламáицца.

  • У мяня-ль младóй Дóма ýбрана:

Лóшки вы ́ мала, Вó щи вы ́ ляла, Парóх вы ́ мала — Ф гарóх выляла, Чáшу вы ́ мала — Ф кáшу выляла, Пол скряблá — Пирагú пяклá» 32 .

Лишь неизменное почтение к родителям и страх Божий перед ослушанием, усомниться в котором не дает автору слышанная им варварски-ци-ническая шутка («" Этимъ ножомъ хорошо-бы бачьку нá печь подсаживать" говоритъ онъ, увидя длинный или вострый ножикъ — и хохотъ общаго удовольствія награждаетъ его жалкое остроуміе…» — Фрейрейс : л. 4 об.), вселяет надежду на незыблемость нравственных устоев в народной среде. Наблюдения А. Б. Фрейрейса перекликаются как со страшными деревенскими впечатлениями Ф. М. Достоевского, о чем тот «проговаривается» в статье «Среда», когда вспоминает дело крестьянина Саяпина:

«Видали ли вы, как мужик сечет жену? Я видал. Он начинает веревкой или ремнем. Мужицкая жизнь лишена эстетических наслаждений — музыки, театров, журналов; естественно, надо чем-нибудь восполнить ее» (Д30; т. 21: 21), — так и с верой писателя в лучшие свойства народной души, выработанные вековыми традициями.

Заметки А. Б. Фрейрейса о религиозных обрядах крестьян Каширского уезда позволяют по-иному взглянуть на некоторые подробности, приведенные А. М. Достоевским в мемуарах о Даровом. Хорошо известна история пожара в только что приобретенном имении. Андрей Михайлович пишет, что произошел он по вине крестьянина Архипа Савельева, вздумавшего в Страстную пятницу «палить кабана у себя на дворе» ( Достоевский А. М. : 60). На фоне единодушного мнения корреспондентов РГО о религиозности крестьян и строгом соблюдении ими постов крепостной мужик господ Достоевских выглядит безбожником. Если бы не одно обстоятельство: пожар, по официальным документам, случился в Даровом 7 апреля 1832 г.33, а это был Страстной четверг. Как пишет А. Б. Фрейрейс:

«Четвертокъ Страстной недѣли — есть преддверіе въ Свѣтлую . Тутъ, до солнечнаго восхода, бьютъ какое нибудь домашнее животное, нарочно къ тому времени подкормленное. Завернувъ пóрознь, въ тряпицы, частицу сáла отъ этаго животнаго, нѣсколько щепотокъ сóли и золы, въ тотъ день úзъ печи выметенной, — вѣшаютъ ихъ подъ крóвлю дома и берегутъ, какъ универсальное лѣкарство, если не отъ всѣхъ, то, покрайней-мѣрѣ отъ мно-гихъ болѣзней. Это сáло, эта соль и эта зола — зовутся у нихъ " Четверговымъ Саломъ , Четверговою Солью и Четверговою золою ( Фрейрейс : л. 6 об.).

Кабан, из-за которого и случился в Даровом пожар, скорее всего, был забит, а потом и опален Архипом ради «четвергового сала», следовательно, трагический инцидент стал результатом соблюдения традиционной в крестьянской среде обрядности в Страстную неделю, а не фактом святотатства.

А. Б. Фрейрейс замечает:

Автор очерков выражает надежду, что просвещение сделает свое благое дело. Однако он не может не посвятить несколько страниц описанию колоритных народных праздников и сопряженных с ними обрядов, где соединились христианский церковный календарь и народная мифология. Здесь и полные возвышенной поэзии приметы о плеснувшей в тишине воде на Крещение как знаке того, что в это мгновение Христос крестился в Иордане, это и вынесенные в поле печеные «лестницы» на Вознесение, по которым Христу легче восходить на небо34.

Отголоски дохристианского прошлого присутствуют и в отношении русского народа к православным святым:

«Нѣкоторымъ изъ Святыхъ крестьяне приписываютъ особенную честь, называя ихъ богами какихъ-либо домашнихъ животныхъ. О благоденствіи рогатаго скота , напримѣръ, мóлятъ Священно-мученика Власія (11 февраля);

благосостояніе лошади поручено Флору и Лавру ( Фролу и Лавёру — по ихнему)…» ( Фрейрейс : л. 8–8 об.).

Ф. М. Достоевский в «Дневнике Писателя» за 1876 г., обращаясь к теме народа, негодует по поводу отношения образованного сословия к крестьянству:

«Да народ и веры не знает, скажете вы, он и молитвы не умеет прочесть, он поклоняется доске 35 и лепечет какой-то вздор про святую пятницу и про Фрола и Лавра. <…> Мы о вере народа и о православии его имеем всего десятка два либеральных и блудных анекдотов и услаждаемся глумительными рассказами о том, как поп исповедует старуху или как мужик молится пятнице» ( Д30 ; т. 22: 113).

День памяти святых Флора и Лавра, «Фрола и Лавёра — лошадников», православная церковь отмечает 31 августа (18 августа по старому стилю), так что, бывая летом в Даровом, юный Достоевский мог быть свидетелем не только праздничного богослужения, но и традиционных обрядов с лошадьми — главными кормильцами крестьянских семей. В Даровом Достоевский слышал и простонародный вариант имен святых — Фрол и Лавёр36, который упоминается А. Б. Фрейрейсом. «Вздор о святой пятнице» в этом ряду «христианского невежества» тоже не случаен. Еще один исследователь народной жизни — священник села Кончакова Зарайского уезда Ф. В. Селезнев — упоминает такие народные обычаи:

«Въ молитвахъ на сонъ и по утру крестьянки говорятъ: матушка пятница помилуй, матушка середа прости меня грѣшную. Подъ пятницу и на самый день коноплю и ленъ толкутъ и трепятъ, но никогда не прядутъ, чтобъ не запылить пятницу» 37 .

Во многих материалах РГО из Каширского уезда корреспонденты отмечают строгое соблюдение крестьянами постов в среду и пятницу — особых дней в череде страстей Христовых. Избирательность Достоевского в примерах, таким образом, обоснована хорошим знанием обыденной духовной жизни деревни: здесь и поклонение святым покровителям лошадей, и «сердечное знание Христа».

Очерки А. Б. Фрейрейса, таким образом, не только наполняют картину деревенского детства писателя разнообразными и интересными подробностями, но еще раз подтверждают прозорливость многих наблюдений Ф. М. Достоевского над народным характером, и не только крестьянским, чему свидетельство — личность самого А. Б. Фрейрейса, немца по происхождению. В «Деле о внесении в родословную книгу дворян Тульской губернии полковника Фрейрейса» есть документы, проливающие свет на дальнейшую судьбу Александра Балтазаровича. Это его формулярный список, в котором последняя запись сообщает, что А. Б. Фрейрейс, будучи женат и имея троих детей, вступил в Камчатский егерский полк в возрасте 37 лет рядовым 23 июня 1855 г.38 Последний документ в этом деле содержит ответ на письмо отца, Б. А. Фрейрейса, который посылает сыну документы и деньги. Командующий Камчатским егерским полком сообщает,

«что состоявшей на службѣ <…> отставной Коллежскiй Регистраторъ Александръ Фрейрейсъ, во время штурма Англо-французкими войсками города Севостополя, 27 го Августа 1855 года убитъ » 39 .

Известно, что Камчатский егерский полк, которым с 1850 г. командовал И. П. Голев, в Крымскую войну 1853–1856 гг. сражался на Малаховом кургане. Судя по всему, А. Б. Фрейрейс ушел на фронт добровольцем. 83-я Каширская дружина ополчения, в которую он мог вступить, была сформирована в уезде летом 1855 г., прикомандирована к Тобольскому пехотному полку и несла службу в Симферополе и Бахчисарае [Смолин: 342]. А. Б. Фрей-рейс же оказался на передовом крае обороны Севастополя.

По мнению Л. И. Сараскиной, Достоевского-патриота во многом формировали события Крымской войны. Его горячий поэтический отклик на них впоследствии вылился не только в литературные «воспоминания» романных героев, но и стал провозвестником цельного мировоззрения, раскрытого в «Дневнике Писателя» [Сараскина: 105]. Личность А. Б. Фрейрейса, явленная в корреспонденции для РГО и в поступке этого безвестного коллежского регистратора, может пополнить галерею «лучших людей»40, по Достоевскому, в ряду которых самый прославленный — немец по происхождению доктор Ф. П. Гааз. О нем в своей «статье» как о примере единичного добра говорит Ипполит в романе «Идиот», к личности «Гаса» как нравственному идеалу обращается Достоевский в подготовительных материалах к «Преступлению и Наказанию» и в неосуществленном замысле «Жития великого грешника». К тому же разряду может быть отнесен и «общий человек» доктор-немец Гинденбург из мартовского «Дневника Писателя» за 1877 г.41:

«Этот общий человек хоть и единичный случай, а соединил же над гробом своим весь город. Эти русские бабы и бедные еврейки целовали его ноги в гробу вместе, теснились около него вместе, плакали вместе. Пятьдесят восемь лет служения человечеству в этом городе, пятьдесят восемь лет неустанной любви соединили всех хоть раз над гробом его в общем восторге и в общих слезах. <…> вот эти-то "общие человеки" побеждают мир, соединяя его…» ( Д30 ; т. 25: 92).

Отголоски этих реальных докторов-немцев присутствуют в образе «божьего человека» доктора Герценштубе в романе «Братья Карамазовы»:

«Его все у нас в городе очень ценили и уважали. Был он врач добросовестный, человек прекрасный и благочестивый <…>. Он был добр и человеколюбив, лечил бедных больных и крестьян даром, сам ходил в их конуры и избы и оставлял деньги на лекарства…» ( Д30 ; т. 15: 103).

Парадоксальным образом глубинные проблемы современной России в романе «Подросток» прозревает немец Крафт, которому Достоевский передает собственную боль:

«Нынче безлесят Россию 42 , истощают в ней почву, обращают в степь и приготовляют ее для калмыков. Явись человек с надеждой и посади дерево — все засмеются: "Разве ты до него доживешь?" С другой стороны, желающие добра толкуют о том, что будет через тысячу лет. Скрепляющая идея совсем пропала. Все точно на постоялом дворе и завтра собираются вон из России; все живут только бы с них достало…» ( Д30 ; т. 13: 54).

Еще в 1830-е гг. с обезлесиванием России в Воронежской губернии успешно боролся немец Б. А. Фрейрейс. Определенно, Россия не была для него постоялым двором. Словно про его сына, павшего на русском поле боя, Достоевский сказал в «Дневнике Писателя»:

«В сущности, эти идеалы, эти "лучшие люди" ясны и видны с первого взгляда: "лучший человек" по представлению народному — это тот, который не преклонился перед материальным соблазном, тот, который ищет неустанно работы на дело Божие, любит правду и, когда надо, встает служить ей, бросая дом и семью и жертвуя жизнию. <…> И если б только возможно было, чтоб мы все согласились и сошлись с народом в понимании: кого отселе считать человеком "лучшим", то с нынешнего лета, может быть, зачался бы новый период истории русской» ( Д30 ; т. 23: 161–162).

С нашей точки зрения, пример А. Б. Фрейрейса как нельзя лучше подтверждает предположение Ф. М. Достоевского о спасительном для нации согласии с народом образованной части общества в понимании идеала и «скрепляющей идеи».

Этнографические материалы РГО, присланные из Каширского уезда Тульской губернии, позволяют представить народную среду, в которой оказался Ф. М. Достоевский в детстве, уточнить отдельные сведения о событиях в Даровом, содержащиеся в «Воспоминаниях А. М. Достоевского», прокомментировать некоторые эпизоды в произведениях писателя. Наряду с бытовыми подробностями жизни крестьян в этнографических описаниях А. Е. Мещерского и А. Б. Фрейрейса представлен духовно-нравственный облик народа, сказавшийся в его традициях и обрядах, вере и суеверии, что во многом проясняет истоки «народных» воззрений Ф. М. Достоевского.

Список литературы «Это в какой-то нашей народности...»: обычаи и обряды крестьян Каширского уезда по этнографическим описаниям соседей Достоевских

  • Аванесов Р. Н. Очерки диалектологии рязанской мещеры. I. Описание одного говора по течению р. Пры // Материалы и исследования по русской диалектологии. М., Л.: Изд-во Академии наук СССР. 1949. Т. 1. С. 135–236 [Электронный ресурс]. URL: http://books.e-heritage.ru/Book/10093832 (18.08.2023).
  • Безгин В. Б. Мужицкая правда. Обычное право и суд русских крестьян. М.: Common place, 2017. 334 с.
  • Бессонова А. С. Неизвестное Даровое (по архивным материалам) // V Летние чтения в Даровом / ред.-сост. В. А. Викторович. Коломна: Лига, 2019. С. 193–200 [Электронный ресурс]. URL: http://darovoe.ru/wp-content/uploads/2020/06/Blok_LCH.pdf (18.08.2023).
  • Бессонова А. С. Даровое Достоевского в архивных документах Русского географического общества // Неизвестный Достоевский. 2023. Т. 10. № 2. С. 196–223 [Электронный ресурс]. URL: https://unknown-dostoevsky.ru/files/redaktor_pdf/1689191182.pdf (18.08.2023). DOI: 10.15393/j10.art.2023.6761. EDN: KCHZXM
  • Владимирцев В. П. Достоевский народный: Ф. М. Достоевский и русская этнологическая культура: Статьи. Очерки. Этюды. Комплекс историко-литературных исследований. Иркутск: ИГУ, 2007. 459 с.
  • Галаган Г. Я. Проблема «лучших людей» в наследии Ф. М. Достоевского (1873–1876) // Достоевский. Материалы и исследования. СПб.: Дмитрий Буланин, 1996. Т. 12. С. 99–107 [Электронный ресурс]. URL: http://lib2.pushkinskijdom.ru/Media/Default/PDF/Dostoevsky/Materialy/%D0%A2_12/06_%D0%93%D0%B0%D0%BB%D0%B0%D0%B3%D0%B0%D0%BD_99.pdf (18.08.2023).
  • Гиляров-Платонов Н. П. Из пережитого. Автобиографические воспоминания: в 2 т. СПб.: Наука, 2009. Т. 1. 616 с.
  • Громыко М. М. Мир русской деревни. М.: Молодая гвардия, 1991. 446 [2] с.
  • Громыко М. М., Буганов А. В. О воззрениях русского народа. М.: Паломник, 2007. 528 с.
  • Даровое Достоевского: материалы и исследования / под ред. А. С. Бессоновой. Коломна: Лига, 2021. 544 с. [Электронный ресурс]. URL: https://www.rfbr.ru/rffi/ru/books/o_2128255#1 (18.08.2023).
  • Нечаева В. С. В семье и усадьбе Достоевских (письма М. А. и М. Ф. Достоевских). М.: Соцэкгиз, 1939. 158 с.
  • Островский А. Б. Обряды деревенской общины в ситуациях бедствия // Материалы по этнографии. СПб.: Эго, 2002. Т. 1. С. 109–156 [Электронный ресурс]. URL: https://www.ethnomuseum.ru/collections/e_library/materialy-po-etnografii-1/ (18.08.2023).
  • Сараскина Л. И. «Надо сказать правду»: Ф. М. Достоевский и его современники в споре об итогах Крымской кампании // Достоевский и мировая культура. Филологический журнал. 2023. № 1 (21). С. 96–140 [Электронный ресурс]. URL: https://dostmirkult.ru/images/2023-1/04_Saraskina_96-140.pdf (18.08.2023). DOI: 10.22455/2619-0311-2023-1-96-140
  • Сафронова Е. Ю. Достоевский и Гинденбург: литературный текст в биографическом контексте // Неизвестный Достоевский. 2022. Т. 9. № 3. С. 78–115 [Электронный ресурс]. URL: https://unknown-dostoevsky.ru/files/redaktor_pdf/1667039072.pdf (18.08.2023). DOI: 10.15393/j10.art.2022.6161. EDN: HWFAWY
  • Сидоров В. Н. Наблюдения над языком одного из говоров рязанской мещеры // Материалы и исследования по русской диалектологии. М., Л.: Изд-во Академии наук СССР. 1949. Т. 1. С. 93–134 [Электронный ресурс]. URL: http://books.e-heritage.ru/Book/10093832 (18.08.2023).
  • Смолин Н. Н. Дружины Государственного подвижного ополчения 1855–1856 гг. // Русский сборник. 2009. Т. 7: Военная политика императора Николая I. С. 325–366.
  • Сумароков П. П. Очерк сельских празднеств, примет, поверий и обрядов в Каширском уезде (републикация, послесловие и комментарии А. С. Бессоновой) // V Летние чтения в Даровом / ред.-сост. В. А. Викторович. Коломна: Лига, 2019. С. 201–213 [Электронный ресурс]. URL: http://darovoe.ru/wp-content/uploads/2020/06/Blok_LCH.pdf (18.08.2023).
Еще
Статья научная