Ю. А. Сидоров и В. Я. Брюсов

С Валерием Брюсовым, в отличие от Андрея Белого, Юрий Сидоров, по всей видимости, лично знаком не был. Он мог видеть «мэтра» лишь издали на заседаниях «Литературно-художественного кружка», о чем сообщил Б.А. Садовскому в письме от 31 марта 1908 г, где среди прочего писал: «.. .Валерия Бр<юсова> я боюсь. В его присутствии если случается быть, то я дрожу и пугаюсь»1. Чем быт вызван этот страх, Сидоров не пояснил. Предположим, что причиной его мог стать внешний «мефистофелевский» облик самого Брюсова того времени, который часто вводил в замешательство начинающих поэтов. (Садовской, например, вспоминал: «Один поэтик в редакции “Весов” вздумал вмешаться в разговор Брюсова с Белым. Брюсов посмотрел на него, помолчал и продолжал свою речь. Но как все это было проделано! Поэтик сразу превратился в маков цвет. В другой раз какой-то пришлый студент развязно вступил с Брюсовым в прения. Тот произнес два слова, и студент мгновенно умолк: “заткнулся” в полном смысле слова. Руки беспомощно взмахнули и опустились, рот раскрылся. Можно было подумать, что дерзновенному студиозусу влетела в рот пуля»2. Садовской, много общавшийся с Сидоровым, мог рассказывать ему эти и подобные случаи из «весовского» быта, формирующие определенный образ Брюсова-человека.) Также можно предположить, что Сидоров, стремившийся в духовных своих исканиях подражать Белому, усвоил и его миф о Брюсове - «черном маге», грозном «старинном враге» символиста-теурга, его антагонисте. Второе, впрочем, отнюдь не отменяет первого.

Антагонизм между Брюсовым и Белым неожиданно коснулся творчества Сидорова уже после его смерти.

В октябрьском номере журнала «Русская мысль» за 1910 г. Брюсов опубликовал рецензию, в которой рассмотрел книги «Стихотворений» двух авторов: Ю.А. Сидорова и В.Л. Полякова (1877-1905), мотивируя такое соединение тем, что «оба они умерли еще юношами, едва начав литературную деятельность»3. Рассуждения Брюсова построены на сопоставлении творчества двух поэтов: «Нам представляется, что в Ю. Сидорове как поэте было более широты, в В. Полякове - более остроты. Сидоров был более художник, Поляков - более человек»4.

Бросается в глаза расхождение в оценке Сидорова Брюсовым с оценкой, данной преждевременно ушедшему поэту Андреем Белым. Если Белый в своем некрологе говорит о Сидорове как о литераторе, гармонично соединившем в себе ипостаси «писателя» и «человека», то Брюсов, как кажется, во многом в пику Белому, чей некролог он обильно цитирует, подчеркивает в творчестве Сидорова исключительно литературную, книжную природу, видит в нем лишь «писателя» (в отличие от Полякова, который, по его мнению, был «более человек»).

Со свойственным ему педантизмом Брюсов перечисляет влияния, которые обнаруживают себя в книге молодого поэта: «В выработке миросозерцания Ю. Сидорова участвовали самые разнообразные силы; идеи Вл. Соловьева и Д. Мережковского причудливо переплетались здесь со страстным изучением французского XVIII века, Вальтер-Скотта <так!>, Генсборо <так!>; он любил Византию, творения отцов Восточной церкви, увлекался Бердсли и Сомовым (слова С.М. Соловьева в характеристике Ю. Сидорова)...»5. В своем экземпляре «Стихотворений» Брюсов также отметил имена нескольких современников, чье творчество, по его мнению, отразилось в художественных поисках Сидорова. Так, напротив стихотворения «Идиллия» рукой Брюсова написано: «Отзвуки А. Белого и других»6, а рядом со стихотворением «Псалом офитов» отмечено: «Вяч<еслав> Ив<анов>»7. Подчеркивая книжность лирики Сидорова, Брюсов сделал особый акцент на подражательности его творчества: «В стихах Сидорова много подражаний, но сами эти подражания свидетельствуют об исканиях, о желании учиться своему делу. То там, то здесь среди строф и стихов, сделанных по чужому образцу, мелькают приемы самостоятельные, видны попытки создать свой язык». Наконец, свое представление об исключительной литературности поэтической продукции Сидорова Брюсов подкрепил цитатой: «...и сам он <Сидоров> признается, что

Новый филологический вестник. 2017. №1(40).

он не любил природы:

Близки мне были боле

Папирусов полупрозрачные листы.. ,»8

Таким образом, рецензию Брюсова можно рассматривать в том числе и как полемический выпад против того образа Сидорова, который дал в своем некрологе Белый. Как уже было отмечено нами9, некролог Белого «Дорогой памяти Ю.А. Сидорова» развивает идеи его более ранней статьи «Литератор прежде и теперь». Образ «современного писателя» из этой статьи - книжника, оторванного от жизни, не в последнюю очередь метил в Брюсова10. И если Белый увидел в личности Сидорова возможность соединения «литератора прежде» и «литератора теперь», «человека» и «писателя», словом, новый тип художника, который должен прийти на смену мастеру формы, отмеченному, однако, «роковой печатью мертвенности», то Брюсов подчеркнуто отказал творчеству юного поэта в таком синтезе.

Отметим, что в целом оценка Брюсовым поэтической книги Сидорова (равно как и книги В. Полякова) осталась весьма сдержанной, свою рецензию он закончил следующими словами: «Две новых книжки “Стихотворений”», подписанные этими двумя именами, - нелишние в библиотеке новой поэзии. Но мы сомневаемся, чтобы была надобность издавать когда-либо “Полное собрание сочинений”, о котором мечтают издатели как стихов В. Полякова, так и Ю. Сидорова»11.

Рецензию из «Русской мысли» Брюсов позднее включил в свою книгу «Далекие и близкие»12 (1912) и, по всей видимости, никогда уже больше не возвращался к творчеству Сидорова.

Как же, в свою очередь, воспринимал творчество Брюсова Сидоров? Был ли начинающий поэт, подобно многим своим современникам, увлечен поэзией «мэтра» московского символизма?

К.Г. Локс сохранил высказывания Сидорова, свидетельствующие о его интересе к творчеству своего старшего современника. В дневниковой рукописи 1917-1921 гг, озаглавленной «Образы и воспоминания», зафиксированы следующие слова поэта: «...Брюсов - прямая палка <...>, то есть растущий все вперед и вперед»13. В «Повести об одном десятилетии» этот разговор воспроизведен более подробно и в несколько иной модификации:

«- Ну, а Брюсов? - спросил я.

Тут Ю<рий> А<наньевич> прищурился и внимательно посмотрел на меня. <.. >

• -    Брюсов растет и растет, - ответил он. Потом, помолчав:

• -    На днях один мой знакомый сказал: “Как интересен будет Брюсов стариком”.

Помню, мы принялись гадать.. ,»14

Наиболее полно представление Сидорова о Брюсове, его творчестве и личности, как нам кажется, отразила пародия, написанная поэтом в де- кабре 1908 г. (впервые опубликована Б.А. Садовским в книге «Ледоход» в 1916 г, Садовскому же принадлежит ее датировка):

Весь город в ярком шумном блеске, А страж культуры вековой Стоишь на людном перекрестке Ты - монумент городовой.

И при случайном беспорядке, Когда Хаос разинет пасть, Твои шаги разумно кратки, Являя нам, смятенным, власть.

Да, я тебя в веках заметил И с топором в пучке ветвей, Как ликтор, Цезаря ты встретил, Казнивший Брута сыновей.

Ты воин и не знаешь страха, И над привычностью лица Сверкает золотая бляха, Как отблеск царского венца15.

Пародия говорит о глубоком знании творчества объекта пародирования. Некоторые ее строки ассоциируются с узнаваемыми поэтическими текстами Брюсова16 (здесь и далее, за исключением специально оговоренных случаев, ссылки на стихотворения В.Я. Брюсова даются по указанному изданию с обозначением тома и страницы после цитат):

Ю.А. Сидоров	В.Я. Брюсов
Весь город в ярком шумном блеске	Весь город в серебряном блеске («Летучая мышь», 1895; I, 82)
Да, я тебя в веках заметил И с топором <.. >	По глухим тропам столетий Ты проходишь с топором <.. > («Хвала человеку», 1906; I, 518)
И над привычностью лица <.. > отблеск царского венца17	В блеске царского венца, -Пред стрелою не укрою Я спокойного лица! («Ахиллес у алтаря», 1905; I, 391)

Пародия содержит некоторые слова из брюсовского поэтического словаря: хаос с характерным ударением на втором слоге (ср. «Я за бездною открытой / Вижу солнечный хаос», I, 42; «А дымящее пламя взвивается в вихре и сливает мечты в разноцветный хаос», I, 59) или ликторы (ср. «Вы, ликторы, закройте форум», I, 425), имена воскрешаемых Брюсовым исторических персонажей (Цезарь, Брут), а также слова, ассоциирующи-

Новый филологический вестник. 2017. №1(40).

-ЧЙ^тм7'-> еся с самим Брюсовым, его литературной позицией и обликом: культура («страж культуры вековой»), разумность («твои шаги разумно кратки»), власть ("«являя нам, смятенным, власть»). Так, с одной стороны, объектом пародирования здесь выступает тематика творчества Брюсова: урбанизм («Весь город в ярком шумном блеске») и историко-мифологические мотивы (городовой с бляхой над головой, заменившей венец, - сниженное изображение героя из галереи брюсовских «любимцев веков»), а также язык поэта. С другой - в чертах Городового - носителя власти и разумности, «стража культуры вековой», противника Хаоса, беспорядка и волнений, «воина, не знающего страха», угадываются черты самого Брюсова, каким он мог видеться Сидорову в начале 1908 г, - противника «гуннских воззрений на искусство», «усмирителя от литературы».

Для Сидорова Брюсов, однако, был не только участником литературной полемики, главой «литературных москвичей». Как уже отмечалось выше, пародия говорит о хорошем знании начинающим поэтом творчества «мэтра».

Влияние Брюсова обнаруживается во многих поэтических текстах Сидорова (начиная с дебютных «Новых варваров»)18. Вызывает удивление тот факт, что, отмечая в своей рецензии те воздействия, которые, по его мнению, испытал Сидоров, Брюсов в их числе не называет собственную лирику.

На тематическом уровне влияние Брюсова с наибольшей отчетливостью обнаруживает себя в историко-мифологических и урбанистических стихотворениях.

Историко-мифологические стихотворения Сидорова напоминают о галерее брюсовских «любимцев веков», в них лирический герой также становится непосредственным участником событий прошлого.

Ср., например, стихотворение «Disjecta membra», написанное от имени растерзанного Осириса:

Разбросаны члены мои по речным и болотным лагунам, И руку обвил окровавленной бронзовой цепью браслет19.

Или стихотворение «Из Гомера», лирический герой которого, словно оказавшись внутри Третьей песни гомеровской «Илиады», с благоговейным трепетом созерцает проходящую мимо Прекрасную Елену:

Проходишь ты мимо и светишь, Ты светишь и старцам, и мне, Но знаю, меня не заметишь В холщевой и бедной броне20.

Однако, в отличие от Брюсова, которому свойственно было релятивистское стремление охватить в своем творчестве всю историю целиком, отразив «все бездны и все гавани» ее, Сидоров выбирает для своих стихов только определенные сюжеты. В текстах, включенных в «Стихотворения»

(1910), все мифологемы и исторические образы так или иначе связаны с центральным мифом (младосимволистским по своей природе) - мифом о плененной материей Мировой душе и ее избавителе - поэте. Мифологемы, к которым обращается Сидоров, не случайны, они так или иначе отражают грани этого мифа, в котором существует мужской персонаж - страдающее божество-спаситель (Осирис, Дионис, Христос) и женский - плененная материей, ждущая своего избавителя, Мировая душа, изображенная, как правило, в двух амбивалентных ипостасях (Изида / Нефтида, Елена Прекрасная / Елена блудница и, хотя и не названная напрямую, София / Аха-мот). Тем самым Осирис и Елена не являются случайными персонажами, важными поэту только в свете переменчивого «мига», но высвечивают грани магистрального для его поэзии мифа. Таким образом, от брюсовских «любимцев веков» Сидоров заимствовал лишь общую форму, развив ее скорее в духе исканий младосимволистов.

То же можно сказать и о разработке урбанистической темы. Влияние Брюсова здесь очевидно. Так, образы из начала брюсовской поэмы «Конь блед» становятся своего рода трафаретом, пользуясь которым Сидоров в своем стихотворении «На автомобиле» создает декорации города:

Кипящее и городское море... По узким улицам качусь с моей Подругою на небольшом моторе Средь бурных волн людей и лошадей.

И пестрые цветы реклам бумажных, Как некие уродливые сны, С громад домов многоэтажных Слились в одно <.. ,>21 .

Ср. у Брюсова в поэме «Конь блед»:

Улица была - как буря. Толпы проходили, Словно их преследовал неотвратимый Рок. Мчались омнибусы, кебы и автомобили, Был неисчерпаем яростный людской поток. Вывески, вертясь, сверкали переменным оком, С неба, с страшной высоты тридцатых этажей; В гордый гимн сливались с рокотом колес и скоком Выкрики газетчиков и щелканье бичей (I, 442).

Однако восприятие города у двух поэтов различно. У Сидорова нельзя найти того декадентского любования, той очарованности городом, которая свойственна Брюсову, Сидоров - антиурбанист. Городу он с одной стороны противопоставляет пасторальную идиллию: особую роль в его стихах играет мир сельской природы, который говорит с поэтом, воплощая черты все той же Мировой души («Кто в темной зелени аллей / Зовет меня, стеня, рыдает...»)22. Картина пробуждения природы на фоне городского

Новый филологический вестник. 2017. №1(40).

■^Й*^№»

пейзажа, нарисованная в стихотворении «Утро» (его в своем экземпляре «Стихотворений» отметил Брюсов)23 - скорее исключение для этого поэта. С другой стороны, город как воплощение современности для Сидорова противоположен его пассеистическому идеалу Так, в процитированном выше стихотворении «На автомобиле» «уродливым снам» городской жизни противопоставляются лица лирического героя и его возлюбленной, наполненные «старинной красотою»: «...Но мнится мне, полны // Старинной красотою наши лица»24. Город в лирике Сидорова выступает как место обмана, лжи («Жребий уныл, незавиден, / Город меня обманул»)25 -место власти демонических сил. Изображение города у Сидорова хотя и находится под ощутимым влиянием Брюсова (прежде всего - с внешней, формальной стороны), скорее заставляет вспомнить о дебютных книгах московских младо символистов: «Золоте в лазури» (1904) Андрея Белого или «Цветах и ладане» (1907) С.М. Соловьева.

Отметим также, что для создания декораций города в стихотворении «На автомобиле» Сидоров использует образы именно из поэмы «Конь блед», несколько нехарактерной для Брюсова, выделяющейся из его творчества апокалипсичностью и антиурбанизмом, близким младо-символистам. (Ср. известное воспоминание Брюсова: «А. Белый и юный С.М. Соловьев, когда я им его <т.е. «Конь блед»> прочел, повскакали со стульев»)26. На восприятие Сидоровым этой поэмы в связи с исканиями младосимволистов-теургов указывает черновик его письма к С.М. Соловьеву из самодельной тетради января 1909 г. Черновик письма наполнен апокалипсической образностью, вызванной известиями о крупном землетрясении в Мессине 28 декабря 1908 г. Сидоров пытается осмыслить этот природный катаклизм, исходя из представлений о «пришествии Антихриста» и скором «конце мира», предсказанном В.С. Соловьевым: «Мнится, предвестием и знамением является оно <землетрясение> человечеству»27. Зачеркнутая цитата из поэмы «Конь блед» «Люди, вы не узнаете Божией десницы?» (атрибутирована А.В. Лавровым)28, которая пришла в голову поэту во время его работы над черновиком письма, красноречиво говорит о том контексте, в котором он воспринимал эту поэму Брюсова.

К.Г Локс в своих воспоминаниях отметил, что искания Сидорова были во многом противоположны брюсовским, однако «как поэта он <Сидоров> ценил его <Брюсова> высоко, во всяком случае мог понимать и противоположное себе, не отворачиваясь с истерическим криком»29.

По всей видимости, Сидоров действительно ценил Брюсова как поэта. И не только ценил, но и учился у него. С.В. Клейменова сообщает, что в библиотеке Сидорова присутствовала книга стихов Брюсова «Me euem esse»30 - книга заветов и наставлений, адресованных «продолжателю», «будущему другу»31.

Брюсов был важен для Сидорова не только как ключевой участник внутрисимволистской полемики, но и как «мэтр» символизма. Вместе с тем, царящий в околовесовском кружке «культ Брюсова» был ему, скорее всего, чужд. Пародия, рассмотренная нами выше, видится в том числе ироническим переосмыслением созданного уже к 1908 г. (год написания пародии) «канона» хвалебно-панегирических стихотворных посланий, посвящаемых Брюсову начинающими поэтами (В.В. Гофман «Валерию Брюсову», 1902; Андрей Белый «Маг», 1903; А.А. Койранский «В. Брюсов», 1903; Б.А. Садовской «Валерию Брюсову», 1903; С.М. Соловьев «Валерию Брюсову», 1905-1906; Эллис «Поэту наших дней», 1907; М.А. Куз-мин «Акростих», 1908 и др.)32. Очевидны текстуальные совпадения пародии Сидорова со стихотворным посланием Виктора Гофмана - зачинателя этого «канона»:

Могучий, властный, величавый, Еще не понятый мудрец, Тебе в веках нетленной славы Готов сверкающий венец!33

Ироническое и, вместе с тем, благоговейно-опасливое отношение к самому «мэтру» символизма сочеталось у Сидорова с переосмыслением ряда его поэтических тем (прежде всего урбанистической и историко-мифологической). Темы эти начинающий поэт стремился наполнить содержанием, в большей степени свойственным младо символистам-теургам, духовные и художественные искания которых были ему явно значительно ближе.