К вопросу о крещении княгини ольги

DOI:

Цитирование. Петров А. В. К вопросу о крещении княгини Ольги // Вестник Волгоградского государственного университета. Серия 4, История. Регионоведение. Международные отношения. – 2020. – Т. 25, № 1.– С. 200–207. – DOI:

Введение. Вопрос о крещении киевской княгини X столетия Ольги широко обсуждался как в отечественной, так и зарубежной исторической литературе. Дискуссия далека от завершения и ныне. В основном это событие локализовали в Киеве или Константинополе, датируя 957 г., периодом после 957 и более ранним временем. Одни авторы считали принятие христианства личным делом вдовы Игоря, другие видели здесь первый шаг к крещению всей Руси [3, с. 222–237; 17, с. 262–270].

Самым интеллектуально богатым, на мой взгляд, моментом обсуждения данного вопроса стали серия статей Г.Г. Литаврина и аргументированный ответ на них А.В. Назаренко [5–12]. Крупнейшие российские историки ударили друг друга копьями, как Пересвет и Челубей, и оставили нас разбираться с дальнейшим...

50 на 50 – либо 957, либо 946, как годы посещения Ольгой Царьграда. Я склоняюсь к 957 г. на том основании, что после убийства Игоря на стабилизацию положения в России («‘Ρωσία – Росия»), как называли Русскую землю тогдашние греческие интеллектуалы [2, с. 45; и др.], определенно потребовалось бы время.

Отсутствие единства среди исследователей по вопросу о крещении княгини Ольги обусловлено крайним немногословием и противоречивостью данных источников. Из обстоятельств, в той или иной мере имеющих к нему отношение, бесспорно только то, что в середине Х в. мать Святослава находилась в столице ромеев, где была дважды принята императором Константином VII Багрянородным, о чем сохранился рассказ в его трактате «О церемониях византийского двора» [19, lib. II, cap. 15, p. 594– 598]. Этот рассказ неоднократно переводился на русский язык [1, с. 99–102; 4, с. 360–364].

Метод рассмотрения данного вопроса в конечном счете сводится к поиску оптимального варианта согласования противоречивых показаний источников с учетом обширной историографии, но и в контексте определенной историографической и теоретической парадигмы. Ни о каких феодальном обществе и феодальном государстве, требующих масштабного изменения идеологии, на Руси IX–X вв. речи быть не может [18, с. 8–33 и сл.]. Равно как не может быть речи о сложно стратифицируемом социуме, каковой иногда сейчас изображают, подчиняясь советской историографической инерции. И другой методологичес- кой предпосылкой к рассмотрению избранного вопроса послужило уяснение того, как именно взаимодействовало христианство с язычеством. Сплава язычества с христианством в средневековой Руси не было. Русская древность – время сосуществования разорванных культурных пластов, время раздвоения общественного сознания и, вместе с тем, время накоплявшихся успехов христианизации в религиозно-моральном и политическом аспектах. Русское средневековье – и пора противоборства с язычеством, и история постепенного нравственного торжества христианства [15]. Вот в каком историческом и психологическом контексте принимала христианство св. княгиня Ольга. И это, безусловно, повышает значение ее Личности.

Анализ. Для чего приезжала Ольга в Царьград?

В.А. Пархоменко, М.Д. Приселков, М.В. Левченко, А.Н. Сахаров и др. [17, с. 262– 270] полагали, что поездка княгини Ольги носила официальный характер, ибо, по их мнению, она возглавляла посольство, прибывшее в Константинополь для дипломатических переговоров. Однако мы не можем настаивать на данном тезисе. Единственный весомый довод в его пользу – строки Повести временных лет, где сказано, что Ольга обещала византийскому басилевсу прислать рабов, воска, мехов и воинов на помощь. Но этих строк, все же, недостаточно, чтобы предположить наличие каких-либо дипломатических переговоров. Даже если подобные обещания действительно имели место, то княгиня могла дать их, вовсе и не будучи вполне официальным лицом, тем более что они так и остались невыполненными. К тому же, не исключено, что нарушение обязательств, якобы принятых вдовой Игоря в беседе с императором, продолжает ту же самую летописную линию «пе-реклюкивания» греческого царя, которая началась с хитроумного уклонения от его сватовства. Что же касается предложения византийскому монарху постоять в Киеве «на По-чайне» так же, как она стояла «в Суду», то здесь, вероятнее всего, нашло отражение традиционное недовольство русских процедурой долгого и стеснительного ожидания, раздражавшего их всякий раз по прибытии в Константинополь [16, с. 30].

Мнению об официальном характере поездки Ольги в Царьград, как полноправной правительницы Русской земли, на мой взгляд, может быть с успехом противопоставлено наблюдение, что визит княгини в столицу империи – частное событие из жизни вдовы русского князя. Позднейшие летописцы-монахи окружили созданный ими образ матери Святослава ореолом величия и мудрости именно потому, что она находилась в ряду первых русских христиан, крестившись намного раньше других представителей княжеского рода.

Оправданы сомнения в том, что она могла быть равновеликой по статусу своему покойному мужу и в полной мере взять в свои руки его княжеские обязанности и правительственные полномочия. Скорее всего, ее, именно политическое, положение было двойственным. Тогдашняя Русь переживала последнюю стадию распада племенного строя – рушились и смешивались, форматировались по административно-территориальным округам, «волостям», под влиянием различных факторов, описанные Константином Багрянородным «Славинии», или «племенные княжения» Повести временных лет [2, с. 45, 317; 16, с. 10; и др.]. Знатные женщины европейских «варварских обществ» раннего средневековья – славянских и германских – едва ли могли обладать официальной возможностью править, быть политическими (потестарными, если угодно) лидерами социумов, равнозначными в этом отношении своим мужьям. Особенности и свойства эпохи «славного варварства», «военной демократии», «позднейшей стадии племенных союзов», когда они интегрировались в «суперсоюзы», «чифдомы», предполагали, что выполнение основных княжеских функций являлось исключительно мужским делом! При малолетнем Святославе, в период, когда Русь не имела настоящего князя, княгиня Ольга была необходимым символом, олицетворением княжеской власти, номинальным правителем России.

От внимательного читателя Повести временных лет не скроется, что в это время, которое, – и это должно быть особенно знаменательным, – описывается в летописи под заглавием: «Начало княженья Святослава, сына Игорева», рядом с княгиней, чтобы она не предпринимала, неизменно стоят две мо- гущественные фигуры: Асмуд и Свенельд. От имени последнего, равно как и от имени Святослава, даже заключен договор с греками 971 года [16, с. 27–28, 34]. Если при воинственном и могущественном князе-«пардусе» этот воевода занимал столь высокое положение, то каково же было его значение, когда Святослав еще «бе детеск»?! Мне представляется, что именно Свенельд являлся главной фигурой в политической жизни Руси от смерти Игоря и до возмужания Святослава. Таким образом, говоря о «регентстве» при малолетнем княжиче, нужно учитывать, что их (регентов) было трое: помимо Ольги – Асмуд и Свенельд, при явном первенстве последнего.

Ольга была символом княжеской власти в России, но приехала она в 957 г. в Царьг-рад не в качестве главы дипломатической миссии, а как знатная паломница, воспользовавшаяся для своего дальнего путешествия обычным киевским торговым караваном, чем и объясняется отмеченное Константином Багрянородным большое количество купцов в ее окружении. Княгиня стремилась своими глазами увидеть Второй Рим, слава которого давно уже достигла лесного Приднепровья, и принять здесь христианство.

У нас нет данных, чтобы говорить о том, что именно побудило Ольгу к крещению. Но я с легкостью предположу, что тут сыграли свою роль и свойства ее личности, и то, что «душа человеческая по природе своей христианка».

Отрицать факт крещения вдовы Игоря в столице ромеев сложно, ибо все, говорящие о нем источники, не совпадая в датировке этого события, тем не менее, единодушно локализуют его именно там. Поскольку княгиня Ольга была в Константинополе, скорее всего, именно в 957 г., а удвоение ее поездки на берега Босфора, как уже указывалось в литературе [17, с. 285], искусственно, то следует заключить, что мать Святослава крестилась именно тогда, во время своего цареградского визита в 957 году.

Противники такой точки зрения, в том числе и такие известные специалисты, как Г.А. Острогорский и Ж.-П. Ариньон, ссылаются при своих рассуждениях главным образом на молчание о факте крещения трактата Константина Багрянородного «О церемониях византийского двора». По их мнению, император обязательно нашел бы возможность сообщить о принятии христианства его гостьей, если бы оно действительно имело место в 957 г. в Царьграде. «Если представить себе, – пишет, например, Г.А. Острогорский, – каким событием для византийской столицы и для самой императорской семьи явилось бы крещение киевской княгини во время ее пребывания в Константинополе, если принять во внимание, к тому же, что крещение как таковое идеологически значило для каждого византийца, то умолчание о нем, мне кажется, может быть объяснено единственно тем, что Ольга крестилась не в Константинополе...» [13, c. 1463]. На мой взгляд, такое решительное утверждение спорно.

В.А. Пархоменко, М.В. Левченко, Г.А. Острогорскому, Ж.-П. Ариньону и др. удалось доказать лишь возможность , а отнюдь не обязательность наличия в Книге о церемониях упоминания о крещении Ольги. Если смягчить излишнюю категоричность суждений тех историков, которые, впадая в противоположную крайность, считали, что Константин Багрянородный совсем не мог упомянуть о факте крещения (так как, по их мнению, писал всего лишь практическое руководство по придворному церемониалу, а не исторический трактат), то с ними можно согласиться в том смысле, что в центре внимания императора было не все целиком пребывание киевской княгини в Византии, а только ее визиты в царский дворец. Константин Багрянородный не поведал о целях, которые привели Ольгу в Царьград, не сообщил, где она жила и чем занималась здесь, помимо двух приемных дней. Все это делает вполне приемлемой мысль, что наряду с прочими недомолвками, царственный писатель мог смолчать и о ее крещении, состоявшемся в неприемное время (скорее всего, и после приемов) за стенами императорских чертогов, тем более, отмеченные Г.А. Острогорским [13] сбивчивость, непоследовательность и пестрота Книги о церемониях очевидно должны были способствовать этому.

К тому же молчание императора по интересующему нас поводу было в значительной степени обусловлено еще и тем, что крещение вдовы Игоря во время ее частного ви- зита в Константинополь не могло оказаться ничем иным, как тоже только частным актом, не претендующим ни на какое политическое значение.

Другое дело, что, вернувшись в Киев, Ольга, по свидетельству хроники Продолжателя Регинона Прюмского, сделала попытку пригласить на Русь христианского епископа и священников, чем явно превысила свои полномочия. Как и следовало ожидать, эта попытка завершилась полным провалом, ибо, судя по тому же источнику, приглашенных проповедников с шумом выдворили из страны. И случилось так из-за того, что вдова Игоря не пользовалась всеми правами настоящего князя (мужчины, военного предводителя), что сама княжеская власть тогда, в соответствии с переживаемой стадией общественного развития, была обязана считаться как с народным собранием-вечем, так и с советом старейшин (летописных «старцев градских») [18, с. 8–63; и др.], а также из-за того, что в рассматриваемое время Держава Рюриковичей все еще оставалась главным образом языческой.

Христианство стало проникать к русским славянам с начала IX века. В середине этого столетия среди русских уже существовали купцы-христиане, которым в далеком Багдаде переводчиками служили местные славянские невольники. В 60-е гг. IX в. зафиксировано бытование Евангелия и Псалтыри, написанных «руськими письменами», и, самое главное, состоялось первое массовое крещение Руси – «Фотиево крещение». Потом, в связи с появлением в Приднепровье Олега во главе новой волны переселенцев с севера («и беша у него варязи и словени и прочи, про-звашася русью») [16, с. 14], по всей видимости, наступил период «языческой реакции». Процесс проникновения христианства на Русь, несмотря на его внушительные успехи, воплощенные в «Фотиевом крещении», был прерван и должен был начаться заново. При Игоре в Киеве существовала христианская община, которую отдельно приводили к присяге при заключении очередного договора с Империей [16, с. 26, 163].

Но и при Ольге язычество продолжало доминировать на Руси. «Людье мои погани и сынъ мой, дабы мя Богъ съблюлъ от всякого зла», – говорила, согласно летописи, святая княгиня [16, с. 30]. Прав был В.А. Пархоменко, когда отметил, что «в эту пору христианство на Русь еще лишь начало проникать – в результате завязавшихся торговых связей с соседями – и существовало здесь еще по преимуществу среди пришлого элемента, – главное же ядро Руси прочно и безмятежно пребывало пока в своей отеческой вере» [14, с. 432]. Киевские язычники середины Х столетия могли сравнительно спокойно жить бок о бок с христианами, демонстрируя тем самым пример религиозной терпимости, но всякая попытка навязать новую веру неминуемо встретила бы оппозицию в лице юного князя Святослава, его дружины, подавляющего большинства народа. Условия, которые сделают возможным официальное принятие христианства на языческой Руси в конце века, при Ольге еще не сложились. В частности, печенежская опасность еще не стала настолько серьезной, чтобы поставить перед русскими славянами вопрос о значительно более крепком внутреннем единстве ввиду надвигавшихся из степей кочевых орд.

Что же касается того, почему крещенная на берегах Босфора русская княгиня с просьбой о присылке священников обратилась на Запад, а не ко греческому императору, то и здесь можно найти объяснения. Во-первых, став христианкой частным образом во время своей поездки в Константинополь, Ольга не чувствовала себя чем-либо обязанной государству ромеев. Во-вторых, это вполне могло произойти еще и потому, что вдова Игоря, как и первые русские христиане из храма св. Ильи, плохо разбиралась в разнице Восточной и Западной Церквей, считая христианство единым и неделимым мировоззрением всего европейского мира. Да и официальный раздел между ними произошел много позже, в 1054 году. Тут можно сослаться на Повесть временных лет, в наиболее древних текстах которой «папежь римьский» – еще авторитетная и уважаемая фигура, недаром он вступился за правое дело и «похули тех, иже ропьщуть на книги словень-ския» [16, с. 15].

Результаты. Итак, рассмотренные обстоятельства крещения княгини Ольги свидетельствуют о том, что христианство, принятое ею в 957 году в Константинополе во время неофициальной поездки туда в составе тор- гового каравана, от самого акта крещения и до конца жизни княгини оставалось только ее личным делом. Крещение Ольги – лишний довод в пользу мнения, что княгиня являлась лишь символом княжеской власти, а не действительным, сообразным условиям эпохи, правителем Руси, каковыми были ее муж и сын. Более того, есть все основания думать, что само решение принять христианство говорило о желании Ольги дистанцироваться от властной публичности в нехристианской стране, от эдакой publicity, противной постепенно овладевшим ею убеждениям. После своего приобщения к Истинной вере и после провала попытки пригласить на Русь священников – по сути дела, ее единственной полностью самостоятельной политической акции, скорее показательной, чем рассчитанной на удачу, Ольга, похоже, и вовсе отказалась от участия в правительственной деятельности. Последнее обстоятельство позволяет акцентировать тот аспект ее христианского подвига, на который не обращали внимания исследователи: сознательное самоустранение от власти (даже символической) в языческом обществе ради следования христианским заповедям и приверженности христианским ценностям.