К вопросу о специфике структурного пространства авторского идиостиля (на материале прозы В. В. Орлова)

Используя данные комплексного лингвостилистического анализа художественного текста [см., напр.: 3; 4; 5 и др.], а также опираясь на приемы номинационно-синтаксической интерпретации текстового материала [ 6; 7; 8 и др.], мы предлагаем рассматривать идиостилевое пространство текста В.В. Орлова в семиотической системе координат с учетом корреляции «текст ‒ метатекст» и той индивидуально-авторской языковой картины мира, которая запечатлена в художественном мировосприятии авторской индивидуальности [7].

В соответствии с традицией, идущей из середины прошлого века и связанной в первую очередь с исследованиями В.В. Виноградова, языковое мастерство художника слова, его индивидуальную манеру письма принято считать стилем писателя, индивидуально-авторским стилем, идиостилем. В своих трудах, посвященных проблемам изучения языка художественной литературы, В.В. Виноградов неоднократно обращался к феномену художественной речи, к тому, что составляет сущность и диалектику понятий «язык» и «стиль» литературного произведения, являющегося сложной словесно-художественной структурой, которая создана сочетанием языкового и внеязыковых планов. К последним относятся планы тематический, идейный и композиционный, чья целостная организация образует так называемый литературный стиль, в рамках которого функционирует стиль языковой. Таким образом, отношения языкового и вне-языковых планов выступают как отношения формы и содержания [9, с. 5-84].

По В.В. Виноградову, понятия «язык» и «стиль» следует дифференцировать, поскольку язык есть система форм, образующих текст, а стиль - это индивидуальная система изобразительно-выразительных средств. Язык же отдельного произведения, в силу относительной замкнутости языковой системы на конкретном историческом этапе, определяется языковым уровнем мастера слова. От того, как именно писатель воспользуется средствами языка, будет зависеть и неповторимость его стиля. Поэтому перед исследователем индивидуального стиля того или иного автора стоит задача по возможности системно и полноценно проанализировать литературный и языковой планы его произведений.

Идеи В.В. Виноградова нашли свое отражение в многочисленных исследованиях по лингвостилистике, лингвопоэтике, риторике, филологическому анализу текста [ 10; 11; 12; 13; 14; 15; 16 и др.], где формулируются принципы, позволяющие вскрыть все пласты литературно-художественного целого: от звуковой организации и лексико-семантической насыщенности «речевой ткани» произведения до своеобразия композиции, выражения идейного содержания, когда в тексте отражается историческая эпоха, в которую творил поэт или прозаик, его социальная среда, культурный уровень, принадлежность к определенной литературной школе, направлению, наконец - литературная индивидуальность авторской личности.

Сегодня идиостиль получил достаточно много определений и характеристик [см.: 16; 17; 18; 19; 20]. Так, С.Т. Золян понимает под ним систему содержательных и формальных лингвистических характеристик, присущих произведениям определенного автора, с чьей помощью воплощенный в этих произведениях авторский способ языкового выражения становится очевидным [18, с. 8]. Как видим, о собственно структурации подобной системы характеристик здесь речь не идет.

Сложность решения такой задачи связана, прежде всего, с недостаточной разработанностью в современной филологии техники такого всестороннего и глубокого анализа художественного текста, который синтезировал бы литературоведческий и лингвистический (лингвопоэтический, лингвостилистический, риторический и т.д.) подходы к тексту как литературнохудожественному целому.

Подход к идиостилю как к системе содержательных и формальных лингвистических характеристик, которые присущи тексту определенного автора, делает уникальным воплощенный в его произведениях индивидуальный способ языкового выражения. Сошлемся на определение идиостиля, данное М.П. Котюровой: «Совокупность языковых и стилистико-текстовых особенностей, свойственных речи писателя, ученого, публициста, а также отдельных носителей данного языка» [19, с. 95]. Соответственно, признаками художественного идиостиля считаются следующие: наличие автора как индивидуальной языковой личности, образность как основа творческого восприятия мира, субъективный подход к фрагментам мира, учитывающий данные исторического и социального опыта, доминирование эмоционально-оценочного плана, языковая компетентность на уровне игры и др.

Следовательно, под авторским идиостилем мы понимаем систему языковых средств и способов выражения индивидуальной картины мира в художественно-литературном тексте. Данная система репрезентируется в определенном веробальном пространстве, структурно воплощенном в тексте и выражающем индивидуальные особенности стиля автора как языковой личности [21; 22; 23; 24; 25 и др.].

Структура идиостиля рассматривается нами как дискретное пространство авторской репрезентации данной картины в текстовых единицах, в основном носящих диктемный характер. Вслед за М.Я. Блохом мы считаем, что диктема - это элементарная тематическая единица связной речи, формируемая одним или несколькими предложениями (например - абзац) [26, с. 56]. В художественном тексте диктемное пространство отражает индивидуальный почерк автора, определяющего его структурацию.

Наибольший интерес в плане лингвостилистической структурации идиостиля авторской индивидуальности, естественно, представляет известная модель, разработанная Ю.Н. Карауловым. По мнению этого ученого, «структура языковой личности складывается из трех уровней - вербально-грамматического, когнитивного и прагматического. Каждый из уровней характеризуется своим набором единиц...» [27, с. 672]. Понятно, что собственно языковое структурирование при этом связано прежде всего с первым (нулевым) уровнем названной модели - вербальным. Вместе с тем, что следует из принципа целостности анализа любого объекта лингвистического описания, собственно языковой план выражения не может быть полностью применим к характеристике такого сложного и многогранного явления, как языковая личность. Авторская индивидуальность раскрывается не менее ярко как на когнитивном уровне, связанном с содержательным планом текста, так и на функционально-прагматическом уровне, где языковая личность способна выразить наиболее яркие и характерные признаки своей индивидуальности. В наши задачи входит анализ преимущественно первого уровня личностной организации автора «Останкинских историй».

Мы считаем, что применительно к идиостилю отдельно взятого художника слова (в нашем случае это В.В. Орлов) структурация художественного пространства связана с такой организацией текста, которая предполагает субъективное, личностно маркированное воплощение отдельных лингвостилистических признаков, присущих именно данной авторской личности [28]. Ее структура спроецирована в текст, создавая его формальную организацию и организуя в том числе членение на всех уровнях.

Сколь бы индивидуален и неповторим ни был автор художественного текста, независимо от этого его идиостиль вербален, то есть представлен в виде цепочки знаков, которые образуют ткань художественного произведения. Каждый из этих знаков занимает свое место, специфическое с точки зрения употребления в общем пространстве, внося определенный вклад в решение авторских задач коммуникации. В художественном тексте эти задачи носят по преимуществу эстетический характер, то есть их решение связано с созданием образности, воплощающей художественно-изобразительные интенции автора.

Авторский идиостиль всегда индивидуален, что связано с личностным восприятием мира и формированием своей собственной языковой картины. У каждого автора - свой неповторимый идиостиль, в основе которого лежит создаваемый воображением мир, присущий только данному автору. К.Э. Штайн справедливо указывает, что это относительно закрытое и в то же время открытое для взаимодействия с другими мирами ментальное пространство, объективно существующее и развивающееся во времени [29, с. 672]. Именно индивидуальность автора формирует идиостилевую картину мира, в которой диалектически соединяются общепринятые художественные категории, имеющие объективный характер и их субъективноавторская интерпретация. По сути дела, речь идет о диалоге между текстом и метатекстом.

Текст и метатекст - это две стороны одного и того же художественно-литературного пространства, и распределение ролей между ними весьма условно [30, с. 171]. Вместе с тем голос автора как языковой личности неизбежно ощущается при употреблении особых языковых средств, характеризующих манеру повествования именно данного художника слова. При внешнем совпадении структуры этих средств, языковых моделей, которые лежат в их основе, они индивидуально-стилистически маркированы.

Рассмотрим некоторые из этих метатекстовых средств структурации пространства авторского идиостиля.

Структура идиостиля рассматривается нами как дискретное пространство авторской репрезентации данной картины в единицах, в основном носящих диктемный характер. Вслед за М.Я. Блохом видя в диктеме элементарную тематическую единицу связной речи, формируемую одним или несколькими предложениями и совпадающую, как правило, с абзацем [26], мы считаем, что именно выделение абзаца, как правило, совпадающего со сложным синтаксическим целым, может стать основной точкой отсчета в структурировании не только связного текста, но и авторского идиостиля.

Известно, что одинаковые по модели авторские языковые средства выполняют различные функции у разных художников слова. В рассматриваемом случае структура пространства идиостиля автора представляет собой локус, сконцентрированный в какой-то одной текстовой точке, в пространстве одной или нескольких фраз. Здесь речь идет о «точечной структурации» пространства идиостиля. Однако это пространство может носить и линейный характер. Это значит, что признаки структуры идиостиля в известном смысле совпадают со структурой текста, во всяком случае – спроецированы в нее. Отсюда следует, что пространственная структурация может измеряться векторами вертикали, горизонтали и глубины авторского идиостиля как развернутого знака, если говорить о его структурной модели. При этом «тело знака» элемента структуры формируется непосредственно самим автором в тексте как такой минимальный его отрезок, который позволяет воплотить «квант» авторского сообщения в относительно целостном структурном образовании, обладающем и своей внутренней формой.

Х

Z

В ну тр ен н яя ф орма з нака

Y

Точка О, лежащая у истоков данной структуры, одновременно выступает и точкой локализации структурного измерения, о котором идет речь. «Точечная локализация» структуры идио-стиля предполагает возможность раскрытия его «внутренней формы», за которой стоит внутренний мир самой языковой личности автора. В принципе, достаточно бывает одного синтаксического построения, употребляющегося в данной точке измерения, чтобы составить представление об основаниях личностного идиостиля. В данной конфигурации будут представлены и слова автора, и способы синтаксической связи слов и их порядка в тексте, и их риторическая (стилистическая) организация ‒ компоненты, которые могут быть использованы при составлении своеобразного микроавтопортрета художника слова.

Что касается пространственной структуры, то мы предполагаем, что позицию в точке О на схеме занимает текст, минимальная единица текста ‒ диктема как метатекстовая проекция, выраженная сложным синтаксическим целым, или абзацем.

В тексте В.В. Орлова абзац имеет свои закономерности структурации, вполне адекватно отражающие идиостилевую манеру авторского повествования. В соответствии с предложенной схемой обозначим три вектора измерения пространства абзаца, отражающего специфику идиостиля автора: а) горизонтальный вектор, характеризующий синтагматику текста; б) вертикальный вектор, с которым связаны все формы парадигматики отдельных слов, словосочетаний и предложений, образующих абзац; в) глубинный, или эпидигматический, вектор, фиксирующий характеристику функционально-прагматической специфики употребления абзацного построения.

Рассмотрим пример из текста романа «Альтист Данилов»:

«Он <Данилов> сел в троллейбус. Поехал в театр. Все думал о заботах приемщицы и, возможно, потерянных без возврата брюках. После Крестовского моста он задремал. А когда разлепил веки, ушли и досада на пункт химчистки, и мысли о колебаниях и люстре, наступило спокойствие. Данилов чувствовал, что есть этот троллейбус, бегущий по Москве, и есть он, Данилов, и есть Наташа, и есть его инструмент, и есть его пульт в яме, многого же не было и нет, оно лишь, возможно, возникало в его фантазиях… Именно в фантазиях…»

Представим себе, что данный текст, соответствующий по структуре сложному синтаксическому целому, или абзацу, находится в точке О на схеме, которая является моделью пространства идиостиля автора. В таком случае его горизонтальный вектор (ось Y) представляет собой синтаксическую цепь, включающую семь синтаксических единиц определенной структуры, характеризующейся особенностями реализации своих моделей. Вертикаль данного абзаца образуется совокупностью парадигм, входящих в него лексических и синтаксических отрезков. Их реализация в определенных формах проецируется на ось Z, которая фиксирует употребление и определяет формирование самого текста и раскрытие его смыслов.

В нашем примере спецификой авторского употребления является использование неполных конструкций (в ряде случаев парцеллированного типа), когда субъектный элемент в кон- струкции устранен автором и на первый план выступают признаки субъекта, репрезентирующие его посредством его же действий, признаков и характеристик.

Мы предполагаем, что одной из специфических черт структуры авторского идиостиля В.В. Орлова является особая структурация абзаца. В традиционном определении абзаца нет указания на его структурную организацию (в отличие, например, от периода). Так, для А.М. Пешков-ского абзац ‒ это интонационно-синтаксическая единица; у Л.М. Лосевой и М.П. Сенкевич абзац выступает семантико-стилистической категорией; для А.Г. Руднева это синтаксическая единица, что вызывает сомнения у многих синтаксистов [31, с. 26].

Несмотря на неясность своей природы, абзац как единица текста является очевидным элементом структурирования связного текста. В тексте В.В. Орлова абзац, на наш взгляд, характеризуется своеобразной структурацией: он строится автором по принципу «раскрывающейся пружины». От начала к концу абзаца в тексте В.В. Орлова постепенно, шаг за шагом, наблюдается активизация употребления признаков, характеризующих микротему всего отрезка или главное действующие лицо контекста. Автор постепенно создает своеобразное нарастание напряженности и делает разрядку в конце абзацного построения. Так, в нашем примере подобной кульминацией является употребление целого ряда однородных членов – пяти подлежащих, называющих все то главное, что есть в жизни героя и чье бытие утверждается глаголом «есть»: «есть этот троллейбус, бегущий по Москве, и есть он, Данилов, и есть Наташа, и есть его инструмент, и есть его пульт в яме…». Дальше действие идет на спад и появляется то, чего «нет». Однако данная антитеза является своего рода предположением, что все, о чем шла речь в романе, могло быть плодом авторской фантазии. Чередование простых синтаксических построений сменяется их усложнением и завершается эффектной абзацной концовкой.

Если предположить, что подобная структурация абзаца говорит о проявлении свойств модели, схемы, инварианта, то это можно считать одним из ярких признаков структуры идио-стиля, характеризующих индивидуальную авторскую манеру повествования.

Кроме абзаца на метатекстовом уровне структурации текста активно проявляют себя и другие речевые образования, в частности – парентезы. Их употребление в качестве вставных конструкций весьма индивидуально и специфично для каждого автора. Сравним, к примеру, рассматриваемый нами текст В.В. Орлова с текстом В.В. Набокова.

• 1)    Виделись мне люди близкие и неприятные мне люди, виделись друзья, какие есть и каких уже нет, виделись мимолетные знакомые. Виделись звери, цветы, деревья (лябры, отчего-то я подумал тогда ‒ с чего вдруг? почему? Лябрами называли деревья мастера шпалерной мануфактуры в Петербурге в восемнадцатом веке, я читал об этом, потом забыл и вот вспомнил)… Чего только не увидел и не почувствовал я. И испытал я тогда некое просветление (Орлов. Аптекарь).

• 2)    Я через пять минуточек вернусь, Цинциннатик. (Пока она отсутствовала, он думал о том, что не только еще не приступил к неотложному, важному разговору с ней, но что не мог теперь даже выразить это важное... Вместе с тем у него ныло сердце, и все то же воспоминание скулило в уголку, ‒ а пора, пора было от всей этой тоски поотвыкнуть.) Она вернулась... (Набоков. Приглашение на казнь).

В набоковском тексте парентеза используется в противовес высказыванию, содержащемуся в основном предложении, темой которого являются внешние события, констатируемые автором-говорящим. Она выражает вторичный план повествования. Параллелизм двух планов способствует не только синхронности изображения, но и формирует некоторую изобразительную сценичность, его пространственную динамику, когда есть как основная сцена, так и мизансцены – вторичные события для развития основного действия, но оказывающиеся важными, иногда ‒ первичными в плане метатекстового раскрытия авторского замысла.

• В. В. Орлов же употребляет в тексте значительную по объему парентезу прежде всего с целью выразить внезапно возникшую в сознании героя ассоциацию, когда приходят на ум необычное название известного денотата. Подобные спонтанные ассоциации характерны для ярких индивидуальностей и их нестандартного внутреннего мира. В данном примере парентеза представляет собою текстовый фрагмент, который употребляется на метатекстовом уровне, когда автор подключает свой собственный голос к основному сообщению и одновременно вступает в своеобразный внутренний полилог – и с читателем, и с самим собою, и, потенциально, с героем, от лица которого ведется рассказ.

Мы видим, что одинаковые по модели авторские речевые средства выполняют различные метатекстовые функции у разных художников слова

Не менее яркими свойствами, характеризующими авторскую индивидуальность В.В. Орлова, чем парентезы, выступают и другие структурные средства текста, в частности - фразовая номинация.

Фразовые наименования, которые формируются на основе синтаксических отрезков сложноподчиненных предложений местоименно- соотносительного типа, представляют собой также пространственное образование. Они способны не только описательно обозначать предметы и явления окружающей действительности, но и включать данное описательное обозначение в текст, придавая динамический характер предметам и явлениям, о которых там идет речь. Сравните: Дело Шеврикука затевал частное. Малоприятно Иллариону и то, что Гликерия действовала с расчетом, неторопливо вовлекая Шеврикуку в свою игру, возбуждая в нем воинственно-рыцарское состояние и жалость к страдалице и узнице. («Шеврикука, или Любовь к привидению»). В данном случае, благодаря фразово-номинационному расширению обозначения действия персонажа - Гликерии, за счет пространственного представления признаков обозначаемых персонажей формируется особый идиостилевой план, в котором непосредственное участие принимает автор повествования. За счет текстовых признаков - как главных, так и второстепенных ‒ в тексте проявляет себя сложная ситуация, которая позволяет увидеть обозначаемые предметы в динамике, в их непосредственном участии в событиях. Употребление фразовых наименований - прерогатива индивидуального стиля художника, к которому относится и В.В. Орлов. Этому писателю свойственно аналитическое представление денотатов, то есть их изображение в расчлененной, описательной форме.

Следовательно, представляет определенный интерес анализ тех языковых моментов, которые показательны для речевой индивидуальности рассматриваемого нами писателя. Можно предположить, что для В.В. Орлова характерен синтез детализации и обобщения как эстетический подход к языковой картине мира в целом и к ее фрагментам в отдельности.

Авторская индивидуальность, проявляющаяся в прозе В.В. Орлова, показательна не только выбором фантастических и мистических тем и постановкой в их пространстве проблем, связанных с судьбой неординарного человека в мире - будь то область искусства («Альтист Данилов»), сфера фармацеи («Аптекарь») или внутренний мир непохожего на других человека («Шеврикука, или Любовь к привидению»), но и в первую очередь языковой формой организации текста. Здесь перед автором стоит задача привести в художественное действие основу статической картины мира - ее словарь, переведя номинацию отдельных отрезков действительности в общую динамическую панораму развивающихся событий, когда привычные денотаты проявляют себя в новом для них качестве, так как воспринимаются в необычном ракурсе обозначения.

Действительно, рассмотрим контекст: Хотя и было глупо, стыдно даже, с альтом в руке стоять в фойе, однако Данилов стоял, пока не пришли его знакомые. Всего человек сорок. Почти все, кто был в последний раз у Муравлевых. И иные. Конечно, пришла Наташа с Екатериной Ивановной, Данилов был в волнении, он не знал, как представлять Наташу приятелям («Альтист Данилов»). Здесь автор, чтобы выразить внутреннее состояние своего героя (Данилов перед концертом испытывает волнение в присутствии знакомых и близких), употребляет парцеллированные конструкции, сегментируя лично субъектные денотаты. Образуются позиционные синтаксические наименования, актуализирующие значимых для героя людей. В том числе употребляется и фразовая номинация ( Почти все, кто был в последний раз у Муравлевых ), обладающая особой экспрессивной значимостью и содержащая намеренное авторское напоминание об одной из интимных и близких герою деталей его жизни - это знаменитые обеды у его друзей Муравлевых, с описания одного из которых вообще начинается текст романа, и мы пока еще даже не знаем, что герой не обычный человек с гедонистическими наклонностями (в данном случае - вкусно поесть), а демон «на договоре». Автор с самого начала дает нам понять, что Данилову «ничто человеческое не чуждо», - более того, его происхождение от земной женщины в конечном счете одержит верх над демонической наследственностью.

Поэтому структурное пространство идиостиля во многом обусловлено двумя уровнями репрезентации языковой картины мира - статическим и динамическим [32]. Статический уровень представлен «лексико-фразеологическим сообществом», зафиксированным в словаре языка [33, с. 79], тогда как динамический ‒ синтагматикой, которая и формирует своеобразный словарь текста [34, с. 322 и след.]. Соответственно, в структуре идиостиля автора мы будем выделять метаречевые средства, которые осуществляют связь между этими двумя уровнями (диктема, парентеза, фразовая номинация и под.). Их выделение осуществляется с учетом номинационно-синтаксического семиозиса единиц динамического словаря текста. Все эти и другие разновидности синтаксических наименований показательны тем, что их фактура создается прямо в тексте. Они формируются как результат задействования единиц синтаксиса в целях обозначения различных по степени сложности денотатов, денотативных состояний и целых ситуаций, которые только благодаря тексту получают авторскую репрезентацию именно в том ракурсе, который представляется писателю наиболее адекватным и позволяющим воплотить его образное видение.