К вопросу о типологических схождениях русской и испанской литератур: Л. Андреев и М. де Унамуно в контексте эпохи рубежа XIX–XX вв

Целостное пространство русско-европейской литературно-художественной традиции пронизано внутренними диалогами, историко-культурными параллелями, носящими зачастую характер стихийный. Общие тенденции развития - в рамках единого процесса взаимодействия литературнохудожественной и философской составляющих, аналогичных исторических условий кризисного сознания – обеспечивают наличие предпосылок для типологических схождений. Отмечаемые многими испанскими писателями и философами XIX-ХХ вв. (М. де Унамуно, Х. Ортегой-и-Гассетом, Х. Рамоном Хименесом, Э. Пардо Басан, Ф. Гарсией Лорка и др.) близость русского и испанского духа, аналогии между национальными характерами могут быть дополнены, если обратиться к концу XIX – началу XX в., параллелью исторического и художественноэстетического развития.

На испанскую литературную ситуацию рубежа веков определяющее воздействие оказал длительный политический кризис, начавшийся поражением в испано-американской войне и утратой колоний (1898). События эти отозвались подъемом национального самосознания, художественно-философской мысли – вторым (после XVI–XVII вв.) Золотым веком испанской культуры.

Оцепенение, боль «кризисного поколения» от провала, ставшего вехой в процессе крушения традиционных имперских ценностей и обнаружившего тупиковость исторического момента, подобны переживаемым потерянным поколением России. Волна революционных переворотов, гражданской войны также отразилась во всплеске художественной мысли, Серебряном веке культуры.

Скачок в развитии, расцвет культуры в этот период – второй Золотой век испанской и Серебряный век русской соответственно – стали беспрецедентными, породив новые, во многом сходные, направления духовного, художественно-философского поиска, создав новые формы и жанры, произведения, вошедшие в мировую классику. Подвигала творческую личность к художественному новаторскому самовыражению сама духовная атмосфера переломной эпохи.

Общеевропейские изменения в устоявшихся взаимоотношениях природы и человека, ощущение нивелирования человеческой индивидуальности в Испании и России наслаивались на своеобразные национальные (во многом аналогичные друг другу) исторические обстоятельства. Это вызвало пронзительное чувство надвигающейся (в России), свершившейся (в Испании) катастрофы – поэтому общеевропейские духовные искания, потребность философско-художественного осмысления изменившейся ситуации обрушившихся традиционных принципиальных представлений о добре, истине, прекрасном в Испании и России равно приобрели болезненнонадрывный характер.

Унамуно и Андреев разделили в полной мере и отразили в своем творчестве чувства стыда и смятения «поколения катастрофы», спровоцированные провалом в войне, крушением национальной идеи и кровавым революционным бунтом соответственно. Состояния писателей перекликаются: у Унамуно «болит Испания», у Андреева после революции появилось новое, всепоглощающее чувство – «болезнь России» [1, с. 98].

Временные рамки творчества зачинателя движения «поколения 1898-го года» и родоначальника русского литературного экспрессионизма приходятся на конец XIX – первую треть (Унамуно), первые два десятилетия (Л. Андреев) XX в. Испанский и русский писатели выразили, каждый по-своему, момент в процессе становления самосознания поколения. Обоим

равно свойственны основные параметры художественного сознания ХХ в., определяющегося, прежде всего, кризисом рационалистической философии, телеологической концепции предопределенного Богом либо природой разумного мироустройства. Агностическая тенденция отрицания / ограничения возможности познания сущности объективного мира и его закономерностей, сомнения, опровержение религиозных ценностей и всплеск атеистических настроений вели к душевному разладу.

Искания Унамуно и Л. Андреева равно отразили то главное в художественном сознании и науке, что обозначилось на стыке XIX– XX вв. – загадки личности, несущей в себе пустыню, бездну, дыхание смерти, для которой «смотреть в себя» стало равнозначно «смотреть в пропасть» [9, c. 112]. Писатели создают целостную систему, оригинальную и своеобразную и в то же время типичную для своего времени, выразившую в концентрированном виде саму метафизическую атмосферу эпохи.

Художественно-философский анализ действительности русский и испанский писатели проводят в рамках предтечи русско-европейской «потерянной» традиции. Сознанию «потерянного поколения» свойственна та или иная степень дезинтегрированности. Индивидуалистическому по сути, ему недоступна коллективистская ориентация – слияние с народом, государством, партией или классом. Л. Андреев и Унамуно, противоположившие внешнему миру иронию, едкий сарказм, угрюмое отчаяние, ярость, всестороннее критичное неприятие действительности, пришли к моменту «потерянности», будучи уже зрелыми людьми, сложившимися мастерами. В целом присущее «потерянному поколению» акцентирование аспектов социальной проблематики уступает место в их случае подчеркнутой асоциальности, интровертивной ориентированности и сосредоточенности не на внешнем, изменчивом, преходящем, конкретноисторическом, культурно-социальном налете в человеке, но на неизменной, глубинной его стихии – бессознательной воле . Так, характерная для выразителей поколения проблема раннего познания ужасов войны, близости смерти, нахождения на грани , превращавших дальнейшую мирную жизнь в череду малозначительных событий, трактуется Унамуно и Л. Андреевым («Мир во время войны», 1897; «Красный смех», 1904) в философском суггестивном плане.

Прозрение, выдвижение Личности на первый план, в центр вселенной стало следстви- ем социальной драмы, ломки идеалов прошлого. Культурно-философский феномен Серебряного и второго Золотого веков был предопределен эстетической переоценкой соотношения индивидуального и коллективного начал в общественном мировоззрении и художественном творчестве. Символисты и «поколение 1898-го года» увидели в Человеке ценный микрокосм, самодостаточный феномен, равный по значимости Богу и обществу, и сделали основным объектом творческого исследования его внутренний мир, мысли и чувства. Позиция народников и непосредственно предшествующих «1898-му году» натурализма и критического реализма (доминирование коллективного и подчиненность ему или замалчивание индивидуального начала, ценностное превалирование общественно-политического над философско-художественным вектором) была опровергнута.

Именно в духовном возрождении индивида виделось решение ставшей для Испании и России стержневой проблемы национального возрождения / осознания. Философы и писатели (Н.А. Бердяев, Л.И. Шестов, Х. Ортега-и-Гассет, М. де Унамуно и др.) ориентируются в своих поисках на Человека, стремясь через изменение личности преобразовать общество. Через исследование частного духовного кризиса персонажа, носителя идей эпохи, отражающего, прежде всего, авторское мировоззрение, писатель жаждал приблизиться к решению национального вопроса, поэтому все произведение структурно центрировано на главного героя. Второстепенные персонажи, сам сюжет, не представляя самостоятельного интереса, акцентуируют мысль автора. Действие зачастую предваряется / завершается ключевым тезисом. Оно практически вытесняется философскими диалогами или монологами, несобственно-прямой авторской речью – подчеркнуто суггестивной, экспрессионистической (Л. Андреев), изобилующей окказионализмами (Унамуно) – все это направлено на доказательство авторского философского кредо.

На переднем плане Л. Андреева и Унамуно – амальгамная лирико-философская проза, антиисторичная, игнорирующая конкретику и точность деталей, импрессионистически туманная, неоклассически изобилующая реминисценциями из античных классиков и библейских сюжетов, окказионализмами, публицистическая эссеистика свободной композиции и произвольной формы изложения индивидуальных авторских впечатлений, соображений, трактовки темы; поэзия (Унамуно), драма с преобладанием абстрактного философско-эссеистического вектора. Эксте-риоризируются приобретшие основополагающий статус субъективные переживания, моменты творческого процесса.

Новаторство в области формы и языка Л. Андреева и Унамуно определяется желанием трансформировать жанровые каноны сложившейся системы в стремлении найти художественные структуры, более выразительные и наполненные, потенциально способные глубже передать внутреннее содержание. Оба писателя, по-своему понимая роль и место творческой индивидуальности в художественной структуре и жизни общества, равно стояли у истоков процесса размыкания, концептуального и формального, границ, размывания устоявшихся норм реализма, отторжения традиционной жанровой схемы.

В философской концепции испанского и русского писателей вызревает экзистенциализм. Хотя хронологически Унамуно и Л. Андреев и опережают его, можно охарактеризовать их художественное мироощущение (основные принципы которого – структурная фрагментарность, обусловленная потребностью выявить метафизическую природу предмета и явления, поиск подлинной сущности себя и мира, интерес к иррациональному, эмоциональному, отрицание логики) как оригинальный вариант гуманистического предэкзи-стенциализма психологического типа.

Сравнение Унамуно с Л. Андреевым наглядно демонстрирует моменты типологического схождения русского и западноевропейского экзистенциализма и фундаментальные различия. Ярким примером может служить сопоставление «Жизни Василия Фивейского» (1903) и «Святого Мануэля Доброго, мученика» (1931). Своей повестью Унамуно вступил в прямой диалог с русским писателем [5].

В творчестве обоих писателей, не укладывающемся в рамки гармонической классической литературы XIX в., к ХХ в. выкристаллизовалось метафизическое предчувствие неблагополучия, потерянности (Унамуно) / ужаса, катастрофы (Андреев). Аналогичны главенствование внеположенной воли – «незнакомого бога» (Унамуно), «некоего в сером» (Андреев) – над судьбой человека, лишь мнящего, что от него что-то зависит. Понять предел распространения высшей и человеческой воли равно входит в задачи и Л. Андреева, и Унамуно, – доминирующая непознаваемая сила опровергла тезис разумного, осмысленного, целенаправленного, этически ориентированного бытия.

Причины различия – свойственное классическому стилю испанской литературы взаимное прорастание высокого трагичного и низового комичного культурных пластов; сильный фольклорный компонент. Кроме того, осознание бессмысленности жизни перед лицом неизбежной смерти (вопреки сближающей с Достоевским нескончаемой рефлексии, дуальности, пограничности) вело Унамуно вслед за Толстым к отчаянному поиску абсолютного морального критерия, к Богу; в основе его учения – нравственные христианские заповеди, требование любви к людям.

Л. Андреев, подобно Унамуно, «принадлежит к поколению, воспитанному на Достоевском. <…> лучезарном поэте нашей совести», как справедливо отметил поэт и литературовед Серебряного века И.Ф. Анненский (1909) [2, с. 147]. Его тянет к себе «бездна души», ему свойственны идущие от Достоевского «фантастичность» реализма, полифоничность, трагичность и мистериальность сознания, воплощающие двойственность и непознаваемую таинственность бытия.

Достоевский усомнился в «разумном» человеке рационалистической эпохи. Но если в его индивиде со всей очевидностью проявляется стихия иррационального, писатель гордился тем, что «впервые вывел настоящего человека русского большинства и впервые разоблачил его уродливую и трагическую сторону» [9, с. 766], то в индивиде Андреева иррациональное, бессознательное, инстинктивное доминирует. Находясь в сходной христианской системе нравственных ценностей, он продолжает начатое Достоевским расследование «трагизма подполья, состоящего в страдании, в самоказни, в сознании лучшего и в невозможности достичь его» в намеченном им русле этически-нравственной первопричины «уничтожения веры в общие правила. “Hет ничего святого”» (Там же). При всей сходности трактовки фатальной несвободы человека, главное, что их различает, – наличие абсолютного (Достоевский, а также Унамуно, как мы уже указывали) – относительного (Андреев) нравственного чувства.