К вопросу об отношении мордовского крестьянства к аграрным мероприятиям советской власти (1917-1920-е гг.)

На протяжении истории человеческой цивилизации земля выступала одной из главных ценностей. Ее значение велико и в истории современной России, где доля сельских жителей составляет четверть всего населения. Однако в еще большей степени вопросы землевладения и землепользования были актуальны для Российского государства-цивилизации начала XX в. Это время России крестьянской, поскольку численность сельского населения составляла порядка 85 %1.

В сложных перипетиях Октября 1917 г. и Гражданской войны от позиции крестьянства как подавляющего большинства жителей страны зависел исторический вектор развития России. Этот выбор не был простым и сопровождался коренной ломкой государственных и общественных институтов бывшей Российской империи. Во многом он стал знаковым и для мордовского крестьянства с его традиционным, аполитичным мировоззрением, ориентацией на общинный архетип [15]. Общинный институт мордвы с консервативными коллективистскими ментальными установками прошел испытание Столыпинской аграрной реформой, сопротивлялся проникновению капиталистических отношений, пусть и не избежал общероссийских тенденций разложения патриархальных семей, демократизации сельского схода, имущественной дифференциации среди общинников и др. [9; 14].

Однако развернувшиеся в стране события 1917 г. предполагали слом традиционного уклада и строительство нового, социалистического, мира, предлагавшего решение одного из центральных вопросов в истории существования России – вопроса земельного. В какой степени это решение отвечало ожиданиям мордовских крестьян? Как восприняли они проводимые новой властью аграрные мероприятия, в том числе первые попытки организации на селе коллективной формы хозяйствования? Почему эта реакция была именно такой? На эти вопросы мы попробуем ответить в рамках данной статьи.

Обзор литературы

В историографии изучению различных аспектов проблемы восприятия российским крестьянством мероприятий советской власти в аграрной сфере посвящено значительное количество исследований. Особого внимания заслуживают работы В. П. Данилова [2] и В. В. Кабанова [4], в которых рассматривается процесс советской модернизации деревни, приведший к юридическому упразднению института общины как не отвечающемuj задачам социалистического преобразования села. Методологическая основа исследования общинного архетипа, психологии крестьянства разработана О. А. Суховой [12].

В региональной историографии наиболее близкими по проблематике являются труды В. К. Абрамова, рассмотревшего взаимоотношения советской власти и крестьянства мордовского края сквозь призму решения земельного вопроса [1]; Т. В. Ефериной, сравнившей традиционную и советскую модели социальной поддержки крестьянства [3]; С. К. Коткова [5] и Л. А. Коханец [6], уделивших внимание вопросам социалистического переустройства хозяйства Мордовии в первое послеоктябрьское десятилетие; В. В. Мирошкина, проанализировавшего процессы трансформации общины у мордвы в первой трети XX в. [7–9]; Т. Д. Надькина, исследовавшего процесс коллективизации в деревне Мордовии [10]; А. П. Солдаткина [11] и В. А. Юрченкова [13], изучавших проблему взаимоотношений власти и общества в 1917–1920-х гг. Однако аспект, заявленный в данной работе, на наш взгляд, недостаточно освещен в историографической науке.

Материалы и методы

Источниковая база представлена опубликованными и архивными документами, извлеченными из Государственного архива Пензенской области (ГАПО) и Центрального государственного архива Республики Мордовия (ЦГА РМ): материалами Исполнительного комитета Пензенского губернского совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов (губисполкома), протоколами земельных управлений исполнительных комитетов Саранского и Краснослободского уездов, исполнительных комитетов Ардатовского и Темниковского уездов, инструкциями и отчетами Рузаевского уездного комитета РКП(б), Мокша-лейского, Теньгушевского и Торбеевского волостных комитетов ВКП(б), протоколами общих собраний крестьян. Они дают ценные сведения о функционировании общинных механизмов землепользования, об организации и деятельности сельскохозяйственных коллективов, темпе и динамике их возникновения, восприятии мероприятий государства в аграрной сфере в целом.

Методологической основой исследования являются принципы диалектического познания общества, базирующиеся на рассмотрении явлений в их развитии и неразрывной связи с другими явлениями, а также традиционные принципы исторического исследования - историзм, научность, объективность.

В ходе исследования применялись общенаучные методы - анализ, синтез, сравнение, а также специально-исторические методы – сравнительно-исторический и проблемно-хронологический. При этом соблюден принцип сочетания макро- и микро-уровнего подходов, содействующих изуче- нию конкретных общин, типичных в своем развитии. При исследовании также активно применялся герменевтический метод.

Результаты исследования

Мордовский крестьянин, воспитанный в духе общинного архетипа, смотрел на землю – главный источник витальности его личного домохозяйства и сельского общества в целом - как на совместную собственность всех людей, способных обрабатывать ее своим трудом. Поэтому от новой власти он ждал прежде всего реализации своего «естественного», с его точки зрения, права свободно трудиться на земле, обеспечивая благосостояние своей семьи и общества. Этот постулат был очень четко отражен в сознании народа. Как фиксируют архивные документы, не прося лишнего и выражая готовность «отдать последние крохи», сельский труженик просил дать ему возможность трудиться на полученной земле2.

Что, с точки зрения мордовского крестьянина, означала совместная собственность на землю? Конечно, пользование ей на принципах уравнительного землепользования. Именно такой вариант хозяйствования был перенят от дедов и прадедов, именно таковы были общинные ментальные установки, господствующие в народном сознании. Только так могло было быть реализовано традиционное представление мордвы о справедливости. Соответственно, разрешение земельного вопроса в подобном духе означало поддержку той власти, которая на это пойдет.

Что предложила крестьянству, в том числе мордовскому, советская власть Декретом о земле 26 октября (8 ноября) 1917 г.? Она отменила частную собственность на землю, признав ее «всенародным достоянием», которым пользуются все трудящиеся на ней3. Такое решение земельного вопроса было беспрецедентным по смелости и размаху, и оно не только, как нельзя более, отвечало чаяниям мордовской бедноты, но и, что важнее, интересам среднеземельных хозяйств, составлявших основу дореволюционного мордовского села. Поэтому в этой среде советская власть пользовалась большим доверием, эффект от которого усиливал Декрет о мире.

Казалось, мордовский крестьянин получил то, что так настойчиво искал: право мирного труда на земле, принадлежащей всем. Неудивительно, что от новой власти мордовские труженики ожидали позитивных изменений в своей жизни. Отсюда готовность защищать революционные декреты, а следовательно, и подписавших их, с оружием в руках. На данном этапе эта поддержка сыграла определяющую роль в становлении Советов.

С принципом эгалитаризма, пропагандируемым и насаждаемым новой властью, дело обстояло несколько сложнее. На первый взгляд, идеи равенства соответствовали традиционному крестьянскому идеалу мордвы о справедливом социальном устройстве. Тем более, что политика по их реализации на практике большинством мордовских крестьян все-таки принималась. Так, сельские общества края отнеслись с пониманием и одобрили решение государственных органов о распределении чрезвычайного налога среди «кулаков-мародеров» и «паразитов». Об этом, например, свидетельствуют протоколы сельских сходов. В частности, крестьяне с. Могиловка на общем собрании приветствовали Декрет о чрезвычайном налоге и объявили о намерении распределить выплаты среди «имущего класса», т. е. кулаков-мародеров, тогда как бедняков постановили «освободить совер- шенно от налога»4. Аналогичную позицию высказали трускляйцы, предложившие «всеми силами взыскать чрезвычайный налог только на имущих»5. Однако сказать, что в этих решениях отразился этнический колорит мордвы, проявились особенности ее национального развития, было бы в корне неверно. Тождественность позиций можно легко обнаружить и у соседних народов, например у русского населения края6.

Расхождение позиций касалось следующего аспекта: кого, собственно, относить к данным категориям. Если большевиками на практике реализовывался классовый подход, предполагающий учет имущественной дифференциации, то мордовский мир подходил к решению, исходя из принципа многофакторности: он смотрел на семейное положение односельчанина, его личностные качества, происхождение накоплений и т. д., устанавливая прежде всего источник «зажиточности». Соответственно, если домохозяева из поколения в поколение своими руками и трудом собственных домочадцев смогли повысить благосостояние двора, если в хозяйстве было много «ртов», то такой человек мордвой «мародером» и «кровопийцей» не признавался, хотя по формальным классовым меркам мог быть отнесен к ним властью.

Таким образом, у мордовского общинного крестьянства и советской власти существовала принципиальная разница в определении сущности эгалитаризма, а отсюда и взгляд на дальнейшие перспективы развития. Общинный архетип мордвы ассоциировал равенство с одинаковыми возможностями, условиями труда и т. п. Результат хозяйствования, по мнению крестьян, был следствием трудолюбия и упорства. Советской властью эгалитаризм трактовался как именно уравнение в материальных благах, доходах. Их источник происхождения был несущественен. Принцип «взять и поделить» при общем невысоком уровне жизни означал фактически уравнение в бедности, что для среднезажиточных мордовских хозяйств края являлось далеко не такой заманчивой перспективой. Согласно документам, «работа» среди мордвы шла «очень плохо, ибо по настоящее время она не понимает значения Советской власти»7.

Вероятно, дело обстояло совершенно иначе. Практичный мордовский крестьянин в большинстве своем как раз-таки и начинал, может быть, не совсем ясно, но понимать «значение Советской власти». Он просто продолжал следовать традиционным нормам мирского общежития, тем лекалам справедливости и морали, которые сформировались на протяжении его многовековой истории, не желая проникаться чуждым классовым принципом.

Данный тезис, на наш взгляд, подтверждается историей с организацией и развитием на территории мордовского края первых хозяйств с различными коллективными формами землепользования, в становлении которых проявило непосредственную заинтересованность Советское государство. Новая власть отдавала предпочтение созданию коммун и крупных трудовых артелей, в рамках которых должны были решаться как экономические задачи, так и задачи по перевоспитанию крестьянства на социалистических принципах.

Появление первых коллективных форм землепользования на мордовской земле пришлось на осень 1917 г., но пиком активного формирования стали 1918–1920 гг. [6, с. 335]. Их возникновение мордва в боль- шинстве своем встретила благожелательно, что в целом подтверждается материалами протоколов сельских сходов8. Документальных свидетельств массового недовольства со стороны мордовского крестьянства данным фактом нами не обнаружено. Причины подобного отношения объяснимы добровольностью создания первых коллективных форм землепользования, их хозяйственной базой (формировались на национализированных помещичьих и монастырских землях и практически не затрагивали надельное землепользование), наличием глубоких корней коллективного хозяйствования в общинных устоях, в рамках которых также бытовала совместная работа крестьян по строительству дорог, очистке колодцев и др.

Несмотря на определенные симпатии, мордва не спешила создавать коммуны и артели, заняв выжидательную позицию. Об этом, в частности, свидетельствуют протоколы сельских сходов, приветствующие сельскохозяйственные коммуны, выражающие сочувствие коммунистическому хозяйству и надежду на его развитие, но при этом, как правило, не содержащие резолюции об организации новых форм хозяйствования9. Данный подход нашел отражение и в темпе строительства «социалистического земледелия». Так, в протоколе заседания съезда земельных отделов Пензенской губернии от 3 ноября 1918 г. указывается: «В Саранском уезде образовано 5 коммун и 3 артели», «Рузаевский уезд: организация сельскохозяйственных коммун в уезде идет пока слабо… существует 1 зарегистрированная коммуна в 120 человек», «Краснослободский уезд: намечено [к организации] 3 коммуны. Одно село в уезде вынесло постановление о коллективной обработке земли, и возможно, это село организуется в коммуну», «Инсар-ский уезд: в уезде в настоящее время образовано 3 сельскохозяйственные коммуны и 1 трудовая артель»10. К февралю 1919 г. констатировано наличие в Саранском уезде четырех коммун, в Рузаевском уезде – двух11. В Пензенской губернии к 1921 г. лишь 9,7 % от переданной сельским труженикам земли было закреплено властями за совхозами [5, с. 117].

Конечно, определенную роль здесь сыграл пресловутый консерватизм крестьян и присущая им осторожность, как следствие специфики земледельческого труда, а также крепкие позиции уже испытанного временем института общины. Инициаторами создания коллективных хозяйств выступали коммунисты и беднота. Хотя и здесь ситуация оказалась не столь однозначной: например, в Рузаевском уезде даже бедняки вступали в них неохотно12. Видимо, дело было еще и в том, что коллективные хозяйства, базирующиеся на уравнительном принципе оплаты труда и распределения доходов, выступали преимущественно потребителями, а не производителями. Имеющие малое количество рабочих рук при большой цифре едоков, несмотря на всю поддержку государства, они были нежизнестойки и существовали в ряде случаев лишь формально. Принцип распределения доходов вне зависимости от выполненной работы не был привлекателен с точки зрения общинного идеала справедливости, служившего доминантой общественного сознания мордовского села того времени.

Разность взглядов мордвы и советской власти на эгалитаризм и справедливость в значительной мере определит характер их взаимоотношений и оценку политики новых органов власти на всем протяжении рассматриваемого нами периода. Первым же камнем преткновения в отношениях большевиков и мордовского крестьянства стал «хлебный вопрос». «Несознательная» мордва не желала отдавать хлеб – результат своего кропотливого, тяжелого труда – по заниженным правительственным ценам, а то и вовсе передавать его бесплатно. Ответ государственной машины последовал незамедлительно, в духе революционного времени: началось насильственное изъятие «излишков» у населения. Дефиниция «излишки» была столь неопределенна и размыта, что, по сути, фиговым листом прикрывала процесс не экспроприации экспроприаторов, а экспроприации экспроприированных. Государство находилось в тяжелейших военных условиях, и его интересовало не то обстоятельство, сколько сельскохозяйственных продуктов реально может сдать то или иное домохозяйство, а то, сколько этих самых продуктов питания требуется власти для решения стоящих перед страной текущих задач.

Вооруженные отряды, пришедшие в мордовскую деревню, преследовали единственную цель – любой ценой выполнить плановые цифры продразверстки13. Никаких иллюзий относительно того, чем им придется заниматься, не было – «выкачкой хлеба и других продуктов»14. Не вдаваясь в детали реализации продразверстки в отдельных населенных пунктах и районах края и оставляя в стороне психологический фактор желания местных властей «выпол- нить и перевыполнить», отметим, что последствия данного процесса закономерно привели к голоду в мордовской деревне. Архивные документы констатируют удручающую картину развернувшейся в начале 1920-х гг. трагедии: «В настоящее время положение крестьянства критично, как никогда: хлебные продукты почти абсолютно отсутствуют; в пищу употребляются всевозможные травы и древесные листья... суррогатное употребление вместо хлеба повсеместное, только и надежда на урожай того года»15.

Данный переход от обещанного Советами Декретом о земле права на свободный труд на всеобщей земле настолько резонировал с происходящим, что вызывал состояние психологической растерянности у мордвы. На этом фоне объяснимо их принятие Советов, но неприятие большевиков – «одной партии, которая заявилась и давай горотьбу ломать...»16.

Действия властей породили ответное насилие, вылившееся в восстания и бунты, что на фоне ситуации на фронтах было более чем некстати. Поэтому на места посыпались разъяснения о необходимости организации ненасильственной сдачи излишков зерна. Для того чтобы этот процесс провести ненасильственно, требовалось заинтересовать крестьянство, организовав широкий продуктообмен между деревней и городом. Проблема заключалась в том, что город не мог удовлетворить насущные потребности села.

Военный коммунизм и последовавший за ним голод серьезно подорвали доверие мордовского крестьянства к власти. Негатив несколько сгладила отмена продраз- верстки и предоставление некоторой хозяйственной самостоятельности крестьянам. В определенной степени НЭП привел к относительному успокоению мордовской деревни, о чем говорят резолюции сельских сходов мордвы с одобрением правительственной политической линии17.

Однако уже во второй половине 1920-х гг. маятник отношений между мордовским обществом и властью снова качнулся в сторону антипатии. Водоразделом стал все тот же «хлебный вопрос». Только в этот раз он увязывался советской властью с решением задачи по удовлетворению спроса села на промышленные изделия. В целях обеспечения некоего баланса между промышленными товарами, нехватка которых по-прежнему ощущалась, и продуктами питания большевики административно занизили цены на продукцию сельхозпроизводителей. Особое недовольство вызвали в мордовских селах низкие закупочные цены на хлеб. Архивные материалы фиксируют высказывания деревенских жителей о провоцировании их властью на революционные действия, угрозы, что в случае начала таковых «коммунисты полетят в первую очередь»18.

Низким закупочным ценам сопутствовали завышенные плановые показатели сдачи зерновых и последовавший за этим административный нажим и злоупотребления местных органов власти. Сложившаяся ситуация всколыхнула в сознании мордвы еще свежие воспоминания о вооруженном насилии и голодоморе 1920-х гг. Ощущения растерянности и опасения сменились чувством неприязни к действующей власти, о чем, в частности, свидетельствуют сводки ОГПУ19. При этом аналогичная картина на- блюдалась не только среди мордвы, но и среди других этносов края20.

Примечательно, что обоснованность претензий деревни, «грабительский характер» установленного товарообмена были очевидны как центральному, так и местному руководству21. Но в финансовом обеспечении решения правительственных задач большевики снова отвели аграрному сектору центральное место.

Разница в понимании эгалитаризма сказывалась на отношениях мордовского сельского общества и власти даже в тех случаях, когда последняя для реализации своих целей пыталась использовать традиционные крестьянские институты и механизмы. Ярким примером здесь может служить такая общинная функция, как самообложение. Вопрос о выделении средств для решения насущных сельских хозяйственно-бытовых вопросов относился к компетенции сельского схода и решался домохозяевами на добровольных началах в результате голосования. Советская власть утвердила самообложение в качестве обязательной меры, что привело к ее восприятию как части государственной налоговой системы. Чтобы избежать прямых обвинений в антисоветской деятельности с последующим наступлением соответствующих последствий, крестьяне указывали: «Мы от Советской власти не отказываемся, но платить у нас нечем»22.

Сложившийся односторонний характер взаимоотношений с советской властью не устраивал мордовское крестьянство, в среде которого ее поддержка не была абсолютной даже среди бедноты. Постоянный прессинг, административное давление на состоятельную часть сельского общества при скромных уступках середнякам как его основе на фоне фаворитизации беднейших слоев не отвечала мирскому идеалу. Его крепость не позволила спровоцировать ярко выраженное социальное противостояние внутри мордовской общины, на что рассчитывали большевики. В этом плане показательны материалы Чамзинского вол-кома Ардатовского уезда: «Вопрос коллективизации основной массой бедноты воспринят близко... Но в отдельных селениях к вопросу о коллективизации беднота относится недоброжелательно... и в отдельных местах... наблюдались случаи, когда бедняки повторяли кулацкие напевы, отказывались от предоставляемых льгот... В отношении коллективизации настроение середняка неоднозначно... Зажиточный... исподтишка ведет разлагательную работу... старается... отвести внимание бедноты от вопроса кол-лективизации...»23. Отсутствие четких рамок социальной градации у мордвы продемонстрировала и так называемая проблема кулака. Вплоть до появления государственного разъяснения термина «кулак» в мае 1929 г. мордва не понимала «классового значения» данного определения.

Обсуждение и заключение

Мероприятия советской власти в аграрной сфере (1917–1920-е гг.) выступают во многом определяющими в плане установления лояльности по отношению к ней со стороны мордовского крестьянства. Первый ключевой шаг в аграрном секторе – принятие закона о земле – импонировал сельским труженикам, поскольку, по мнению последних, предоставлял возможность реализации мирской справедливости – свободной работы на земле. Но несоответствие общинному архетипу представлений о содержании и практиче- ской реализации властью принципа эгалитаризма обусловило существенные колебания в отношении и оценках мордвой советской власти. Это особенно заметно в ходе решения государством «хлебного вопроса», выступившего маркером разницы подходов со стороны государства и сельского общества к вопросу о принадлежности и справедливом распределении продуктов крестьянского труда.

Силовое давление в годы военного коммунизма усилило чувство осторожности и породило враждебность, прежде всего к большевикам. Это вылилось в крайние формы протеста, затухающие в период НЭПа. С течением времени недовольство действиями властей, идущими вразрез с мирской справедливостью, у мордвы носило, как правило, характер пассивного сопротивления. Оно основывалось преимущественно на неспособности государства удовлетворить запросы села, установленном им несправедливом курсе товарообмена между городом и деревней, чрезвычайном налоговом давлении.

Предлагаемые советской властью коллективные формы землепользования, игнорируя сложившийся в деревне дуализм частной и общественной собственности, не обеспечивали сочетания личных и общественных интересов, и уже поэтому проигрывали в глазах мордовского крестьянина, в распоряжении которого был проверенный временем более гибкий общинный механизм. Однако до той поры, пока коллективные формы хозяйствования носили добровольный характер и их интересы не пересекались с интересами сельского общества, в мордовской крестьянской среде они встречали благожелательный нейтралитет.