Концептуальное поле романа Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание» в немецких переводах (уровень хронотопа)

Свидетельством актуальности изучения вопросов переводческой рецепции произведений Ф. М. Достоевского в Германии является значительное количество отечественных и зарубежных исследований1. В последнее время отмечается интерес к проблемам воспроизведения романа «Преступление и наказание» на немецкий язык2, к особенностям целостной передачи его идейнохудожественного содержания и формы3, а также комплексному изучению концептосферы творчества писателя и осмыслению его наследия в немецкой культуре4.

Материалом исследования послужили пять5 разновременных и наиболее часто переиздаваемых переводов «Преступления и наказания»6, обозначивших знаковые этапы немецкой рецепции творчества Достоевского [4], [5], выполненных В. Генкелем (1882)7 – первым переводчиком, интерпретация которого на долгие годы определила характер восприятия русского писателя не только в Германии, но и в Европе в целом [4: 122–125]; Э. Кэррик, М. Феофановым (псевд.

Е. К. Разин)8 (1908, 1922)9, (1953)10 – чьи переводы входят в первое и последующие собрания сочинений Достоевского в Германии издательства «Пипер» (переиздавались отдельными изданиями и в составе сборников не менее десяти раз) [4: 128–132]; А. С. Элиасбергом (1921)11 – известным автором многочисленных переводов шедевров русской литературы на немецкий язык, в том числе и многократно переиздававшегося в его интерпретации «Преступления и наказания» (пять раз) [5: 158–159]; С. Гайер (1994)12 – автором последнего перевода романа, получившего особое признание у немецких читателей и в филологических кругах (не менее семи переизданий) [5: 162–165]. Во всех интерпретациях использованы уникальные подходы и стратегии13, обусловленные определенными культурными традициями и личностями переводчиков14. Выбор вышеупомянутых востребованных в немецкой культуре переводов, таким образом, представляется обоснованным и позволяет выявить нюансы рецепции романа в разные периоды, проследить черты переводческой преемственности

и тенденции к воспроизведению художественной аксиологии и поэтики подлинника.

В настоящей статье рассмотрены особенности передачи на немецкий язык наиболее репрезентативных эпизодов романа, в которых объективируются авторские признаки концептуального поля (КП)15, представленные на пространственно-временном уровне текста: «масштабность распространения кризиса», «бегство», «предопределенность конца» [3]. В оригинальном тексте они указывают на важные для понимания идеи произведения аксиологические особенности, позволяют уточнить мировоззренческую позицию Достоевского, а также на всем протяжении романа акцентируют мысль писателя о глубине кризиса, переживаемого русским обществом, и о повсеместной утрате православных ценностей (соборности, милосердия, сострадания и т. д.) [3: 251–252].

Методология сопоставительного анализа переводов базируется на концептологическом анализе, который позволяет выявить факты соответствия перевода оригиналу на всех уровнях поэтики, объяснить причины переводческих потерь и трансформаций, а также глубже осмыслить нюансы восприятия романа16.

Критериями оценки эквивалентности переводов и адекватности передачи КП на пространственно-временном уровне выступают следующие: степень воспроизведения аксиологических оттенков репрезентантов концептов и приращений, которые присутствуют в индивидуальном сознании писателя и отражаются в художественном произведении; особенности стиля Достоевского; нюансы ритмики и синтаксиса оригинального текста с точки зрения норм немецкого языка17.

ВОСПРОИЗВЕДЕНИЕ ПРИЗНАКА КП

«МАСШТАБНОСТЬ РАСПРОСТРАНЕНИЯ КРИЗИСА»

При передаче признака КП «масштабность распространения кризиса»18, актуализированного во второй части романа, перед переводчиками встает задача показать, во-первых, категоричность взглядов сторонников «прогрессивных» идей (Лужина), во-вторых – трагедию уничтожения традиционных ценностей.

«Все эти наши новости, реформы, идеи – все это и до нас прикоснулось в провинции ; но чтобы видеть яснее и видеть все, надобно быть в Петербурге » (VI: 115)¹⁹.

«… распространены новые, полезные мысли, распространены некоторые новые, полезные сочинения, вместо прежних мечтательных и романических; литература принимает более зрелый оттенок; искоренено и осмеяно много вредных предубеждений…; Одним словом, мы безвозвратно отрезали себя от прошедшего , а это, по-моему, уж дело-с…» (VI: 115).

В первом фрагменте при рассмотрении интерпретации Генкеля обнаруживаются некоторые лакуны: отсутствие существительного новости, а также повтора глагола видеть (видеть все) , которые в оригинальном тексте подчеркивают попытку Лужина произвести впечатление современного и осведомленного человека, замечающего тенденции продвижения новомодных идей за пределы столицы.

В позднем переводе Кэррик (1953) лексема прикоснулось (все это и до нас прикоснулось) заменена на проникли (gedrungen) , что усилило ощущение распространения и углубления социальных и нравственных деформаций. В варианте Гайер за счет дополнения лично присутствовать (persönlich anwesend sein) (в Петербурге) акцентируется тщеславный замысел Лужина, который связан не только с запланированной женитьбой, но и со страстным желанием занять высокое положение в обществе.

В интерпретации Генкеля упущено существительное дело-с . Данная лакуна не позволяет первому переводчику донести до немецкого читателя аксиологическую связь воззрений Лужина и представителей молодого поколения, не имеющих истинного дела и испытывающих проблемы самоопределения²⁰, с преступной идеей Раскольникова и утратой им нравственных ориентиров (на какое дело хочу покуситься (VI: 6)).

Выявленные потери (отсутствие перевода слов, повторов) при воспроизведении признака КП «масштабность распространения кризиса» в данном фрагменте не позволили Генкелю передать трагедию разрушения традиционного общества и раскрыть ряд черт Лужина (малодушие, поверхностность) и Раскольникова (отсутствие истинной занятости, погруженность в свои мысли и теории). Благодаря вниманию к слову Достоевского Гайер точно изобразила трагедию распространения идеологических заблуждений и ограниченность воззрений Лу- жина, его готовность пренебречь моральными и нравственными нормами.

В продолжающемся диалоге с Зосимовым и Разумихиным Лужин также акцентирует внимание на многочисленных преступлениях ( преступления (2)), грабежах ( повсеместных и беспрерывных грабежах ), разбоях ( почту разбил ), обманах ( фальшивые бумажки делают, подделывателей билетов ), убийствах ( убивают, убита ))²¹:

«Не говорю уже о том, что преступления в низшем классе, в последние лет пять, увеличились; не говорю о повсеместных и беспрерывных грабежах и пожарах; страннее всего то для меня, что преступления и в высших классах таким же образом увеличиваются и, так сказать, параллельно. Там, слышно, бывший студент на большой дороге почту разбил ; там передовые, по общественному своему положению, люди фальшивые бумажки делают ; там, в Москве, ловят целую компанию подделывателей билетов последнего займа с лотереей, – и в главных участниках один лектор всемирной истории; там убивают нашего секретаря за границей, по причине денежной и загадочной… И если теперь эта старуха процентщица убита одним из закладчиков, то и это, стало быть, был человек из общества более высшего, – ибо мужики не закладывают золотых вещей, – то чем же объяснить эту с одной стороны распущенность цивилизованной части нашего общества?» (VI: 117).

Несмотря на очевидную сложность воспроизведения всех лингвостилистических нюансов данного фрагмента (обилие повторов ( там ), специфических временных указаний ( последние лет пять, беспрерывных, теперь )), практически во всех интерпретациях они воссозданы без потерь, что позволило донести до немецкого читателя атмосферу современных городов, в которых культ наживы затрагивает все социальные слои. Однако Элиасберг упускает лексему повсеместных и тем самым не акцентирует внимание на масштабе распространения преступлений.

В четвертой части романа переводчикам необходимо показать повсеместную бедность русских семей, которая подчеркнута Достоевским на уровне слова (местоименные наречия здесь, там (2) , выражения по углам, в какой обстановке )²².

«Неужели не видала ты здесь детей, по углам , которых матери милостыню высылают просить? Я узнавал, где живут эти матери и в какой обстановке . Там детям нельзя оставаться детьми. Там семилетний развратен и вор» (VI: 252).

В варианте Генкеля отсутствует перевод слова развратен, маркирующего очень чуткое понимание Раскольниковым трагедии разрушения семей, а также глубокую деградацию человеческих и семейных ценностей, безнрав- ственность поступков детей, потерявших веру в справедливость и покровительство Бога. В других рассматриваемых интерпретациях потерь не обнаружено.

В шестой части романа признак «масштабность распространения кризиса» актуализируется в речи Свидригайлова, который отмечает нездоровую атмосферу Петербурга и указывает на преступления, охватившие пространство сто-лицы23:

«Народ пьянствует, молодежь образованная от бездействия перегорает в несбыточных снах и грезах , уродуется в теориях; откуда-то жиды наехали , прячут деньги, а все остальное развратничает» (VI: 370).

В варианте Генкеля данный фрагмент не переведен, а весь рассказ Свидригайлова (включая сцену в танцевальном зале) про его сватовство дан в очень кратком изложении. Поэтому в самой ранней интерпретации теряется важная деталь образа Свидригайлова: осознанное понимание им масштаба разрушения традиционных ценностей, что служит отличительным маркером, позволяющим выделить его среди других персонажей романа (Лужина, Алены Ивановны и др.). Во всех переводах Кэррик неэквивалентная замена маркированного глагола перегорает на погружается ( geht vor ) не позволяет показать глубину нравственной деградации общества. Элиасберг упускает выражение от бездействия (перегорает), поэтому проблема кризиса веры и истинной занятости у представителей молодого поколения не акцентирована в его варианте. Гайер, напротив, удалось добиться наиболее точного воспроизведения данного фрагмента на немецкий язык.

Символический сон Раскольникова, в котором признак «масштабность распространения кризиса» вербализуется с помощью обилия номинативных репрезентантов КП, указывающих на преступления, болезни и страдания, воспроизведен во всех интерпретациях максимально близко к оригиналу с учетом нюансов стиля Достоевского. Лишь в переводах Кэррик обнаруживается замена глагола резались ( кололись и резались ) на убивали ( töteten / mordeten ), что отчасти усиливает проявленность концепта «преступление» и интенсифицирует степень происходящих вокруг злодеяний.

Таким образом, в связи с недостаточным вниманием к модуляциям романного слова и идио-стилю автора в интерпретации Генкеля признак «масштабность распространения кризиса» воспроизведен с существенными потерями. Это не позволило переводчику в полной мере донести до читателя трагедию утраты православных первооснов и ее последствий, а также негативным образом отразилось на характере воссоздания образов Свидригайлова, Лужина, Раскольникова. В варианте Элиасберга при некоторых лакунах отмечено частичное усиление рассматриваемого признака, заостряющего внимание читателя на последствиях разрушительных тенденций, масштабно охватывающих все слои общества. Небольшие потери, обнаруженные в переводах Кэррик, привели к неполному воссозданию картины Петербурга, в котором господствует страсть наживы, распространяются болезни и нищета. Бережное отношение к слову Достоевского позволило Гайер наиболее цельно изобразить трагедию распространяющихся за пределы столицы безнравственных теорий и преступлений, а также воссоздать черты характера Лужина (индивидуализм, алчность и т. д.), подчеркнуть амбивалентость образа Свидригайлова, чуткость Раскольникова и его разочарованность в жизни.

ВОСПРОИЗВЕДЕНИЕ ПРИЗНАКА КП «ПРЕДОПРЕДЕЛЕННОСТЬ КОНЦА»

Следующий рассматриваемый признак КП «предопределенность конца» (темпоральная категория) актуализирует ощущение нарастающей катастрофы, предвещающей хаос24.

Уже в первой части романа перед переводчиками стоит задача воспроизведения нюансов наивысшего эмоционального напряжения Раскольникова, когда в его сознании прошлое, настоящее и будущее соединяются воедино:

«Впрочем, все эти вопросы были не новые, не внезапные, а старые, наболевшие, давнишние. Давно уже как они начали его терзать и истерзали ему сердце. Давным-давно как зародилась в нем вся эта теперешняя тоска, нарастала, накоплялась и в последнее время созрела и концентрировалась, приняв форму ужасного, дикого и фантастического вопроса, который замучил его сердце и ум, неотразимо требуя разрешения» (VI: 39).

«Ясно, что теперь надо было не тосковать, не страдать пассивно, одними рассуждениями о том, что вопросы неразрешимы, а непременно что-нибудь сделать, и сейчас же , и поскорее . Во что бы то ни стало надо решиться, хоть на что-нибудь…» (VI: 39).

В версии Генкеля и позднем переводе Кэррик (1953) вместо лексемы давнишние в первом предложении использованы слова alt / alte (старые). Генкель, Кэррик (1908, 1922) и Элиасберг упускают второй повтор в выражении давным-давно. Таким образом, кроме варианта Гайер, во всех переводах не передана цепочка (давнишние, давно, давным-давно, в последнее время), маркирующая длительность переживаний Раскольникова и под- черкивающая их связь с настоящими (теперешняя, теперь). Никому из переводчиков не удалось воспроизвести повтор в выражении терзать и истерзали (ему сердце), использование синонимичных замен привело к нейтрализации признака «мучение» концепта «наказание» и не позволило в полной мере акцентировать внимание немецкого читателя на ложных убеждениях Раскольникова в предопределенность судьбы и необходимость реализации преступления.

Во второй части романа в переводах необходимо воспроизвести нюансы словесного оформления признака «предопределенность конца»25, которые усиливают значимость проблемы выбора жизненных и ценностных ориентиров в судьбе Раскольникова26:

«Он не знал, да и не думал о том, куда идти ; он знал одно: “что всё это надо кончить сегодня же , за один раз, сейчас же; что домой он иначе не воротится , потому что не хочет так жить ”. Как кончить? Чем кончить? Об этом он не имел и понятия, да и думать не хотел. Он отгонял мысль: мысль терзала его. Он только чувствовал и знал, что надо, чтобы всё переменилось, так или этак, “хоть как бы то ни было”, повторял он с отчаянною, неподвижною самоуверенностью и решимостью» (VI: 120–121).

Во всех интерпретациях риторические вопросы и повторы частицы не , подчеркивающие дезориентированность Раскольникова и потерю им жизненных целей после совершенного преступления, переданы достаточно точно. В версиях Кэррик (1908, 1922) и Элиасберга пропущен повтор глагола кончить (кончить сегодня же), поэтому близость трагической развязки истории Раскольникова и испытываемый им страх (наряду с желанием поскорее избавиться от прошлого) не переданы. В трех ранних интерпретациях (Генкель; Кэррик, Феофанов; Кэррик) лишь однократно воспроизведено повторяющееся существительное мысль (мысль: мысль терзала его), подчеркивающее проблему осознанного выбора жизненного пути и личной ответственности за свои деяния. В варианте Генкеля отсутствует перевод лексемы самоуверенностью, маркирующей своеволие Раскольникова и его гордыню, ставшие причинами душевных переживаний, сравнимых с хождением по мы-тарствам²⁷.

В шестой части романа перед явкой с повинной (встреча Родиона с родными и с Соней) переводчикам необходимо воспроизвести маркеры, указывающие на скорый финал истории Раскольникова (повторы, образы и др.28):

«Ему хотелось кончить все до заката солнца» (VI: 398).

«Поздно, пора . Я сейчас иду предавать себя. Но я не знаю, для чего я иду предавать себя» (VI: 399).

«Пора , очень пора» (VI: 400).

«Он вдруг почувствовал окончательно , что нечего себе задавать вопросы» (VI: 404).

Во всех интерпретациях точно воспроизведен образ заходящего солнца, символизирующий особое психологическое состояние Раскольнико-ва²⁹ и указывающий на его дальнейшее духовное перерождение. Однако в варианте Генкеля вместо выражения для чего я иду предавать себя использовано почему я это делаю (weshalb ich es thue). Такая неэквивалентная замена разрушает смысл фразы: отсутствие повтора маркированного глагола предавать не позволяет подчеркнуть нравственный переворот и чувство обреченности Раскольникова, его потребность в «самоспасении»³⁰. В последней фразе в двух ранних интерпретациях (Генкель; Кэррик, Феофанов) упущено слово вдруг, а Гайер не переводит лексему окончательно. Данные лакуны не позволяют донести до читателя характер спонтанного и в то же время решительного намерения Раскольникова покаяться и признаться в своем преступлении.

Таким образом, в ранних переводах обнаруживаются наибольшие потери при воспроизведении признака КП «предопределенность конца». В интерпретациях Генкеля и Кэррик, Феофанова (1908, 1922) не в полной мере переданы нюансы образа Раскольникова – его эмоциональное напряжение до и после преступления, фаталистическое следование ложным убеждениям. Небольшие переводческие потери, характерные для всех переводов, несколько сглаживают интенсивность душевных переживаний и жизненную дезориентированность героя.

ВОСПРОИЗВЕДЕНИЕ ПРИЗНАКА КП «БЕГСТВО»

Во фрагментах романа, в которых проявлен признак «бегство», переводчикам необходимо показать желание героев покинуть Петербург и тем самым изменить судьбу31. Впервые проявление данного признака отмечено уже в эпизоде первой части произведения, в котором Раскольников совершает преступление:

«Он чувствовал, что теряется, что ему почти страшно, до того страшно, что кажется, смотри она так, не говори ни слова еще с полминуты , то он бы убежал от нее » (VI:62).

«Ему вдруг опять захотелось бросить всё и уйти . Но это было только мгновение ; уходить было поздно . Он даже усмехнулся на себя, как вдруг другая тревожная мысль ударила ему в голову» (VI: 62).

«Ему хотелось поскорее убежать отсюда » (VI: 65).

«“Боже мой! Надо бежать, бежать !” – пробормотал он и бросился в переднюю» (VI: 66).

Многократные повторы глаголов убежать (2), бежать (2) акцентируют внимание на потребности героя уйти от наказания и покинуть близких, а также его страхе. В переводах Кэррик (1908, 1922), Элиасберга и Гайер они последовательно заменяются синонимами fort von hier / fort (прочь отсюда / прочь) , что приводит к нейтрализации признаков «бегство» и «страх», указывающих на желание Раскольникова избежать расплаты за свой грех. В четырех ранних версиях упущено временное указание вдруг , поэтому во всех интерпретациях (за исключением версии Гайер) не столь очевидна лихорадочность мыслей героя и нарастающее в нем чувство тревоги. В варианте Элиасберга фраза тревожная мысль ударила ему в голову не переведена, что не позволило уточнить важные психологические детали образа Раскольникова в этот период: неосознанное, но внезапно проявленное на физическом и ментальном уровне неприятие идеи преступления, противоречащей его натуре.

Повторение мысли Раскольникова о бегстве обнаруживается во второй части романа после преступления32:

«А, вспомнил: бежать ! скорее бежать , непременно, непременно бежать ! <…> Да… а куда? <…> Я возьму деньги и уйду , и другую квартиру найму, они не сыщут!.. <…> Лучше совсем бежать… далеко … в Америку , и наплевать на них!» (VI: 100).

Генкель упускает повтор глагола бежать и наречия непременно , поэтому в его варианте одержимость героя идеей бегства не передана. Выражение наплевать на них в его версии эмоционально сглажено за счет использования замены пусть ищут меня там (mögen sie mich dort suchen) , что не позволяет переводчику донести до немецкого читателя нарастающую в Раскольникове отчужденность от общества и враждебность к людям. В варианте Гайер используемая фраза всех их оставлю с носом (allen eine Nase drehen) подчеркивает в большей степени его чувство гордыни и злости. Кэррик и Эли-асберг точно следуют оригиналу и не допускают переводческих потерь.

В четвертой части романа перед переводчиками стоит задача подчеркнуть значимость психологических переживаний преступника через точное воспроизведение нюансов речи Порфирия33:

«И какое мне в том беспокойство, что он несвязанный ходит по городу! Да пусть, пусть его погуляет пока, пусть; я ведь и без того знаю, что он моя жертвоч-ка и никуда не убежит от меня! Да и куда ему убежать, хе-хе! За границу, что ли? За границу поляк убежит, а не он, тем паче, что я слежу, да и меры принял. В глубину отечества убежит, что ли? Да ведь там мужики живут, настоящие, посконные, русские; этак ведь современно-то развитый человек скорее острог предпочтет, чем с такими иностранцами, как мужички наши, жить, хе-хе! Но это всё вздор и наружное. Что такое: убежит! Это форменное; а главное-то не то; не по этому одному он не убежит от меня, что некуда убежать: он у меня психологически не убежит, хе-хе! Каково выраженьице-то! Он по закону природы у меня не убежит, хотя бы даже и было куда убежать» (VI: 261–262).

Ни в одной из четырех ранних интерпретаций не воспроизведены значимые повторы глаголов убежит / не убежит. Поэтому в большинстве немецких переводов (за исключением варианта Гай-ер) не изображена словесная игра следователя, понимающего психологию преступника и нравственные качества Раскольникова, но при этом использующего приемы, направленные на истязание «своей жертвочки»³⁴. Образ «глубины отечества», который отражает особенности исконных русских характеров (русских мужиков), для которых еще чужды новомодные теории и идеи, во всех интерпретациях воспроизведен без потерь.

В остальных фрагментах романа, в которых мотив бегства упоминается в диалогах Порфирия и Раскольникова, Свидригайлова и Раскольникова, повторы глаголов убежит / бежать во всех ранних интерпретациях также оказываются упущенными или замененными на синонимичные. Это влияет на степень воспроизведения особенностей образа Порфирия, а также Свидригайлова, призывающего бежать в Америку, но при этом строящего своеобразную «игру», предполагающую не движение к определенному топосу, а к самоубийству или к каторге.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Таким образом, можно предположить, что в переводах романа «Преступление и наказание» на немецкий язык не должно быть явных потерь, связанных с объективацией признаков КП на уровне пространства и времени, поскольку отсутствуют явные отличия в осмыслении концептов «преступление» и «наказание» в русской и немецкой культурах35. Тем не менее проведенный анализ эпизодов, в которых актуализируются признаки «масштабность распространения кризиса», «предопределенность конца» и «бегство», обнаружил неточности и лакуны при их воспроизведении, что обусловлено сложной смысловой архитектоникой исследуемого произведения, а также особенностями идиостиля Достоевского.

В самом раннем переводе, выполненном Генкелем, признаки «предопределенность конца», «масштабность распространения кризиса» и «бегство» актуализированы с потерями, что не позволило донести до немецкого читателя мысль писателя о глубине кризиса, переживаемого русским обществом, показать трагедию утраты православных ориентиров (веры, соборности, милосердия), изобразить несостоятельность идеи бегства от наказания, подчеркнуть черты индивидуализма и своеволия в образах Раскольникова, Лужина, Свидригайлова. Лакунарность данного перевода может быть объяснена культурными традициями раннего этапа рецепции Достоевского в Германии, когда на особенности идиостиля автора не были принято обращать столь пристального внимания, как в более поздние периоды.

В переводах Кэррик, особенно ранней интерпретации (1908, 1922), в связи с нейтрализацией рассматриваемых признаков КП сглаживается интенсивность душевных переживаний Раскольникова, а также не переданы фаталистическое следование ложным убеждениям, его потребность в самоспасении и страх. Небольшие потери, обнаруженные в ее интерпретациях, привели к неполному воссозданию картины Петербурга, в котором происходят трагедии и драмы. Очевидно, что Кэррик проводит определенную редакторскую работу над последним вариантом своего перевода, что положительно влияет на характер понимания немецкими читателями православного «кода» произведения и образов персонажей.

В интерпретации Элиасберга некоторые переводческие потери отчасти компенсируются частичным усилением признака «масштабность распространения кризиса», обусловленным, вероятно, тем, что переводчик, имевший опыт проживания в России и переписки со многими русскими писателями, хотел как можно более убедительно показать глубину переломных трансформаций того периода времени.

В варианте Гайер отмечается положительная динамика передачи нюансов идиостиля писателя и воспроизведения признаков КП на уровне хронотопа и, как следствие, проблематики и аксиологического содержания романа. Ей особенно точно удалось изобразить трагедию распространяющихся за пределы столицы безнравственных теорий и преступлений, а также воссоздать негативные черты характера Лужина, подчеркнуть амбивалентость образа Свидригайлова, а также чуткость Раскольникова и его разочарованность в жизни.

Выявленные тенденции обусловлены не только личностями переводчиков и выбранными ими переводческими стратегиями, но и общим развитием немецкой филологической школы, а также характерными чертами культурно-исторического периода Германии.