Кристофер Марло в восприятии и осмыслении М.П. Алексеева и представителей Ленинградской школы сравнительно-исторического литературоведения

Главный герой «Трагической истории доктора Фауста», значительно трансформировавшей фило-

^∗ Статья подготовлена в рамках реализации проекта по гранту Президента РФ МД-2112.2013.6 «Текстология и поэтика русского художественного перевода XIX – начала XXI века: рецепция поэзии английского романтизма в синхронии и диахронии».

софский и нравственный смысл немецкой народной легенды, – титаническая личность, подобная Тамерлану, стремящаяся, как и он, к власти над миром, к неограниченному могуществу. Однако, по мнению М.П. Алексеева, Фауст не столь эгоистичен, свою власть он хотя бы частично стремится использовать в общественное благо, основав новые университеты, увеличив военную мощь отечества, окружив его непроницаемой медной стеной и т.д. [Алексеев, 1959, с. 512]. В марловской трактовке Мефистофеля исследователь усматривал патетическую близость позднейшим образам Сатаны у Дж. Мильтона и Дж.-Г. Байрона, отмечал, что Мефистофель у Марло «не похож на чертей средневековых легенд», «в нем нет никаких комических черт» [Алексеев, 1959, с. 512], ибо это прежде всего дух , страдающий, носящий ад в своем сердце, и вместе с тем мятежник , восставший против высших сил.

Варавва в «Мальтийском еврее» также наделен чертами сверхчеловека, но при этом его человеческие свойства носят отрицательный характер. В связи с этим М.П. Алексеев характеризовал Варавву как мстительного злодея, стяжателя, все помыслы которого «направлены на приобретение несметного богатства, на совершение преступлений и месть за то презрение, которое выпало ему на долю». Используя в борьбе со всем миром самые разнообразные средства, не гнушаясь изменой, предательством, подкупом, Варавва умирает, «лишь вдоволь насытившись кровью своих многочисленных жертв» [Алексеев, 1959, с. 513]. Привлекая внимание к образу Макиавелли в прологе пьесы, М.П. Алексеев уверенно говорил о том, что в словах Макиавелли выразилась гражданская позиция самого Марло – материалиста и атеиста, убежденного в том, что «религия – только орудие для достижения политических целей», а единственный грех человека – невежество. По мнению исследователя, представляя в одинаково негативном свете и христиан, и мусульман, и иудеев, Марло стремился показать, что «пороки буржуазного мира не зависят от религиозных убеждений и национальных свойств» [Алексеев, 1959, с. 513].

Наивысшую оценку М.П. Алексеева получила историческая хроника Марло «Эдуард II», приближающаяся к шекспировским произведениям «по своей технике и зрелости мастерства», являющаяся «одним из важнейших произведений <…> на пути к утверждению реализма в “елизаветинской” драме» [Алексеев, 1959, с. 513, 514]. В этом произведении, не представляющем титанических характеров, невероятных страстей, не воссоздающем «героических и несколько обобщенных образов честолюбцев, властителей и сильных волевых фигур» [Алексеев, 1959, с. 513], представлены, на взгляд исследователя, обычные слабые люди, решающие проблемы власти и этики поведения житейскими способами. Отказавшись от стихийных, бурных порывов, Марло, по мнению М.П. Алексеева, смог достичь более полного и глубокого восприятия событий. Заметным было и пришедшее на смену статичным характерам «их изменение и развитие в пределах драматического действия и в тесной зависимости от него» [Алексеев, 1959, с. 514].

М.П. Алексеев особо акцентировал явные черты влияния Марло на творчество Шекспира: это и белый стих, и некоторые идейные особенности пьес, и используемые в них стилистические приемы, и характерный «тип трагического героя, вокруг которого концентрируется действие» [Алексеев, 1959, с. 514], и пафос характеристики, и внимание к этическим и общественно-политическим проблемам. Исследователь усматривал традиции «Мальтийского еврея» в «Ричарде III» и «Венецианском купце», «Эдуарда II» – в «Ричарде II» и, отчасти, в «Короле Лире» и «Макбете» (в последнем было и влияние «Тамерлана Великого»): «Скиталец Лир, подобно заточенному Эдуарду, проникается сознанием суетности человеческой жизни и призрачности власти; леди Макбет сродни королеве Изабелле, а в самом Макбете оживают черты властолюбца Тамерлана» [Алексеев 1959, с. 514]. Таким образом, М.П. Алексеев приходил к мнению, что марловское влияние не ограничилось ранним творчеством Шекспира, затронув и его позднейшие великие трагедии.

Вместе с тем М.П. Алексеев решительно не приемлет позиции предшественников, соотносивших образ Роджера Бэкона, знаменитого ученого XIII в., основоположника опытного знания, воссозданный в «Истории монаха Бэкона и монаха Бенгея» Роберта Грина, с образом марловского Фауста, «мятежного искателя истины» [Алексеев, 1959, с. 514]. Если у Марло сюжет о средневековом чернокнижнике превратился в грандиозную философскую драму , то у Р. Грина – «был обработан почти в комедийном стиле, не лишенном, впрочем, лирических тонов» [Алексеев, 1959, с. 515]. В восприятии М.П. Алексеева Марло оказывается выше иных «предшественников Шекспира», что, однако, не мешает ему высоко характеризовать всю плеяду представителей дошекспировской драматургии со свойственными ей «разнообразием жанров, высоким мастерством техники, богатой идейной содержательностью» [Алексеев, 1959, с. 515].

Марло упомянут в двух статьях М.П. Алексеева 1970-х гг. – «Образ Демогоргона в драме Шелли и его источники» (1974) [Алексеев, 1974; Алексеев, 1983] и «Чарлз Роберт Метьюрин и его “Мельмот Скиталец”» (1976) [Алексеев, 1976; Алексеев, 1991]. В первом случае упоминание обусловлено тем обстоятельством, что в сцене заклятия марловский Фауст, очертив жезлом магический круг, называл имя Демогоргона в числе властителей подземного мира [Алексеев, 1983, с. 277]. Во второй статье вопрос о родстве «Мельмота Скитальца» Ч.Р. Метьюрина с легендой о Фаусте решался в пользу знакомства писателя с ранним английским переводом «Фауста» И.-В. Гете, а не с текстом «Трагической истории доктора Фауста» Марло [Алексеев 1991, с. 247].

В посмертно изданном капитальном труде «Русско-английские литературные связи (XVIII – первая половина XIX в.)», насыщенном богатым фактографическим материалом, М.П. Алексеев впервые собрал и обобщил сведения о России , содержавшиеся в марловских трагедиях. В «Тамерлане Великом» ученый нашел характеристику главного героя как «разбойника с Волги» («rogue of Volga»), а также упоминание о «волнах пятидесятиглавой Волги» («fifty-headed Volga’s waves»), не имеющее однозначного прочтения и подразумевающее «либо многочисленные притоки Волги, либо рукава устья этой многоводной реки» [Алексеев, 1982, с. 30]. В «Мальтийском еврее» Москва, наряду с Флоренцией, Венецией, Антверпеном, Лондоном, Севильей, Франкфуртом, Любеком, была названа в перечне городов, в которых вел свою торговлю преуспевающий Варавва. Наконец, в «Парижской резне» М.П. Алексеев выявил упоминания о польско-московских войнах Стефана Батория (1575), а также географические сведения об Уральском хребте в Татарии («lofty mounts of Zona Mundi that fill the midst of farthest Tartary») [Алексеев, 1982, с. 30]. Хорошее знакомство Марло с политическими процессами во всех частях Европы исследователь объяснял влиянием «всесильного <Фрэнсиса> Уолсингема» [Алексеев, 1982, с. 30], начальника английской разведки и контрразведки, министра елизаветинского двора.

В трудах учеников и последователей академика М.П. Алексеева также можно встретить отдельные упоминания имени английского драматурга. Так, Ю.Д. Левин в книге «Русские переводчики XIX в. и развитие художественного перевода» отмечал переводы Н.В. Гербеля отдельных сцен из трагедии Марло «Эдуард II» [Левин, с. 169], указывал, что Н.Г. Чернышевский в одном из писем к М.Л. Михайлову от ноября 1850 г. имел в виду не «Трагическую историю доктора Фауста» Марло, как считалось ранее, а гетевского «Фауста» [Левин, с. 192]. В.Е. Багно в статье «Договор человека с дьяволом в “Повести о Савве Грудцыне” и в испанской драматургии Золотого века» (первый вариант статьи под заголовком «Договор человека с дьяволом в “Повести о Савве Грудцыне” и в европейской литературной традиции» был опубликован В.Е. Багно в 1985 г. [Багно, 1985, с. 364-372]), вошедшей в книгу «Россия и Испания: общая граница», говорил, с одной стороны, о генетической связи мотива о союзе человека с дьяволом в марловской «Трагической истории доктора Фауста» с немецкой народной легендой [Багно, 2006, с. 171-172], а с другой – о том, что это произведение, подобно другим вершинам мировой литературы («Фаусту» И.-В. Гете, «Магу-чудодею» П. Кальдерона), «примыкая ко вполне определенной линии традиции, в последней не умещается» [Багно, 2006, с.178].

Как видим, в рамках ленинградской сравнительно-исторической школы пристальное внимание к творчеству Марло было характерно лишь для ее основателя, академика М.П. Алексеева, в работах которого отчетливо проявилась тенденция к осмыслению возможных взаимосвязей трагедий Марло с произведениями других авторов, относящихся к позднейшим эпохам литературного развития. Ученый впервые исследовал «русскую тему» в творчестве английского драматурга, выявив географические и исторические реалии, связанные с Россией, в «Тамерлане Великом», «Мальтийском еврее» и «Парижской резне».