«Культурный капитал» и место в социальной иерархии как эстетическая проблема

ные ресурсы, эстетические ценности.

Вопрос о том, какое место в социальной иерархии следует признать достойным, каким образом можно его занять и что именно станет неоспоримым свидетельством высокого статуса, был и остается актуальным, особенно когда речь идет о современном российском обществе с его вечной и неизменно воспроизводящейся иерархичностью.

Социологов и философов можно понять так, что далеко не всякое общественное устройство, сохраняя социальное неравенство, приводит к образованию социальной иерархии. Демократическая система правления или развитое самоуправление могут если не воспрепятствовать ее образованию, то сделать менее заметной (Ж. Бод-рийяр в свое время умилялся свободным манерам американской официантки в противовес натужному поведению имитирующих социальное равенство французских гарсонов и находил, что американская свобода поведения «обеспечена нравами») [5, с. 169–170]. Этологи в свою очередь противопоставляют иерархию как инстинктивное устройство общества, заимствованное нами от далеких животных предков, и демократию как позднее порождение цивилизованного разума [7, с. 194–295].

Социологи выделяют следующие, необходимые для занятия определенного места в социальной иерархии ресурсы:

экономический (владение землей, предприятиями, рабочей силой и пр.), политический (власть в обществе, на рабочем месте и пр.), социальный (доступ к высо-костатустным социальным ролям, социальным сетям, ассоциациям, клубам и пр.), престижный (хорошая репутация, слава, уважение и пр.), человеческий (мастерство, обучение на работе, компетенция, опыт, формальное образование, знание и пр.), культурный (уровень потребления, культурный капитал, «хорошие манеры», доступ к привилегированному образу жизни) [20, с. 145]. Большинство авторов, описывая социальное неравенство и его причины, сосредоточивались на одном виде ресурсов как решающем. Например, К. Маркс считал главным основанием для социально-классовых различий экономический ресурс, когда место человека в социальной иерархии определяется его отношением к средствам производства и участием в распределении прибыли, М. Вебер – политический (доступ к различным видам власти, от семьи до государства), Д. Треймен – почетный: престиж, уважение или унижение, а П. Бурдье – «культурный капитал» [22, с. 114–116, 120].

Под «культурным капиталом» следует понимать выработанный эстетический вкус, способность к восприятию художественных произведений как результат длительной

Общество

Terra Humana ¹ 1’2014

социализации, воспитания и образования, доступ к которым был и остается неравным. Т.к. социализация осуществляется через семью и школу, формирование «культурного капитала» как индивидуальной способности к восприятию попадает в зависимость от материального и общекультурного уровня семьи, от готовности и возможности родителей привить ребенку вкус к элитарному искусству. Восприятие – это форма неравномерно распределенной на социальных этажах «культурной дешифровки», владения соответствующим культурным кодом (способностью считывать смысл произведения). Этот код формирует культурное достояние любого общества, богатство, ориентироваться в котором могут только те, кто имеет для этого символические средства. Кто обладает способностью воспринимать и дешифровать элитарное искусство, тому и принадлежат наиболее важные статусные позиции. Таким образом, в основе социального различия (определения места в иерархии) лежит эстетическое суждение (суждение вкуса). В состав «культурного капитала» входят также образование и «хорошие манеры» как закрепление выработанного воспитанием внутреннего самоконтроля в повседневных телесных практиках, а также принятый в данном кругу вид досуга.

Для более достоверного описания общественного устройства следует учитывать доступ не к одному, а к нескольким ресурсам [20, с. 158]. В данном случае речь пойдет о взаимозависимости обладания экономическим и культурным капиталами в условиях России – в ней столетиями воспроизводится жесткая сословная иерархическая модель вне зависимости от того, как называется глава государства: царь, генеральный секретарь или президент. Позиции индивидов и социальных групп определяются их местом в структуре власти и закрепляются в формальных рангах и соотнесенных с ним привилегиях; классовая дифференциация присутствует лишь в виде отдельных элементов: владения собственностью и различиями по месту на рынке труда [20, с. 12]. И это при том, что любая собственность в любой момент может быть отобрана у владельца, поскольку все собственники владеют в России хоть чем-то лишь пока это допускает царь (государство) [2, с. 136].

Можно сказать, что вопрос о взаимосвязи экономического и культурного ресурсов обычно не ставится, потому что культурный кажется каким-то малозначительным для занятия или сохранения более высокой социальной позиции (родство или занимаемая должность важнее). Тем не менее, они находятся в прямой зависи- мости друг от друга (хорошее экономическое положение облегчает доступ к элитарной культуре, если не себе лично, то семье; при этом владение элитарными кодами дешифровки обеспечивает поддержание социальной дистанции от масс [9, с. 49]). Но социальная разница проявляется не только в отличиях культурного развития от одной социальной ступени к другой, но и в том, как ими распоряжаются представители того или иного социального слоя и каковы последствия этих распоряжений для общества в целом.

Современное состояние экономики часто описывают как капиталистическое, и все язвы и недостатки современного общества критикуют как порожденные «наступившим капитализмом», а это вовсе не так (О. Шкаратан определяет нынешний строй как «государственно-монополистический корпоративистский квазикапитализм», а политическую систему как «стейтистско-но-менклатурную» [20, с. 10], то есть с ведущей ролью государства не только в управлении политической жизнью, но и экономикой; правящим классом при этом была и остается бюрократия, а отнюдь не буржуазия).

П. Берлин, автор едва ли не единственной книги о русской буржуазии, приводил многочисленные примеры обогащения исключительно благодаря близости к властным структурам в XVIII – первой половине XIX вв. [3, с. 181–183]: «возможность разбогатеть только при помощи правительства заставляла купцов экономическую активность менять на политическое благонравие» [3, с. 181]. Самостоятельно приобретенными капиталами в то время были только капиталы крепостных крестьян и религиозных сектантов. Современные исследования рисуют такую же картину в наши дни: более высокое социальное положение человека в начале XXI в. обусловлено не его личными качествами и заслугами, а стечением внешних обстоятельств – в основе наиболее крупных богатств лежит не новая технология или оригинальная идея, как в основе молодых западных состояний, а доступ к полезным ископаемым, обусловленный близостью к власти. Сейчас Россия занимает первое место по количеству долларовых миллиардеров, отказавшихся от всякого политического влияния ради сохранения богатства [20, с. 137, 272], а те, кого можно было бы отнести к настоящей буржуазии (люди с действительно заработанными капиталами) слишком немногочисленны [20, с. 281], чтобы оценивать их культурное влияние.

Развитие промышленности и капитализма в России второй половины XIX в. было бурным, и к 1880-м гг. завершился переход к машинному производству. На первое место в мире по промышленному развитию страна так и не вышла, но по темпам роста обогнала всех. Промышленный переворот создал условия для индустриализации страны, а русская буржуазия обрела наконец-то самосознание, которое привело к созданию на рубеже XIX–XX вв. буржуазных политических партий. О том, что она приобрела уже достаточный для влияния в общенациональном масштабе культурный капитал, можно судить по тому факту, что директор императорских театров В.А. Теляковский заметил, как упали сборы Большого театра с открытием Частной оперы С.И. Мамонтова, а потом и сборы Малого с открытием Общедоступного художественного театра (под руководством К.С. Станиславского и В.И. Немировича-Данченко) [11, с. 213]. Заметил и был вынужден реагировать – переманивать Ф.И. Шаляпина назад в императорскую оперу. У Р. Пайпса есть хорошая формула национального вклада в мировую культуру: «то, что остальной мир мог признать и принять как часть своего собственного культурного наследия» [13, с. 255]; он, правда, писал это о культурном вкладе русского дворянства. Но Мамонтов и Станиславский делают именно это: формируют часть национального культурного наследия, которую остальной мир успешно адаптирует как свою собственную (включая даже певца Шаляпина, а не только русскую оперу и знаменитую «систему»). Не менее важно то, что это делают московские купцы, потому что дореволюционная Москва – это как раз город частной предпринимательской инициативы, легкой промышленности и продукции повседневного спроса, в отличие от Санкт-Петербурга с его следованием госзаказу, оружейными и сталелитейными заводами.

Но если мы сравним культурные последствия существования исчезнувшей дореволюционной буржуазии и отдельные поступки наиболее богатых наших современников, увидим, что они только отдаленно напоминают дореволюционную традицию. Например, был план наградить А. Усманова за покупку коллекции Г. Вишневской и М. Ростроповича [18] (словно бы в напоминание, как дореволюционных купцов обвиняли в том, что благотворительностью они занимаются «ради “классных чинов” и 40 тысяч рублей жалованья в год» [4, с. 100]). Этой патриотической покупке предшествовала другая (коллекция произведений Фаберже, в т.ч. девять яиц, принадлежавшая М. Форбсу), сделанная А. Вексельбергом в 2004 г., которая была встречена обществом без особого востор- га, потому что последовала практически сразу же за арестом М.Б. Ходорковского. Причем поступок Вексельберга оценивали и с нравственной, и с эстетической точки зрения: власть требует установить «правила морали» в сфере бизнеса – бизнес приспосабливает это требование к своим нуждам и вкусам чиновников (то есть покупает дорогостоящий китч) [21]. С не менее резкой критикой деятельности современных отечественных «покровителей искусства» в лице Д. Жуковой и Р. Абрамовича выступил М. Шемякин [19]. Правда, он критиковал международную художественную «мафию», особенно Л. Гагосяна и Ч. Саатчи, за искусственное завышение цен на современное искусство вместо помощи его развитию и за создание дутых имен вроде Дж. Шнабеля и Д. Херста, вписав таким образом наших отечественных меценатов в мировой контекст.

Хотя во вложениях в значительные и дорогостоящие собрания произведений искусства ничего необычного нет: богатство любит себя показать, а народ любит посмотреть на демонстрацию богатства. Именно это В. Зомбарт называл «альтруистической роскошью» [8, с. 90]. Еще раньше Аристотель подвел под это явление теоретическую базу, объяснив, кто такой великолепный человек и что такое великолепная трата: «признак великолепного человека – делать великолепно, какого бы рода ни было дело, затрачивая по достоинству» [1, с. 129].

Но забота о сохранении богатства сегодня приводит не только к воздержанию от участия в политической деятельности, но и к воздержанию от участия в разного рода социальных программах (журналистка Ю. Латынина сопоставила список аме- риканских миллиардеров – основателей университетов, благотворительных и научных фондов, госпиталей и пр. со списком российских миллиардеров – владельцев отечественных и зарубежных футбольных клубов. Только один из наших спонсировал Российский государственный гуманитарный университет и основал фонд «Открытое общество». Это был М.Б. Ходорковский, и он в тот момент находился в тюрьме [12]). Пафос статьи оправдан (приоритет в области науки важнее спортивных рекордов), но журналистка не совсем права: у нас есть еще как минимум премия «Fundamental Physics Prize» за открытия в области фундаментальной физики, учрежденная Ю. Милльнером [14; 15], и первый в стране частный Благотворительный фонд В.О. Потанина, известный поддержкой высшего образования в России [16] (и даже Вексельберг открыл музей Фаберже [6]). Кстати, Потанин – единственный из рос-

Общество

сийских миллиардеров, вступивший в международное миллиардерское филантропическое общество «Клятва дарения» («Giving Pledge»), члены которого принимают обязательство пожертвовать не менее половины своего состояния на благотворительные нужды [17]. Но здесь, конечно, следует вспомнить и другую точку зрения на склонность богатеев к излишним филантропическим расходам. Они продиктованы не столько человеколюбием или стремлением к обеспечению социальной стабильности, как принято считать, сколько являются способом саморекламы и поддержания очень высокого социального статуса без увеличения размеров состояния [10, с. 167–173]. То есть это не этичес- кое, а эстетическое явление.

Таким образом, действия современных богатейших людей мы можем рассматривать только формально как следование старинной национальной традиции осу- ществления культурного влияния через покровительство искусству. При более пристальном рассмотрении они выглядят как пародия, потому что экономический капитал так и не превратился в культурный. Если умение распорядиться «культурным капиталом», которое продемонстрировала дореволюционная буржуазия, было практически напрямую связано с ее экономическим господством и обладанием политическими ресурсами, то сегодня мы видим, что попытки культурного влияния современных богатейших людей свидетельствуют как раз об обратном: политическая зависимость в стремлении сберечь любой ценой свои капиталы приводит не только к кажущейся «жадности» и готовности вкладывать средства в сферы деятельности, приносящие скорый и большой доход (спорт), но и к тому, что вложения в традиционно «благородные» области культуры оказываются практически бессмысленными.