Метафора как способ экспликации ревности в русских и немецких художественных текстах

Проблемы эмотиологии (лингвистики эмоций) не теряют своей актуальности и вызывают, как известно, в современной филологии бурные дискуссии [7, с. 7–23; 8, с. 7–10; 10, с. 195–197; 11, с. 119–126; 18; 19; 20, с. 29– 43; 21, с. 849–855], что обусловлено, на наш взгляд, следующими основными причинами. Во-первых, мыслительная деятельность человека, как установлено в психологии и когни- тологии, не ограничивается исключительно уровнем ratio. Восприятие действительности, переработка поступающей через различные каналы в мозг человека информации сопряжены с его эмоционально-психической деятельностью. Познание мира имеет своим результатом не только классификацию, систематизацию человеком его объектов (в широком смысле слова), но и их оценку. Она – облигаторный компонент познавательной деятельности человека, который, исходя из созданной им системы ценностей (моральных, эстетических, утилитарных), квалифицирует явления мира, в том числе свои действия, равно как и поступки других. Здесь уместно указать на взаимосвязь категорий ценности и оценки. Вопрос об их соотношении полемичен [1; 6; 9, с. 49–60]. Нам близка позиция ученых, считающих ценность основанием оценки [1; 9, с. 49–60]. С.Ф. Анисимов справедливо замечает: «Для каждого вида социальной и духовной деятельности и связанной с нею группы ценностей в качестве критерия оценки выдвигается некий обобщенный образ, образец, стереотип: правило, норма, идеал и тому подобные формальные и неформальные регуляторы коллективной жизни <…> Эти образцы ценного – правила, нормы, идеалы, каноны – вырабатываются и функционируют в общественном мнении и так или иначе формируют мир оценок, преобладающих в духовной деятельности данного народа, класса, эпохи. В свою очередь господствующие в данной социальной среде оценки ограничивают оценочный произвол индивидов» [1, с. 45]. Во-вторых, мир эмоциональных переживаний в силу сложности его структурной организации и диффузного характера трудно вербализуем. Здесь имеется в виду в первую очередь детальная номинация легко переходящих друг в друга человеческих переживаний, границы референтов которых сложно определить (ср.: гнев – бешенство – ярость). Иначе говоря, мир эмоций, пользуясь английским термином, представляет собой fuzzy sets (нечеткие множества). Размытость обозначаемого эмоционального феномена, таким образом, вызывает значительные трудности при его вербализации. В-третьих, если лингвистику эмоций признавать междисциплинарной наукой (см. [19]), то нельзя не отметить ее теоретическую ценность и прикладную значимость для гуманитариев различных профилей – психологов, педагогов, аксиологов, этнографов, этнологов, языковедов, специалистов по меж- культурной коммуникации. В разноплановом исследовательском поле эмотиологов видится перспективность данной научной парадигмы.

В силу своей психологической и – в целом – культурной релевантности эмоциональные переживания достаточно вариативно и детально номинируются в языке, в разных типах коммуникации и в особенности в художественной. Художественные тексты, решающие в том числе и эстетические задачи, изобилуют, как установлено учеными [13, с. 104– 106; 14, с. 102–110; 19], экспрессивно-изобразительными лексическими средствами. К ним относится и метафора. Номинанты эмоций, согласно наблюдениям исследователей [3; 4; 12, с. 387–415; 19], подвержены метафоризации, в особенности в художественной коммуникации. Под метафорой принято понимать «троп или механизм речи, состоящий в употреблении слова, обозначающего некоторый класс предметов, явлений и т. п., для характеризации и наименования объекта, входящего в другой класс, либо наименования другого класса объектов, аналогичного данному в каком-либо отношении» [2, с. 296]. В основе данной фигуры речи лежит сравнение, некое формальное или функциональное сходство между объектами внешнего мира и внутреннего мира человека. Посредством фиксации человеческим сознанием сходства и аналогии между этими объектами происходит их метафоризация. Данный процесс объясняется ассоциативностью человеческого мышления, которое выявляет определенные отношения между объектами мира, в частности между объектами реально существующей действительности и внутренним (эмоциональным) миром человека. Определение подобного рода ассоциативных отношений детерминировано национальной культурой. Выбор объектов метафоры по этой причине во многом оказывается этнически обусловленным.

Базисными функциями метафоры признают номинативную, когнитивную, экспрессивную и художественно-эстетическую [2, с. 296– 297; 4; 13, с. 104–06; 15, с. 68–81]. Стоит заметить, что язык, его словарный состав во многом развиваются благодаря именно метафорическим переносам. А. Ричардс пишет: «Метафорична сама мысль, она развивается через сравнение, и отсюда возникают метафоры в языке» [16, с. 47]. Философ Х. Ортега-и-Гассет справедливо указывает на неисчерпаемые когнитивные возможности метафоры, которая позволяет «обособить труднодоступные для мысли абстрактные объекты и придать им са- мостоятельность» [15, с. 75]. Не менее значителен, по его мнению, и номинативный потенциал метафоры, в частности служащей средством обозначения чувственной сферы человека: «Неудивительно, что лексика располагает малым количеством слов, которые с самого начала обозначали феномены психики. Почти вся современная психологическая терминология – это чистая метафора: слова с конкретным значением были приспособлены к тому, чтобы обозначать явления психологического порядка» [Там же, с. 76]. Аналогичную мысль ранее высказал Ш. Балли: «Величайшее несовершенство человеческого ума состоит в том, что он неспособен к абсолютной абстракции; он не может выделить чистое понятие, воспринять идею вне всякой связи с конкретной действительностью. Мы уподобляем абстрактные понятия предметам чувственного мира, ибо для нас это единственный способ познать их и ознакомить с ними других. Таково происхождение метафоры; метафора – это не что иное, как сравнение, в котором разум под влиянием тенденции сближать абстрактное понятие и конкретный предмет сочетает их в одном слове» [5, с. 221].

Рассматривая систему различных типов обозначения, А.А. Уфимцева отмечает когнитивный и номинативный потенциал косвенной номинации, к которой относится и метафора. Ученый пишет: «Аппарат косвенной номинации – наиболее гибкий и универсальный инструмент номинативной деятельности, посредством которого человек может не только обозначать новые стороны или новые аспекты рассмотрения фрагментов действительности, но и выражать тонкие и мельчайшие их подробности» [17, с. 92].

Экспрессивная и художественно-эстетическая функции характеризуют художественную коммуникацию. Их реализация в данном типе общения подчинена основной коммуникативно-прагматической цели – эстетическому воздействию на читателя с помощью художественно-изобразительных языковых средств. В предлагаемой читателю стат-ье мы ставим следующие задачи: а) выявить наиболее частотные семантические типы метафор при экспликации ревности в русских и немецких художественных текстах; б) определить когнитивные и перцептивно-образные признаки концепта ревности. Материалом для анализа служат русские и немецкие художественные (прозаические) произведения XIX–XX вв.

Самым высокочастотным индексом употребления как в русских, так и в немецких ху- дожественных текстах обладает антропоморфная метафора, служащая средством выражения ревности. Частотность применения этой фигуры речи в русских художественных текстах составляет 42%, в немецких – 50%. Приведем вначале несколько примеров из русских текстов. Но прежде заметим, что более чем в половине случаев в данных текстах указан локус переживания ревности – сердце: Так что не успел он еще добежать к себе на квартиру, как ревность уже опять закопошилась в неугомонном сердце его (Ф.М. Достоевский. Братья Карамазовы); Неукротима дневная тоска моя, а ночами приходит злая ревность и обидно терзает сердце сладостными соблазнами (Максим Горький. Жизнь Матвея Кожемякина); Ревность или жажда мести терзает им сердце, и даже самый ужасный крик не в силах выразить обуревающую их боль (Андрей Геласимов. Степные боги); Он отчетливо ощутил, как тревога и ревность подступают к сердцу (Дмитрий Каралис. Роман с героиней); Я минута за минутой пережил в воображении все, что должно происходить в церкви, и жгучая злоба, ревность разрывали мне сердце (И.А. Бунин. Без роду-племени).

Достаточно часто в русских художественных примерах, эксплицирующих ревность с помощью антропоморфной метафоры, используется также и лексема душа , указывающая на место «прописки» этого импульсивного чувства. Для иллюстрации данного утверждения приведем примеры: Ревность все сильнее овладевала душой Куприяна. Ему ясно представилось, с каким покорным лицом Матрена смотрит теперь на мужа, готовая беспрекословно подчиниться ему и для побоев и для ласки (М.П. Арцыбашев. Куприян); Но потом дикая животная ревность поднялась со дна души и заслонила все (М.П. Арцыбашев. Санин); Бедная женщина, неужели злость или ревность прокрадывается в твою смиренную душу? (Т.Г. Шевченко. Наймичка).

Как можно видеть из приведенных примеров, глаголы, метафоризующие ревность, характеризуют определенные действия человека ( закопошиться, подступать, подняться, овладеть, красться и др.). Можно, таким образом, заключить, что ревность уподобляется действиям человека.

В немецких художественных текстах локус ревности (лексема Herz) указывается только один раз – Etwas wie Eifersucht regt sich in seinem Herzen (Horster Hans-Ulrich. Ein Herz spielt falsch). Эквивалент русскому слову душа (Seele, Gemüt) в немецких текстах не обнару- жен. Приведем ниже ряд немецких примеров с антропоморфной метафорой: Schon regte sich in ihm etwas wie Eifersucht, als er die Freund-lichkeit des Barons zu seiner Mutter bemerk-te (Zweig St. Brennendes Geheimnis); In rüh-render Weise regte sich nun unter diesen Leu-ten, die sich alle für Auserwählte hielten, Eifer-sucht (Hauptmann Gerhart. Der Narr in Christo Emanuel Quint); Weil <…> die grundlose Eifer-sucht diejenige Würde vernichtet, deren die gute Liebe bedarf (Keller Gottfried. Der grüne Heinrich); Ich fühlte eine leise Regung von Eifer-sucht, wie sie mich manchmal grundlos befällt (Seghers Anna. Transit); Juliette packte zornige Eifersucht (Werfel Fr. Die Vierzig Tage des Musa Dagh I); Von wütender Eifersucht gequält, gab er seine einsamen Fahrten auf und wich kaum noch von ihrer Seite (Braun Lily. Lebenssucher); Mei-ne leicht reizbare Eifersucht zeigt mir vieles ver-zerrt (Rinser Luise. Mitte des Lebens); Niemand darf eifersüchtig gemacht werden, Eifersucht sieht zu scharf ... (Ebner-Eschenbach Marie. Agave); Es ist nicht oder doch nicht bloß Eifersucht auf Lerch, die mich schüttelt (Klemperer Victor. Tagebuch). В данном случае, как и с примерами из русских художественных текстов, имеет место употребление глагольной антропоморфной метафоры. Посредством глаголов sich regen, vernichten, befallen, packen, quälen, zeigen, sehen, schütteln ревности (Eifersucht) приписываются человекоподобные действия. Она может зорко видеть, уничтожить человека, овладеть им, мучить его, трясти.

Как свидетельствуют разноязычные примеры, переживание ревности человеком дискомфортно. Ревность деструктивна (ср.: разрывать, терзать, quälen, packen ). Человек, испытывающий ревность, не в состоянии адекватно оценивать события, поступки других людей: Но потом дикая животная ревность поднялась со дна души и заслонила все (М.П. Арцыбашев. Санин); Meine leicht reizbare Ei-fersucht zeigt mir vieles verzerrt (Rinser Luise. Mitte des Lebens). Когнитивными признаками концепта «ревность», выраженного антропоморфной метафорой, являются: 1) интенсивность действия (разрывать, schütteln); 2) медлительность (закопошиться, sich regen); 3) обладание (овладевать, befallen, packen); 4) дискомфорт (терзать, quälen); 5) деструктивность (разрывать, vernichten); 6) приближение (подступать); 7) незаметное появление (прокрадываться).

Применительно к концепту ревности распространенной в русских и немецких художественных текстах оказалась, судя по нашим наблюдениям, и огневая метафора (14 и 15% соответственно). Этот тип метафоры, как установлено исследователями, активно используется при вербальной экспликации чувственной сферы человека [11, с. 119–126; 12, с. 387– 415], что, видимо, обусловлено витальной и культурной значимостью феномена огня для сообщества людей. Как и в случае с русской антропоморфной метафорой, здесь указывается локус ревности – сердце и душа: Любовью разжигалась в ее сердце ревность, – ревностью еще пламеннее разжигалась любовь (Ф.К. Сологуб. Королева Ортруда); Ревность, вспыхнувшая в ее душе под влиянием подозрений, улеглась на время и Катя, вполне успокоившись, дала своему любовнику торжественное обещание не мучить его вздорными предположениями… (Валентин Курицын. Томские трущобы). Имеют место и примеры без указания локуса ревности: Они друзья. Однако между ними не затухает скрытая ревность. Раньше Корчагин был у меня первым разведчиком. Теперь у него очень опасный конкурент (Н.А. Островский. Как закалялась сталь). В немецких примерах с огневой метафорой место переживания этого чувства не указывается: Teuflisch frohlockt er, als er die Eifersucht Toscas aufflammen sieht (Schuhmann Otto. Meyers Opernbuch); Eifersucht heizt die Liebe an (Brückner Ch. Wenn du geredet hättest, Desdemona); Natürlich lodert Iwanows komische Eifer-sucht wieder auf, als der Franzose Marie allerlei Schmeicheleien sagt und ihr sogar ein Lied singt (Schuhmann Otto. Meyers Opernbuch). Огневая метафора, раскрывающая образное содержание концепта «ревность», в обоих языках представлена в основном глагольными лексическими единицами – разжигать, вспыхнуть, auf-flammen, anheizen, auflodern. Основным когнитивным признаком концепта «ревность», выраженного огневой метафорой, является интенсивность (вспыхнуть, aufflammen).

Третью позицию по частотности употребления в русских художественных текстах занимает гастрономическая метафора (13% от общего количества использованных метафор), выражающая концепт ревности. Данный тип метафоры в немецких художественных текстах применяется значительно реже (6%). Приведем несколько наиболее интересных примеров: Если только ревность нас не пожрет, думала в ответ Нора (Василий Аксенов. Новый сладостный стиль); …Ибо ревность по доме Твоем снедает меня (Сергей Роганов. Homo mortem); Ревность, ненасытная жадность и тяга к этой страшной бабе съедали душу дьяка (Алексей Иванов. Сердце Пармы); «Страсть обуревала ее, – растолковывает суду г-н Утин, – ревность уничтожила, поглотила ее ум и заставила играть страшную игру» (Ф.М. Достоевский. Дневник писателя); Nicht, daß er ihn noch hätte töten oder sonstwie strafen wollen; wunderbarerweise wurde Prinz Kriegsmaske jetzt mehr denn je von Liebe, Sehnsucht und Eifersucht verzehrt (Stuk-ken Eduard. Die weißen Götter); Jedenfalls habe ich durch sie schon die Qualen der Eifersucht durchkosten müssen (Deussen Paul. Mein Leben). Базисным когнитивным признаком концепта «ревность», выраженного гастрономической метафорой, является признак «поглощение» (съесть, verzehren).

Частотность употребления остальных типов метафоры, выражающей концепт ревности, ниже 10% (зооморфная, механическая, акваметафора, флористическая, пространственная, световая).

При рассмотрении проблемы метафори-зации концепта ревности интерес представляет, на наш взгляд, определение его аксиологического статуса, т. е. поиск ответа на вопрос о том, какие оценочные признаки приписываются этому чувству. Как в русских, так и в немецких художественных текстах ревность характеризуется отрицательно. Русская ревность злая (Максим Горький. Жизнь Матвея Кожемякина), животная (М.П. Арцыбашев. Санин), бешенная (Олег Гладов. Любовь стратегического назначения), темная (Людмила Улицкая. Голубчик), жадная (М.П. Арцыбашев. Санин), тоскливая (Алексей Иванов. Географ глобус пропил), скрытая (Н.А. Островский. Как закалялась сталь), холодная, равнодушная, стонущая, вопиющая (И.А. Гончаров. Обыкновенная история). Немецкой ревности (Eifersucht) приписываются такие признаки, как zornig (Werfel Fr. Die Vierzig Tage des Musa Dagh I), wütend (Braun Lily. Lebens-sucher), schrecklich (Boy-Ed Ida. Vor der Ehe), reizbar (Rinser Luise. Mitte des Lebens), neidvoll (P. Reznicek, B. Reznicek. Der vollendete Adam), blöd (Suttner Bertha. Martha‘s Kinder). Материал показывает, что в русских художественных текстах по сравнению с немецкими у концепта «ревность» больше перцептивно-образных признаков: «свет» (темная), «холод» (холодная), «скрытость» (скрытая), «стон» (стонущая), «черты характера человека» (жадная), «эмоции и чувства» (бешеная, тоскливая). Судя по немецким художественным примерам, ревность обладает такими признаками, как «черты характера человека» (reizbar, neidvoll), «эмоции и чувства» (zornig, wütend, schrecklich), «нерациональность» (blöd).

Резюмируем изложенное выше.

Наиболее высокий индекс употребления как в русских, так и в немецких художественных текстах имеют антропоморфная и огневая метафоры, эксплицирующие концепт ревности. Помимо данных типов метафоры выявлено использование зооморфной, флористической, пространственной, световой, механической и акваметафор. Индекс их применения в художественных текстах составил менее 10%.

Частотное употребление антропоморфной метафоры объясняется, на наш взгляд, склонностью человека приписывать чувствам и эмоциям свойства, характеризующие его действия, поступки. Активное применение огневой метафоры обусловлено, видимо, витальной и, как следствие, культурной значимостью феномена огня. Этнокультурная специфика метафорически эксплицированного концепта «ревность» состоит в том, что в русских художественных текстах по сравнению с немецкими часто указывается локус данного эмоционального переживания – сердце (реже душа).

Основными когнитивными признаками концепта «ревность» являются: 1) интенсивность действия; 2) медлительность; 3) обладание; 4) дискомфорт; 5) деструктивность; 6) приближение; 7) незаметное появление; 8) поглощение. В концепте «ревность», метафорически выраженном в русских художественных текстах, выявлено заметно больше перцептивно-образных признаков, чем в концепте «Eifersucht», нашедшем речевое воплощение в немецких художественных текстах.