Метаморфозы вещи в культуре: особенности символической коммуникации

EDN: KEIQLO

Введение. Истоки вещи глубоко погружены в человеческие отношения – в тот мир социальноантропологических императивов, которые вызвали к жизни предметный мир культуры, служащий защитными стенами от вторжения природной стихии. Мир людей и мир вещей – деление весьма условное, потому что нет вещей без людей и людей без вещей. Социальные артикуляции вещи разнообразны и повсеместны в культуре. Они охватывают и маркируют весь цикл бытования предметного мира социума. Вещи используются как отличительные знаки, государственные награды, национальные символы, артефакты памяти и т. д. «Овеществление есть как бы отображение всех общественных значений, бывающих в обществе, на имеющееся у него вещество; значение погружаются в вещество, образую в нём тела, изваяния» [4, с. 43]. Путь социального бытования вещи исходит от культурного образца (идеи) через целеполагание к общественному признанию и маркированию ценности. Социальную природу вещи рассматривает В.Е. Кемеров. «Проблема многокаче-ственности вещей, – замечает он, – осознаётся в достаточной степени, тогда, когда социальные вещи или предметы начинают обнаруживать свою связь… с динамикой различных человеческих сил, творческих способностей, особых личностных предпочтений и индивидуализированных вкусов» [9, c. 42].

Вещи многое могут рассказать о своих обладателях. По набору используемых человеком вещей можно определить характер, интересы и привязанности их хозяина. Можно сказать и по-другому: каков человек, таковы и окружающие его вещи. Конструируя предметы, человек закладывает в них понятные и присущие ему качества. По сути дела, артефакт – сложенная и оформленная в вещи человеческая натура.

Становится очевидным, что вещь вмещает в себя всю культурную среду, образ, знак так же, как человеческий мир включает в себя вещь, всю наличествующую в нем предметность. Вещи обладают своей индивидуальностью, своей силой. Вещи семьи носят индивидуальные имена, например, дома, двери, сосуды, ложки [16]. К этому следует добавить и закреплённые за вещами качества: дом как терем, дворец, вилла, многоквартирный дом, дверь входная, двухстворчатая, сосуд керамический, бронзовая чаша, хрустальная ваза, чайная ложка, столовая ложка, деревяная ложка. Есть и уменьшительно -ласкательные ассоциации: дверца, дверцы, дверка, дверочка, ложечка.

Принимая тот факт, что предметное тело культуры есть одомашненная реальность, можно квалифицировать всё то, что ему противостоит -внешнюю среду как чуждый и неоформленный мир стихии. В основе культуры лежит формотворчество, где вещь рождается и, благодаря соответствующей форме, удерживает часть переработанной (освоенной) окружающей действительности под контролем человека. Веществова-ние и есть формотворчество. Первоначально человек овеществляет взглядом природу: «Не бывает форм в природе, в диком состоянии: их творит, вырезая в толще видимого наш взгляд» [3, с. 23]. В своей концепции реляционной эстетики предметного мира Н. Буррио исходит из того, что «создать форму - значит изобрести возможную встречу; получить форму - значит создать условия обмена, подобно тому, как принимают подачу в теннисе» [3, с. 25]. При этом мы замечаем форму, знак, метку, а не содержание (заполняющую форму реальность). Например, глядя на деревянный стол, мы видим стол, а не древесину.

Формотворчество невозможно без переработки пространства и времени. В процессе формотворчества вещь выступает как диалог и опредмечивание времени и пространства. Буррио приводит известную реплику Сержа Даная: «“всякая форма - это лицо, которое на нас смотрит”, потому что она побуждает нас вступить с нею в диалог. Форма - это динамика, вписывающаяся одновременно или поочередно во время и в пространство. Форма может родиться только из встречи двух планов реальности, ибо однородность не создаёт образов - она создаёт лишь визуальность, то есть “ закольцованную информацию”» [3, с. 26].

Формотворчество есть всегда выдвижение в Ничто - в открытое и бесконечное пространство.

Генерация культурных форм основана на трансформации и переводе этого бесконечного в конечное. Здесь бесконечное выступает своего рода строительным материалом для формотворчества, то есть конструирования границ, среды обитания, гомосферы. «Человеческое бытие, пишет М. Хайдеггер, означает: выдвинутость в Ничто. Выдвинутое в Ничто, наше бытие в любой момент всегда заранее уже выступает за пределы сущего в целом [...]. Ничто есть условие возможности раскрытия сущего как такового для человеческого бытия» [18, с. 32-39]. Как поясняет В.Н. Топоров: «Это Ничто, которое, ничтожась, отсылает нас к сущему, следовательно, связано с ним, подобно связи между русским ничто и нечто , т. е. именем для вещи, для сущего. Тем не менее, Ничто дает сущему, а в нашем случае конкретно вещам, новые, более чем “вещные” смыслы. Вещь , действительно, оказывается способной, подобно проводнику, вести человека, как бы вступая с ним в диалог. Сама эта ведόмость человека вещью говорит о многом: в ней (ведόмо-сти) вещь перерастает свою «вещность» и начинает жить, действовать, веществовать в духовном пространстве» [16, с. 80]. Вещи как упорядоченная сфера бытия культуры покрывает её телесным одеянием, что обеспечивает необходимое обрамляющее постоянство в системе жизнедеятельности людей.

Методы исследования : в раскрытии символической и коммуникативной природы предметного мира культуры используется культурологический подход и культурно-генетический анализ в контексте рассматриваемой проблематики.

История вопроса. Я.Э. Голосовкер формулирует закон природы и закон культуры: первый выражает постоянство в изменчивости, второй -изменчивость в постоянстве. Вещи удерживают это постоянство и одновременно позволяют что-то менять, побуждая людей творить и экспериментировать. Без определённого постоянства предметного мира обновлять культуру будет невозможно. Ведь в каждом становящемся должно всегда присутствовать нечто нестановящееся. Но, попадая в круг людей, вступая с ними в диалог, вещи перестают быть константой. Стратификация вещи многослойна и многоголосна: у вещи есть матрица, материал, форма, размеры, функция, позиция, имя, цвет, запах и декор. В.Н. Топоров различает низкое («подъзыковое») и высокое («надъязыковое») сферы бытия культу- ры. Вещи, согласно убеждению известного филолога, связываясь через язык, поддерживают друг друга, «хранят то целое, границами которого они являются и которое ими отделяется от сферы максимальной энтропии – хаоса, как первоосновы «природного. …Дело в том, что и вещь, и идея вырастают из потребностей и умений человека, …из установки на организацию мира, в котором он живёт, на движение к ней, на повышение уровня этой организации, иначе говоря на взращивание того начала, которое называется культурой» [15, c. 7].

Нельзя не признать, что человек находит в вещах своё самоопределение. Вещи участвуют в оформлении наших ценностей, предпочтений, запросов и устремлений – от них многое зависит в манерах социального поведения и принятия решений. Вся история культуры – это путь взаимообмена между людьми и вещами. Человек всё больше зависит от окружающей его культуры, в которой предметный мир есть самая видимая его часть. Включаясь в диалог с вещью, человек подстраивается под её конструкцию, свойства и функции. Например, садясь на стул, мы наклоняемся, прогибаем поясницу, продвигая тело вплотную к спинке. Используя авторучку, мы сгибаем три пальца таким образом, чтобы слегка зажать её для письма. Кладём ручку на левую сторону среднего пальца. При этом указательный палец сверху придерживает ручку, а большой палец фиксирует ствол ручки с левой стороны так, чтобы ручка не падала. Получается, что человек использует вещь, а вещь использует человека. В. «Сапожник не просто делает из кожи обувь, он делает из себя самого сапожника». Иными словами, [культура] фабрика представляет собой место, где производятся всё новые формы человека: вначале – человек рукастый, затем – человек инструментальный, человек машинный и человек аппаратный» [17, с. 50]. Не случайно В. Флюссер одно из своих первых сочинений о мире вещей озаглавил «Становление человеком» [19].

Следовательно, в культурном процессе человек опредмечивается, вещь очеловечивается. Данная ситуация становится ещё более очевидной при взгляде на современность. Налицо тенденция вхождения культуры вовнутрь человека, направленность на достижение триединства че-ловека-вещи-культуры. Культура опредмечивает человека, всё настойчивее вводя в него вещи. «Мир дошёл до того, что он вмещаем в отдельного человека» [5, с. 29]. В пространстве цифровой повседневности руки становятся привязанными к клавиатуре, глаза – к монитору, уши – к наушникам. Но и это уже становится вчерашним днём. С первым официально представленным компанией Humane футуристичным портативным проектором AI Pin начинается вытеснение смартфонов. Это умное устройство крепиться на одежде. Дисплея нет – изображение выводится на ладонь пользователя. Гаджет умеет озвучивать сводку входящих сообщений; звонить, анализировать предметы вокруг, идентифицировать еду, её пищевую ценность, включать музыку, искать информацию и пр. [14]. Вместе с ним человек больше напоминает компьютер, который даёт команды и управляет поведением своего владельца.

Можно согласиться с В. Флюссером: процесс оцифровывания культуры, скорее всего, будет называться второй промышленной – или “биологической” – революцией [17, с. 59]. «На первый взгляд кажется, будто мы возвращаемся в доин-струментальную фазу производства. Подобного первобытному человеку, который вторгался в природу непосредственно с помощью рук, и потому производство было одновременно всегда и повсюду, функционеры будущего, снабжённые мельчайшими, крошечными или даже и вовсе невидимыми аппаратами, будут производить повсюду и всегда» [17, с. 54].

Четвёртая промышленная революция, предложенная Клаусом Швабом в его концепции формирующегося нового миропорядка, подразумевает экспансию вычислительных систем в физические сущности всех видов, где биологические и рукотворные объекты модифицируются как по отдельности, так и в своём симбиотическом единстве. В процессе реинтеграции этих сущностей повышается подвижность и актуализация символических артикуляций культуры. Информационные системы трансформируют привычные связи и отношения в мире вещей. Рукотворные объекты срастаются с биологическими, биологические с рукотворными и цифровыми – складывается беспрецедентная коммуникативная агломерация и инновационная ки-берфизическая система (индустрия 4.0) в производстве, взаимообмене и потреблении материальных благ. Мир оцифровывается – предметы всё чаще превращаются в символические сущности, где от вещи остаётся лишь голос (информационный поток, образ, знак), нежели физическая форма как таковая.

О знаково-коммуникативной природе мира вещей Ж. Бодрийяр пишет: «Предметы разговаривают друг с другом …Предмет, по сути, наделён страстью, или он, по крайней мере, может иметь собственную жизнь и выходить из состояния пассивности используемой вещи, обретая своеобразную автономию и, не исключено, способность мстить убеждённому в своём всесилии субъекту за попытку его порабощения…. Предметам есть что нам сказать, и они говорят это, покидая сферу их использования. Они умеют ускользать в царство знака, где всё происходит иначе, чем в универсуме потребления, ибо знак есть постоянное стирание вещи. Предмет, следовательно, указывает на реальный мир, но также и на его отсутствие» [2, с. 11-12].

Знак вещи фиксирует то, что на нас смотрит, то, что лежит на поверхности и визуализируется. За сигнифицированной предметной оболочкой вещи таится бездонность. Знак и приходит туда, где эту бездонность нужно скрыть - замаскировать видимым невидимое. Эта бездонность сама по себе не осознаётся, но всякий раз заявляет о себе, побуждая человека маркировать изменчивый мир. Утаить то, что скрывается за вещью, значит лишить её внезнакового распознавания. Тайна вещи не раскрывается, но является. Как замечает А.Ф. Лосев: [Вещи как символы самого самого] «будучи тайной, суть положительные реальности, оплодотворяющее собой бесконечное о них размышление и заставляющие подолгу - и часто мучительно и напряженно - в них всматриваться» [10, с. 460]. Вещь обретает «свой» голос через знак. Этот знак всегда обращён в будущее, ибо вещи изготавливаются не для прошлого, а на перспективу, прозапас. Предназначение вещи не служить тому, когда и из чего она сделана, но прокладывать путь наперёд. По существу, её миссия - это ожидаемое, используемое или отложенное на потом бытие, но никак то время, в котором вещь возникла. Здесь можно сказать и так: вещь есть материальный объект на границе времён или способ предметной транспортировки прошлого в будущее. Даже само вопрошание о вещи устремлено в будущее. В попытках «схватить», «упорядочить» и «назвать» вещи в этом их «скользящем существовании, существовании-потоке, они-вещи являют нам своё многообразие качеств, не одно из которых не остаётся постоянным», - пишет В.А. Подорога. «Так имя Вещь означает и всё и ничего. Всё являет через себя, ничего не являя до конца. Вот почему мы так озабочены Вещью» [13, с. 14].

Кроме того, всякая вещь рождается как новация и индивидуальность. Этим задаётся её актуальность. Ведь нет никого смысла в абсолютном повторении того, что уже сделано. Даже копирование одной и той же вещи не лишает её своей индивидуальности, поскольку всё, что изготовлено, изготовлено для чего-то, с целью конкретного использования, продажи, обмена, дарения и пр. Вещь и живёт своей предназначенной жизнью. «Самое само предполагает в вещи абсолютную индивидуальность. Почему же? Всё индивидуально потому, что всё в каждый момент и в каждой своей части абсолютно ново , абсолютно небывало » [10, с. 462] .

А.Ф. Лосев обращает внимание на вещь как предельную узнаваемость, неразрушимую целостность, иначе говоря, символ. «Ответ на вопрос, как совместить непознаваемость самого самого с его познаваемостью, разрешается не философией и не теорией и даже не какой-нибудь логической категорией. И разрешается просто при помощи указательного пальца: вот смотрите как! И больше ничего» [10, с. 465]. Собственно, именно так изначально воспринимали мир в архаических культурах - не через расчёт и вычисление, но через созерцание, прямое наблюдение. В известном фильме «Дерсу-Узала» есть сценка, где один из участников экспедиции, посмеиваясь, в присутствии своих коллег спрашивает у охотника Дерсу: знает ли он, что такое Солнце. Однако простой и точный ответ примитивного охотника-гольда посрамил спрашивающего. «Солнце не знаешь, что такое - вон оно, посмотри», - указывая пальцем на небо, разъяснил Дерсу. Архаическое мышление, так же как и детское восприятие, основано на присутствии конкретной реальности, на осмыслении того, что видишь, что наличествует, а не на разделении её и дистанцировании через анализ и абстрагирование. Вещь объединяет два модуса бытия - объект выступает знаком (именем) и одновременно как предметная форма, физическая сущность. В этом проявляется символическое свойство вещей, которые всегда соединяют в себе две реальности. «Такое отождествление различий, или совпадение противоположностей, есть символ» – замечает А.Ф. Лосев. [10, с. 469]. «Символ - там, где, с одной стороны, налицо два пласта бытия, не имеющие между собой ничего общего и сопо- ставляемые чисто внешне, механически, без малейшего внутреннего взаимодействия, а с другой, оказывается, что эти два пласта бытия, есть один и тот же пласт, что между ними – полное тождество, и субстанциональное, и смысловое» [10, с. 467].

Результаты исследования. Антропологические и символические основания вещи всякий раз ставят её на границу бытия и предопределяют предметный мир к трансформации и мимикрии. Вещь и здесь, и там, сейчас и потом, она – одновременно ничто и нечто, полезная и неутилитарная, неподвижная и мобильная, то, что мы видим, и то, что смотрит на нас. Артефакты культуры воплощает в себе оформленную предметную телесность, они целенаправленно и функционально сориентированы на непосредственный контакт как с носителями культуры, так и с физической средой. Социальная миссия вещей, заложенная в них человеком: сконструировать новую для него реальность, перекодировать окружающий его мир. «Вещь… есть именно возможность , т.е. реальная мощь , такая реальная способность вещи, которая в любой момент действительно может стать реальностью, хотя и не становится» [10, с. 471]. Соприкосновение людей с миром вещей мотивированно необходимостью что-то уточнить, доопределить, изменить. Неподвижность самой физической данности вещи служит надлежащей опорой и толчком для продвижения насущных задач культуры, в основе которых преобразование, удвоение и одомашнивание окружающей действительности. Мир вещей предстаёт для мира людей своего рода сценической площадкой для конструирования так называемой дополненной реальности. «О возрастающей роли знаковой и, в частности, символической функции вещи свидетельствует вовлечение вещей в сферу искусства – от кубистических опытов разложения вещи, осуществляемых в поисках ее идеи, до поп-арта, где вещь как она есть вводится в изображение, которое тем самым оказывается скрещением-суммацией двух пространств – художественного и вещного» [16, с. 93]. Такие предметные спецификации позволяют даже обычной вещи быть не только арт-объектом, но также и генератором новой коммуникативной реальности в художественном проектировании. Кроме того, амбивалентность вещи делает её удобным инструментом для всевозможных предметных перевоплощений и имитаций, особенно в мифо-символических практиках культуры.

В пограничных ситуациях вещи часто наделяются магическими свойствами, к ним прикрепляется статус волшебных предметов. С этим статусом вещи становятся объектом поклонения – к ним люди обращаются за помощью, ими задабриваются властители судеб (боги), через них запрашивается благоволение высших сил. Магическая способность вещи воспроизводить для людей благополучие и богатство наглядно проявляется в культурах древнего мира. Например, рог изобилия греческих и римских богинь судьбы, совмещающий в себе одновременно функциональный атрибут посуды – сосуд и прикреплённую к нему волшебную силу дарителя всевозможных материальных благ. «Чем вещь “сильнее”, тем она ритуальнее “действеннее”; сверх-дело требует для своего завершения “сверх-вещи”» [15, c. 11]. Следовательно, вещь, наделённая магическими свойствами, становится сверх-вещью, то есть средством управления не только другими предметами, но и миром людей. О.И. Генисаретский замечает, что «есть тайное очарование вещей, волшебство повседневной жизни в повседневной среде» [4, c. 47].

Особенно ярко символические атрибуции вещи раскрываются в ритуальном процессе. Жизнь вещи в ритуале сопровождается широким набором имитативных трансформаций и магических перевоплощений. Здесь вещь становится главным персонажем, проводником важных посланий, своего рода постовым на границе двух миров. В обрядовой практике человек делегирует некоторые свои полномочия вещям, которые, перенимая от него некий социальный мандат, начинают переквалификацию пограничной реальности. «Присущее человеку жизненное начало, не покидая его способно было воплощаться в различных предметах, так же, как и сила везения и другие качества» [8, с. 223]. Это позволяло вещям выстраивать своего рода модель ритуализации социальной драмы в укрощении конфликтов, что наиболее полно отображается в погребальном обряде. «Предмет, используемый в обряде, обычно либо походил на «модель» ожидаемого действия, «образ» предполагаемого результата, являлся его хотя бы только символической «частью» или же был его прямой противоположностью. Магический предмет был центральным звеном в цепочке обрядности, посредством которой архаичное общество укрепляло собственное единство, пыталось поставить себя над природой, более того, над богами» [8, с. 212, 218].

В ситуациях утраты и скорби вещь могла заменять человека или воплощала память о нём. В древних культурах известны многочисленные случаи, когда в погребальном обряде использовались скульптурные и иные предметные воплощения человека. Такая практика применялась прежде всего для так называемых кенотаф-ных захоронений, где при отсутствии тела умершего, в могилу укладывался манекен, кукла или глиняная статуэтка, имитировавшие покойника. Кенотафы наиболее широко практиковались в культурах бронзового века. Например, в ритуально-погребальных практиках протобак-трийской (сапаллинской) культуры II тыс. до н. э. (Южный Узбекистан) [20-22]. Носители этой раннегородской цивилизации превратили вещь в катализатор и ретранслятор социальнозначимых ритуальных посланий. Здесь мир вещей был выстроен в последовательный порядок разнообразных имитативных аксессуаров, включая обширные наборы погребального инвентаря.

Так, участники похоронной процессии клали в могилу вместе с умершим или его манекеном всевозможные вотивные предметы, преимущественно бронзовые миниатюрные копии орудий труда и оружия (серпы, мотыги, кетмени, тесла, стамески, поварёшки, миски, зеркальца, лестницы, топоры, ножи, кинжалы и др.). В археологических материалах многих погребений (памятники Сапаллитепа, Джаркутан, Бустан) обнаруживается целый комплекс взаимосвязанных между собой предметных ассоциаций - в них отчётливо фиксируется ритуальноиерархический порядок. Глиняные антропоморфные и зооморфные статуэтки, бронзовые вотивные поделки и прочие ритуально -имитативные аксессуары выстраиваются в последовательный ряд символических посланий, передающих сведения не только о самом умершем, но и о насущных мировоззренческих запросах его сородичей. Детальный анализ сопровождающего инвентаря древних погребений носителей сапаллинской культуры позволил исследователям разглядеть в нём первый опыт предметного письма. Глядя на состав и порядок материальных атрибутов многих захоронений, трудно не увидеть в них нечто большее, чем просто набор погребальных приношений. Вслед за Н.А. Аванесовой нельзя не признать, что «перед нами ранний вещественный текст, призванный “разъяснить” языком символов мифологические и мировоззренческие представления населения доурбанистической Бактрии, анализ которых дает ряд поразительных совпадений в мифорелигиозных системах индоиранцев» [1, с. 25]. Основательный анализ всей совокупности артефактов погребений с вотивными атрибутами позволил сделать важный вывод о том, что «язык символов глиняных поделок соответствует образному изобразительному предметному письму ритуального характера». Это своего рода мифологическая иконография ритуального «текста». Как полагает Н.А. Аванесова, обитатели доурба-нистической Бактрии «манипулируя простейшими вещественными объектами, создавали очень сложные мифологические композиции языком символов» [1, с. 25-27].

Действительно, предметно-символический текст есть наиболее ранняя форма письменности. В коммуникативных практиках первых цивилизаций вещи использовались для передачи важных посланий, что можно рассматривать как своего рода предписьменность. Хорошо известна легенда, рассказанная Геродотом, в которой отец истории сообщает о персидском царе Дарии I, получившем странное послание от скифов. Это послании состояло лишь из 4-х предметов: птицы, мыши, лягушки и стрелы. Дарий I посчитал, что скифы этими предметами подтверждают его власть и выражают ими свою покорность, передавая персидскому царю землю, воду и небо. В посланном предметном наборе мышь олицетворяет землю, лягушка символизирует воду, птица означает небо, а стрелы - отказ скифов от дальнейшего сопротивления. Но один из приближённых советников Дария возразил ему и истолковал скифское послание совершенно по-другому - в нём был заложен противоположный смысл: «Если вы, персы, как птицы не улетите в небо, или, как мыши не зароетесь в землю, или, как лягушки, не поскачете в болото, то не вернётесь назад, поражённые этими стрелами» [23]. Так и случилось, мудрый советник оказался прав.

Как бы то ни было, прикреплённая человеком предрасположенность вещей к символическим трансформациям и позволяет им осуществлять сдвиг и конструировать «вторую» реальность, помимо их функционального бытования в культуре. Вещи, сотворённые из соприкосновения человека с природой с целью подражания последней, всякий раз выходят за границы своего прямого назначения. Причём замечено ещё Га- лилеем: «…чем дальше отстоят средства воспроизведения предмета, тем более заслуживает восхищения воспроизведение…» [Цит. по: 12, c. 17].

В отдельных культурно-исторических ситуациях вещь трансформируется в инструмент возрождения прошлого или, точнее, переноса прошлого в современность. Так, возвращаясь к археологическим материалам протобактрийской цивилизации, нельзя не обратить внимания на особом типе предметной трансформации материальной культуры. Речь идёт о возрождении старых забытых традиций в облике культурных инноваций. Подобная ситуация отчетливо отразилась в погребальных комплексах на финальной стадии развития доисторической Бактрии, причем одновременно в различных проекциях погребального обряда – в типах захоронения, в керамике, в бронзовых и каменных изделиях. После длительного перерыва (несколько столетий) возобновляется, казалось бы, давно забытая, практика захоронений в хумах, парные погребения. Вновь возрождаются бытовавшие на начальных этапах культуры вазы на высоких тонких ножках, чайники с трубчатым носиком, крынки с расширенной нижнем частью, горшкообразные хумчи без горловины, бронзовые гра-финчики-сурмадоны, каменные амулеты с зооморфными и растительными мотивами и пр.

Возвращение старых и внедрение новых культов как закономерного эпохального явления в условиях переживаемого обществом мировоззренческого кризиса обосновывает в своем исследовании Ю.К. Павленко на материале памятников Лесостепной Украины [11]. Он приводит мнение А. Дж. Тойнби о том, что возрожденческие устремления означают «духовное бегство» от невыносимого настоящего к идеологизированному прошлому, и указывает на два возможных в переходный период кризиса доверия – к правящей знати, несущей ответственность за социальные бедствия масс, и к отечественным богам, не сумевших защитить в трудную минуту. Для последней ситуации характерно обращение к пантеону соседних народов и восприятие инокультурных погребальных ритуалов [11, с. 205206]. Примером такой культурной ситуации является также финальный возрожденческий подъём египетской цивилизации в 664-610 до н. э., феномен так называемого «Саисского ренессанса». Иногда возрожденческая экспансия давно ушедших культурных традиций обретает эпохальных масштаб, что даёт название самостоятельным периодам в истории культуры «Евро- пейский Ренессанс», «Мусульманский Ренессанс» и пр. Посредством культурной рекурренции осуществлялась смена социальных парадигм, что позволяло людям не только использовать давно выпавшие из культуры предметные формы в качестве нововведений, но и делало их своего рода эстетической опорой в условиях размывания и распада существующих традиционных предметных атрибуций и ценностей.

Выводы. Таким образом, решая конкретные задачи и отвечая на насущные жизненные запросы, вещи ставят и труднопреодолимые барьеры. Особенно это заметно в современной культуре, где предметный мир быстро меняется, оставляя за собой шлейф совершенно ненужных (устаревших) вещей. Растёт зависимость и от новых технологических артефактов культуры. Вещей становится всё больше, причём значительная их часть выпадает из повседневного использования, собирается в мусорных баках, свалках превращается в отходы. Человек предопределен творить и находить в продуктах своей деятельности продолжение себя. Импульсы креативности исходят от меняющейся реальности, которую всякий раз нужно «догонять». В этом безостановочном процессе трудно «разглядеть что истинно, что ложно». Создавая и накапливая всё больше вещей, человек нередко движим не только (и даже не столько!) стремлением заполучить пользу, но и самим процессом энергетической разгрузки своих необузданных страстей и порывов, которые снова и снова вынуждают человека воображать и действовать в погоне за ускользающим миром и в поиске своего надёжного «места под Солнцем». «Роль предметов, стало быть, весьма драматична – они являются активными игроками там, где разрушается любая простая функциональность» [2, с. 12-13].

Поэтому вещь предстаёт в культуре не только как необходимость, но и как безысходная «проклятая доля» (Ж. Батай) для человека. Будучи неспецифицированным существом, то есть не имеющим своего постоянного функционального сцепления с конкретной физической нишей в окружающем его мире, человек всякий раз сталкивается с противоречием между его организмом и средой. Такая антропологическая предрасположенность ставит человека везде и всюду в пограничную ситуацию и заставляет искать утешение и опору в своём символическом творчестве (воображении) и артефактах культуры. Двойственность человеческой натуры переносится и на мир его вещей. Всякая вещь несёт на себе следы амбивалентности своего творца и хозяина. Предмет в одних случаях вселяет надежды, радует и бодрит, в других – беспокоит, интригует и разочаровывает. И каким бы ни было изобилие вещей – эта двойственность всегда сохраняется в предметном мире культуры и в стратегиях символического обмена. Как отмечает В.Н. Топоров, «…человек создавал не только жизненно-необходимые вещи, но и то, что представляется [сознанию] необязательным, избыточным, даже лишним с точки зрения жизнеобеспечения» [15, c. 10]. Сам процесс изготовления вещей рождает новые идеи и вынуждает расширять границы социального бытия предметов, находя для них всё больше ассоциаций, связей и имплементаций.

• 1.    Аванесова, Н. А. Бустон VI – некрополь огнепоклонников доурбанистической Бактрии. – Самарканд: Международный институт Центральноазиатских исследований (МИЦАИ), 2013. – 640 с.

• 2.    Бодрийяр, Ж. Пароли. От фрагмента к фрагменту. – Екатеринбург: У-Фактория, 2006. – 200 с.

• 3.    Буррио, Н. Реляционная эстетика. Постпродукция. – М.: Ад Маргинем Пресс, 2016. – 216 с.

• 4.    Генисаретский, О. И. Упражнения в сути дела. – М.: Русский мир, 1993. – 280 с.

• 5.    Гефтер, М. Я. Там, где сознанию узко и больно… – М.: КДУ, 2004. – 160 с.

• 6.    Ионесов, В. И. Память вещи: «Дух Армении» в образах и сюжетах забытого артефакта. – Самара: ООО «Сама-рама», 2021. – 322 с.

• 7.    Ионесов, В. И. Вещь как культурная реальность: проекции и взаимосвязи // Вещи и коммуникация: экономические и культурные взаимодействия в меняющемся обществе. – Самара: ООО «Изд-во ВЕК #21», 2012. – C. 242271.

• 8.    Иорданский В.Б. Хаос и гармония. М.: Наука, 1982. 344 с.

• 9.    Кемеров, В. Е. Вещи // Социальная философия: Словарь. М.: Академический Проект, 2003. С.41-44.

• 10.    Лосев, А. Ф. Самое само: Сочинения. – М.: ЭКСМО-ПРЕСС, 1999. – 1024 с.

• 11.    Павленко, Ю. В. История мировой цивилизации. Философский анализ / Ю.В.Павленко. – Киев: Феникс, 2002. –760 с.

• 12.    Панофский, Э. Галилей: наука и искусство (эстетические взгляды и научная мысль) // У истоков классической науки. – М.: Наука, 1968. – 154 с.

• 13.    Подорога, В. А. Вопрос о вещи. Опыты по аналитической антропологии. – М.: ООО «Изд-во Грюндриссе», 2016. – 348 с.

• 14.    Смартфоны уходят в прошлое: сколько стоит Humane AI Pin [Электронный ресурс]. – URL: https//hi-

  tech.mail.ru/news/103967-v-set-slili-tsenu-ubijtsyi-smartfona-humane-ai-pin/ (дата обращения: 11.11.2023).

• 15.    Топоров, В. Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического. – М.: Прогресс, 1995. – 634 с.

• 16.    Топоров, В. Н. Вещь в антропоцентрической перспективе /Aequinox. – М.: 1993. – С. 70-94.

• 17.    Флюссер, В. О положении вещей. Малая философия дизайна. – М.: Ад Маргинем, 2016. – 160 с.

• 18.    Хайдеггер М. Что такое метафизика? // Новая технократическая волна на Западе. – М.: «Прогресс», 1986. – С. 31-44.

• 19.    Flusser, V. Vom Subject zum Project. Menschwerdung. Bollman Verlag Gmbh, Bensheim und Dussel-dorf,1994. 284 p.

• 20.    Ionesov, V. I. Imitative Ritual in Proto-Bactrian Mortuary Practice // Current Anthropology. – 1999. – Vol. 40, #1. – P. 87-89.

• 21.    Ionesov, V. I. Ritual Process and Symbolic Transformation in Cultural Landscapes of Proto-Urban Bactria: Introduction and Reflections on the New Book by Nona Avanesova // Asian Studies. – 2021. – Vol.9, No.1: Special Issue: The Manifold Images of Asian History. – P.347-359.

• 22.    Ionesov, V. I. Cenotaphs in Ritual Practice of Complex Societies: Proto-Bactrian Cultural Context // Mediterranean Archaeology and Archaeometry. – 2020. – Vol.20, №3. – P. 91-105.

• 23.    Геродот.   Греко-персидские   войны. Поход на скифов   [Электронный   ресурс].   – URL:

(дата обращения: 10.05.2024).

METAMORPHOSES OF THINGS IN CULTURE:

FEATURES OF SYMBOLIC COMMUNICATION

Vladimir I. Ionesov, Doctor in Cultural Studies, Ph.D. in History, Professor of The Department of Culture, Museum and Art Studies ORCID:0000-0002-6175-5904

EDN: KEIQLO

• 1.    Avanesova, N. A. Buston VI – nekropol' ognepoklonnikov dourbanisticheskoj Baktrii [Buston VI – a necropolis of fire worshipers of pre-urban Bactria]. – Samarkand: International Institute of Central Asian Studies (ICAS), 2013. – 640 p.

• 2.    Baudrillard, J. Paroli. Ot fragmenta k fragmentu [Passwords. From fragment to fragment]. – Ekaterinburg: U-Faktoriya, 2006. – 200 p.

• 3.    Baudrillard, J. K kritike politicheskoj ekonomii znaka [Towards a critique of the political economy of the sign]. – M.: Biblion-Russkaya kniga, 2003. – 272 p.

• 4.    Genisaretskij, O. I. Uprazhneniya v suti dela [Exercise is the point]. – M.: Russkij mir, 1993. – 280 p.

• 5.    Gefter, M. Ya. Tam, gde soznaniyu uzko I bol’no… [Where consciousness is narrow and painful...]. – M.: KDU, 2004. – 160 p.

• 6.    Ionesov, V. I. Pamyat' veshchi: «Duh Armenii» v obrazah i syuzhetah zabytogo artefakta [Memories in a thing: “The Spirit of Armenia” in the images and stories of a forgotten artifact. – Samara: OOO «Samarama», 2021. – 322 p.

• 7.    Ionesov, V. I. Veshch' kak kul'turnaya real'nost': proekcii i vzaimosvyazi [Thing as cultural reality: projections and relationships] // Veshchi i kommunikaciya: ekonomicheskie i kul'turnye vzaimodejstviya v menyayushchemsya obshchestve [Things and communication: economic and cultural interactions in a changing society]. – Samara: OOO «Izd-vo VEK #21», 2012. – C.242-271.

• 8.    Iordanskij, V. B. Haos i garmoniya [Chaos and harmony]. – M.: Nauka, 1982. – 344 p.

• 9.    Kemerov, V. E. Veshchi [Things] // Social'naya filosofiya: Slovar' [Social philosophy: Dictionary]. – M.:

• 10.    Losev, A. F. Samoe samo: Sochineniya [The very thing: Essays]. – M.: EKSMO-PRESS, 1999. – 1024 p.

• 11.    Pavlenko, Yu. V. Istoriya mirovoy tsivilizatsii. Filosofskiy analiz [History of world civilization. Philosophical analysis] / Yu.V. Pavlenko. – Kyiv: Phoenix, 2002. –760 p.

• 12.    Panofskij, E. Galilej: nauka i iskusstvo (esteticheskie vzglyady i nauchnaya mysl') [Galileo: science and art (aesthetic views and scientific thought)] // U istokov klassicheskoj nauki [At the origins of classical science]. – M.: Nauka, 1968. – 154 p.

• 13.    Podoroga, V. A. Vopros o veshchi. Opyty po analiticheskoj antropologii [Question about things. Experiments in analytical anthropology]. – M.: OOO «Izd-vo Gryundrisse», 2016. – 348 p.

• 14.    Smartfony uhodyat v proshloe [Smartphones are becoming a thing of the past] [Elektronnyj resurs]. – URL: https//hi-tech.mail.ru/news/103967-v-set-slili-tsenu-ubijtsyi-smartfona-humane-ai-pin/ (access date: 11/11/2023).

• 15.    Toporov, V. N. Mif. Ritual. Simvol. Obraz: Issledovaniya v oblasti mifopoeticheskogo [Myth. Ritual. Symbol. Image: Studies in the field of mythopoetic]. – M.: Progress, 1995. – 634 p.

• 16.    Toporov, V. N. Veshch' v antropocentricheskoj perspektive [Thing in an anthropocentric perspective] //Aequinox. – M.: 1993. – P. 70-94.

• 17.    Flusser, V. O polozhenii veshchej. Malaya filosofiya dizajna [About the state of things. Small design philosophy]. – M.: Ad Marginem, 2016. – 160 p.

• 18.    Heidegger, M. Chto takoe metafizika? [What is metaphysics?] // Novaya tekhnokraticheskaya volna na Zapade [New technocratic wave in the West]. – M.: «Progress», 1986. – P. 31-44

• 19.    Flusser, V. Vom Subject zum Project. Menschwerdung. – Bollman Verlag Gmbh, Bensheim und Dusseldorf,1994. – 284 s.

• 20.    Ionesov, V. I. Imitative Ritual in Proto-Bactrian Mortuary Practice // Current Anthropology. 1999. – Vol. 40, #1. – P. 87-89.

• 21.    Ionesov, V. I. Ritual Process and Symbolic Transformation in Cultural Landscapes of Proto-Urban Bactria: Introduction and Reflections on the New Book by Nona Avanesova // Asian Studies. – 2021. – Vol.9, No.1: Special Issue: The Manifold Images of Asian History. – P.347-359.

• 22.    Ionesov, V. I. Cenotaphs in Ritual Practice of Complex Societies: Proto-Bactrian Cultural Context // Mediterranean Archaeology and Archaeometry. – 2020. – Vol.20, №3. – P. 91-105.

• 23.    Gerodot. Greko-persidskiye voyny. Pokhod na skifov [Herodotus. Greco-Persian Wars. Campaign against the Scythians]. [Electronic resource].   – URL: http://historic.ru/books/item/f00/s00/z0000091/st016.shtml (data

  obrashcheniia: 10.05.2024).

Akademicheskij Proekt, 2003. – S.41-44.