Международный военный трибунал в Нюрнберге 1945-1946 гг. и первая непосредственная реакция немцев на него

Пленков О.Ю. Международный военный трибунал в Нюрнберге 1945–1946 гг. и первая непосредственная реакция немцев на него // Общество. Среда. Развитие. – 2020, ¹ 1. – С. 17–20.

Сразу нужно констатировать, что немцы восприняли Нюрнбергский процесс как месть победителей. Немецкий историк С. Хаффнер отмечал, что крупной ошибкой союзников во время Нюрнбергского трибунала было то, что они не отделили друг от друга, во-первых, военную агрессию, во-вторых, военные преступления, в-третьих, геноцид. Первое совершали все без исключения державы во все времена, второе делали в войну не только немцы [18, passim], но массовые убийства фабричным способом – вот, что отделяло по-настоящему нацизм от цивилизованного мира. Попросту говоря, обвинители в Нюрнберге стерли разницу между преступлениями нацистов и обычной имперской политикой. Поэтому этот суд и не был убедительным [10, c. 30].

Главной проблемой в суждениях о трибунале немцев был его беспрецедентный характер. Союзники во время Нюрнбергского трибунала отбросили принцип nullum crimen, nulla poena sine lege (принцип запрета наказания задним числом). Принцип nulla poena... зафиксирован в Основном законе ФРГ (ст. 103, 2), поэтому в ФРГ не было вынесено ни одного приговора нацистам за «геноцид». Этот термин ввел в

1944 г. американский юрист Рафаэль Лемкин [14, c. 720]. Также нонсенсом было то, что статус трибунала позволял законодателю, обвинителю и судье быть в одном лице. Разумеется, военные преступления, геноцид, пытки до такой степени дискредитировали нацистов, что усилия по введению правовых норм с целью недопущения такого рода бесчинств кажутся совершенно оправданными. Опасность, однако, отмечал Г. Киссинджер, заключается в том, что это чревато риском замены тирании правительств тиранией судей; исторически диктатура добродетели часто заводила в тупики [5, c. 383]. Он же писал, что универсальный стандарт правосудия не должен основываться на предположении о том, что победителей не судят и справедливый конец оправдывает несправедливые методы, или что в угоду политической моде можно пренебречь юридическими процедурами [5, c. 392].

При всех трудностях организации работы трибунала вполне понятны опасения главного американского обвинителя в Нюрнберге Роберта Джексона, что мировая общественность с разочарованием будет взирать на юристов, беспомощно остановившихся перед нацистскими престу-

Общество

плениями. Открывая заседания трибунала 21 ноября 1945 г. Джексон сказал: «Злодеяния, которые мы пытаемся осудить и наказать за них, настолько ужасны, что человеческая цивилизация не в состоянии оставить их без внимания» [15, c. 135]. Вместе с тем Джексон сразу сказал, что далек от мысли осуждать весь немецкий народ. Он считал, что немцы, так же, как и весь остальной мир, должны свести счеты сами с обвиняемыми. Это, однако, произошло позже и в других условиях.

Кроме нарушения принципа nulla poena... суд над другим государством не имел прецедентов и представлял собой юридический нонсенс. Тем более, что во время войны преступления совершали все участники, но судили только побежденных. Тот же Джексон так и сказал, что «война – это

Общество. Среда. Развитие № 1’2020

преступление», надо так понимать, что любая война. А как же бомбежки немецких городов без всякой военной необходимости, атомные бомбежки? Ясно, что трибунал был мотивирован исключительно эмоционально: массовое общество диктовало свои правила, и политики (и юристы) вынуждены были подчиниться. Джексон цитировал американского военного министра Генри Стимсона: «центральной моральной проблемой является война, а не ее методы». Если победители формулируют так, что война – это преступление, то в этом случае война как средство решения конфликтов исключена для использования другими странами, даже в миролюбивых целях. Французы на конференции решительно заявили, что не согласны с таким ограничением государственного суверенитета. Советский главный обвинитель Иона Никитченко был согласен с французами – ясно почему: Гитлер со Сталиным планировали нападение на Польшу... Самое же пикантное состояло в том, что Enola Gay с атомной бомбой на борту была уже на пути к Хиросиме, когда в Лондоне оживленно обсуждали тезис главного обвинителя от США Джексона что «война – это преступление». Умберто Эко с некоторой долей пафоса и отчасти справедливо отмечал, что в терминах узко понимаемой законности или международно-правовых норм Нюрнбергский процесс был произволом. Но столкнувшись с нестерпимыми поступками, надо иметь мужество изменять правила, включая и законы [9, c. 152]. Остается только определить, что является «нестерпимым», а что нет, и кто это будет определять.

Нужно еще помнить, что Нюрнбергский трибунал был типично американ- ским начинанием, поскольку американцы, как указывал политолог Сэмуэль Хантингтон, всегда склонялись к тому, чтобы переносить принципы свей внутренней политики на внешнюю политику во всем мире [12, c. 170]. Точно также пытался делать и президент Вудро Вильсон после окончания Первой мировой войны, пытаясь заменить прежний принцип баланса сил в международной политике, который был принят во все времена, на принцип справедливости. С самыми благими намерениями был сформулирован, к примеру, принцип самоопределения народов. Результат, как известно, получился обратный: к оставшимися актуальными старым проблемам в Европе были просто добавлены новые, еще более тяжелые.

Эта аналогия с Первой мировой войной может быть дополнена еще и тем, что в принципе в 1918 г. уже была подобная 1945 г. ситуация: в конце войны была сделана попытка составить список из 4900 военных преступников, включавший кайзера (голландцы, правда, отказались выдать его), Гинденбурга, Людендорфа (он из-за этого даже бежал в Швецию), Бетма-на Гольвега, но, к счастью, в итоге отказались от всего этого. В Лейпциге, впрочем, немцы сами провели 9 судебных процессов, по которым проходило 901 человек, из которых 888 было оправдано. Только в 13 случаях вину удалось доказать, но сроки были относительно небольшими. В Лейпцигском процессе подсудимые при поддержке судей и обвинителей даже по очевидному делу о потоплении госпитального суда Llandovery Castle подлодкой U-86 и последовавшем расстреле пытавшихся спастись моряков и пассажиров пытались уйти от наказания. В итоге доказательный материал не был признан достаточным [13, c. 503]. Все же двое подсудимых было приговорено к 4 годам.

Что касается международного трибунала, то специальная комиссия из представителей держав-победительниц 25 января 1919 г. выступила против такового для расследования военных преступлений немцев, поскольку для его работы не было прецедента [3, c. 5–7]. Это решение было вполне разумным, иначе Версальская система, и без того нелепая, выглядела бы совершенно дико.

В Нюрнберге же была весьма сильна эмоциональная составляющая: масштабы убийств были ужасными, особенно тяжело было осмыслить происходившее в концлагерях. Одним из эмоциональных апогеев процесса в Нюрнберге был вещдок номер

254, представленный американцем Томасом Доддом, коллегой Джексона из Сан Франциско. В белом пакете оказалась засушенная голова поляка, обезглавленного в Бухенвальде и служившая коменданту лагеря Карлу Коху в качестве пресс-папье. Шокировать публику и обвиняемых удалось в полной мере [12, c. 166].

Именно под давлением этих по-человечески вполне понятных эмоций в Лондоне союзники договорились, что в статус международного трибунала, который был согласован и подписан 8 августа 1945 г., будут включены три самых главных пункта:

Планирование и проведение агрессивной войны.

Нарушение законов войны и обычаев войны – то есть военные преступления.

Преступления против человечности в той мере, в которой эти нарушения находятся в связи с военными преступлениями.

Эти три принципа должны были стать базисом современного международного права. Казалось, Джексон смог настоять на своем, но его победа превратилась в Пиррову. На самом деле никогда после Нюрнберга преступление, связанное с ведением агрессивной войны, не было признано в международном праве. Упущение, связанное с правовой оценкой террора правительства против собственного народа, было исправлено лишь 50 лет спустя перед началом работы международного трибунала по Югославии в Гааге. С тех пор правоведы говорят о «втором Нюрнберге» [12, c. 180]. Однако и он, судя по реакциям в самой Сербии, а также в России, не был для всех совершенно убедительным, поскольку слабо релятивировали преступления противников сербов – эти преступления были также ужасны и столь же очевидны. Но публика видела одни преступления и не замечала другие.

По причине упомянутых упущений в организации трибунала нацистские главари довольно успешно защищались на процессе. На вопрос о военных преступлениях Геринг резонно ответил, что «всегда вспоминал и цитировал самого важного, сильного и величайшего врага Германии – Черчилля, который сказал, что когда речь идет о жизни и смерти легальность не принимается во внимание». Помощники обвинителя стали звонить в Лондон и выяснять, в само ли деле Черчилль сказал такое. Оказалось, что он действительно так высказался в одной из речей 1940 г. [12, c. 164] Также и осуждение Нюрнбергским трибуналом Риббентропа за ведение агрессивной войны против Польши в при- сутствии советского судьи, хотя Советский Союз действовал против Польши таким же образом, было нелепым [8, c. 388] ...

На заседании британского кабинета в июле 1942 г. Энтони Иден сказал, что преследования евреев и инакомыслящих в нацистской Германии не может быть предметом разбирательства международного трибунала – об этом нет ничего в международном праве. В международном праве царило убеждение, что суверенные государства имеют все права как угодно распоряжаться жизнью и достоянием своих подданных. Геринг на допросе сразу подметил это несоответствие: «Все, что произошло в нашей стране, ни в малейшей степени вас не касается. Если было убито пять миллионов немцев, то эту проблему должны урегулировать сами немцы. Наша государственная политика – это наши внутренние дела». Ханс Франк еще точнее выразился: «как можно осуждать на правовом основании гитлеризм, если Гитлер сам себя поставил вне всякого правового регулирования?» [12, c. 170]. А генерал Альфред Йодль, раздраженный несправедливыми нападками штатских, весьма резонно заявил на процессе, что решения о начале войны принимается политиками, а не солдатами, «солдаты не ведут агрессивных войн, это политическое понятие» [12, c. 169]. Слова Йодля о долге солдата выполнять приказ потом в разных вариантах повторялись много раз.

В самом деле, если выбирать приказы, которым нужно подчиняться, а которым нет, такой путь приведет в тупик, армия строится на отношениях приказа-подчинения. Отказ от подчинения всегда имел следствием наказание. Да и такие случаи были крайне редки: так, английский офицер Уильям Дуглас Хоум угодил на год в тюрьму за отказ подчиниться приказу своего командования продолжить бомбардировку французского Гавра в сентябре 1944 г., когда начальник немецкого гарнизона полковник Эберхард Вильдермут, после первой войны бомбардировок, просил разрешение эвакуировать гражданское население. Собственное командование запретило Хоуму принимать предложение немецкого офицера, но Хоум не подчинился приказу и был отстранен и арестован. Новый командир продолжил обстрел, в итоге в осажденном городе погибло более трех тысяч французов. В этой связи Хоум высказывал удивление по поводу признания военным судом фон Манштейна «виновным в допущении исполнения прика-

Общество

зов высшего руководства». Хоум советовал внести в устав английской армии две поправки: во-первых, указать, какие приказы нужно выполнять, а какие нет; во-вторых, определить, что влечет за собой большее уголовное наказание – подчинение или неподчинение приказам. Он высказал при этом опасение, что в противном слу- чае в армии не останется ничего военного, кроме судов [7, c. 240].

Английский фельдмаршал Бернард Лоу Монтгомери считал, что суд превратил безуспешное ведение войны в преступление, за которое генералы побежденной стороны должны быть осуждены и повешены. Попавшие в плен к англичанам немецкие фельдмаршалы фон Браухич, фон Рундштедт и фон Манштейн, а также генерал-полковник Штраус сражались против англичан и ни в каких преступлениях не были уличены. Советская сторона требовала их экстрадиции – британцы отказывались, потом и американцы тоже отказались от экстрадиции и сами судили немецких генералов. Британское королевское предписание о суде над военными преступниками от 18 июля 1945 г. сделало защиту на этих судах практически невозможной – по этой причине англичане тянули время почти четыре года. За это время фон Браухич скончался, а состояние здоровья фон Рундштедта и Штрауса не позволяло им выдержать судебный процесс. Поэтому англичане судили одного фон Манштейна [7, c. 92].

В 1954 г. в ФРГ законодательно было установлено, что все решения Нюрнбергского трибунала являются обязательными и не требуют никаких дополнительных доказательств. Это решение открывало окна и двери для субъективизма победителей. Учебники по истории, не говоря уже о научных исследованиях, должны были следовать этому судебному предписанию, продиктованному политиками. И что самое интересное, все эти ограничения были повторены в договоре «два плюс четыре» в момент объединения Германии в 1990 г. [16, c. 13].

В итоге следует констатировать, что Нюрнбергский трибунал, конечно, был необходим, но он не стал прологом к установлению настоящего правопорядка в деле оценки военных преступлений как таковых и никакого соответствующего прецедента не создал. Настоящее осознание немцами происшедшего произошло много позже, по словам немецкого историка Эдгара Вольфрама: «в ФРГ понимание того, что поражение в войне и освобождение от нацизма связаны между собой, пришло значительно позже 1945 г.» и отнюдь не вследствие решений трибунала в Нюрнберге [17, c. 57].

Общество. Среда. Развитие № 1’2020