Межпартийные отношения в контексте проблемы политического плюрализма в российской революции 1917-1918 гг

В советской историографии данная тема не относилась к числу популярных. Между тем прошлый опыт небесполезен для оптимизации межпартийного взаимодействия в условиях современного политического плюрализма. В постперестроечный период в числе прочих родилась мифологема о политической нетерпимости лидеров и идеологов РСДРП(б) – РКП(б), их безусловной ориентации на однопартийную систему в Советской России. Обращение к историческим источникам выявляет картину не столь однозначную.

от февраля до октября . С падением монархии в российском обществе возникла атмосфера свободной конкуренции идеологий, дополнительно подпитываемая ситуацией двоевластия в центре и многовластия в регионах. В общей массе активизировавшихся политических партий, реально влиявших на ход событий, было немного: лидировавшие во Временном правительстве кадеты, оседлавшие множившиеся по стране Советы умеренные социалисты (эсеры, энесы, меньшевики) и первоначально менее влиятельные, но более радикальные большевики.

Умеренные, доминируя в Советах, недооценили значение таковых, а после вступления в мае 1917 г. в правительственный альянс с либералами тем более перенесли туда центр тяжести своей активности. Лишь большевики, не без колебаний приняв в конце апреля ленинский лозунг «Вся власть Советам!», вошли в резонанс с наиболее мощным революционным потоком (оформляя его идеологически), что существенно повышало шансы партии на грядущую победу.

Но к какой именно победе стремилось в 1917 году руководство РСДРП(б) и в первую очередь В.И. Ленин? Большевистский лидер был однозначно нацелен на социалистическую революцию. Февраль он воспринимал как промежуточный этап на пути к ней. Отсюда установка на политическую обособленность партии, заявленная в «Письмах из далека», в личной переписке [14, т. 31; т. 49, с. 411]. Им отвергалось сотрудничество не только с либералами-кадетами (Милюков – «приказчик англо-французского империалистического капитала и русский империалист...»), но и персонально с «социалистом» А.Ф. Керенским («пустым болтуном, агентом русской империалистской буржуазии...») [14, т. 49, с. 419]. Но, сохраняя идеологическую бескомпромиссность, Ленин был открыт к диалогу (и здоровой конкуренции) с иными социалистами на почве Советов.

Нет оснований оспаривать устоявшийся вывод о том, что «вплоть до июльских событий лидеры большевиков отстаивали в целом линию на мирное и постепенное развитие революции через передачу власти Советам» [10, с. 50]. Подобный вариант означал бы бескровную смену связанной с российскими и зарубежными финансово-политическими кругами (в России – и с крупными землевладельцами) элиты в лице Временного правительства, элитой, опиравшейся на простонародные Советы и потому способной к радикальным преобразованиям (землю – крестьянам, мир – народам, непримиримая борьба со спекуляцией и коррупцией и т. д.).

Лишь они могли остановить сползание деградировавшей, охваченной анархией и

Общество

Terra Humana ¹ 1’2014

преступностью страны к окончательной катастрофе. Индикаторами «ситуации на краю» стали к концу лета 1917 г. масштабное погромное движение [11], явный паралич правительственного аппарата. По словам Ильи Эренбурга, в кругах столичной интеллигенции, как и в целом по стране, шли разговоры «...о прячущих деньги капиталистах, о неработающих рабочих, о не дающих хлеб крестьянах, о невоюющих солдатах» [25, с. 28]. В этих условиях большевистская альтернатива «Вся власть Советам!» вызревала объективно и на тот момент означала оформление многопартийной системы за вычетом монархистов и либералов. Заметим, речь шла о Советах того этапа революции (май 1917 г.), когда в них практически безраздельно господствовали умеренные социалисты (внутри каждой из партии также существовало деление на умеренных, и более радикально настроенных правых и левых). Они же преобладали и в избранном в июне 1917 г. I съездом Советов РСД ВЦИКе. Большевики с примкнувшими «межрайонцами» имели там лишь 17% мандатов [10, с. 306].

После разгона – при соучастии ВЦИКа – 5 июля массовой демонстрации в столице и при его попустительстве последовавшим затем репрессиям в отношении большевиков, левых эсеров, меньшевиков-интернационалистов и проч. [6, с. 200–201] В.И. Ленин временно снял лозунг «Вся власть Советам!». Но и самоназначенное правительство дрейфовало ко все более авторитарным методам правления. На более поздний срок были перенесены выборы в Учредительное собрание, что, по мнению Н.Н. Смирнова, было связано с позицией закулисных масонских кругов [22, с. 311]. Более важным представляется иное: новая система выборов (один человек – один голос) лишало кадетов шансов на победу, что уже показали летние муниципальные выборы. К диктатуре Керенского подталкивали дипломаты и спецслужбы стран Антанты [12, с. 73].

После ослабившего позиции А.Ф. Керенского и Ко корниловского мятежа В.И. Ленин вернулся к лозунгу «Вся власть Советам!», с новой силой подталкивая к власти эсеро-меньшевистский блок. В открытой прессе лидер большевиков вновь предложил ему овладеть через Советы полнотой власти в стране. Он обещал поддержку своей партии в случае формирования (даже без большевистского участия) «однородного социалистического» советского правительства и разрыва с кадетско-октябристским либеральным блоком, который, по его мнению, вел страну к полной катастрофе [14, т. 34, с. 135].

Вряд ли он заблуждался относительно последнего. Вот одно из авторитетных свидетельств того времени. О ситуации сентября видный меньшевик Н.Н. Суханов писал: «Никакого управления, никакой органической работы центрального правительства не было, а местного тем более... В Зимнем дворце даже не было ответственного [за земельную политику. – В.Б .] человека, не было министра, а по России катилась волна варварских погромов, чинимых жадными и голодными мужиками...» [23, т. 3, с. 168].

В этих условиях идея советской многопартийности приобретала растущее число сторонников в рядах небольшевистских советских партий, усиливалось левое крыло меньшевистского движения, раскололась ПСР. В сентябре–октябре левые эсеры вступили в союз с большевиками, в ноябре, организационно обособившись от правых, создали самостоятельную партию – ПЛСР. Но остававшиеся у власти правые эсеры и меньшевики центра упорно открещивались от идеи левоцентристского блока. Результатом этого, а также внутренней и внешней политики коалиции стало быстрое падение рейтинга указанных партий, особенно меньшевиков, в столице и в регионах страны [см., например, 21, с. 263; 9, с. 273; 2, гл. 7].

от октября до левоэсеровского мятежа . В связи с общим полевением общественных настроений на II съезде Советов РСД (25–26 октября 1917 г.) преобладали большевики и их союзники. Оказавшись в меньшинстве, эсеры и меньшевики правоцентристской ориентации покинули заседание, демонстративно «хлопнув дверью». За ними последовали и левые меньшеви-ки-мартовцы, совершив, по мнению Суханова, стратегическую ошибку [23, т. 3, с. 332]). Была упущена реальная возможность создания многопартийного советского правительства, о чем через пару дней в публичном выступлении с сожалением упоминал Ленин [14, т. 35, с. 36]. Соглашение социалистов на почве советской власти признал желательным и избранный съездом ВЦИК [10], но от вхождения в состав Совнаркома тогда отказалась даже ПЛСР.

Большевики сохраняли готовность к компромиссам, одобрив проэсеровские, по сути, Декрет о земле, а позднее и Закон о социализации земли. Но Ленин обозначил и пределы допустимых уступок: «мы... согласны разделить власть с меньшинством Советов (то есть с небольшевистскими партиями. – В.Б.) при условии лояльного, честного обязательства этого меньшинства подчиняться большинству и проводить программу, одобренную всем Всероссийским съездом Советов...» [14, т. 35, с. 76]. Но меньшевики и эсеры (центра и правые) предпочли на том этапе язык ультиматумов. Зато по отношению к своим либеральным партнерам те и другие проявляли удивительную терпимость и лояльность.

Н.Н. Суханов описывает, как последний кабинет Временного правительства с согласия эсеро-меньшевистской «верхушки» полностью вышел из-под контроля советских органов. Продолжением этой линии ему виделась корниловщина, буржуазная диктатура [23, с. 328, 329, 332]. Точность прогноза подтвердится во второй половине 1918 г. судьбой правительств так называемой «демократической контрреволюции» (Комуч и др.), на чьих плечах взошли режимы белых диктаторов, в первую очередь – адмирала А.В. Колчака. Рассуждения Н. Суханова довольно типичны для интеллигента умеренно социалистической ориентации той поры. Осуждая антисоветскую политику кадетов, эсеров, меньшевиков, он в то же время язвительно отзывается о ленинском призыве к власти Советов. Зашоренность квазимарксистской догмой (Россия не созрела для социалистической революции) не позволила даже видным идеологам типа И.Г. Церетели [1] или того же Н.Н. Суханова соотнести свои теоретические воззрения с реальной действительностью.

Блестящую характеристику деятелям такого типа дал член французской военной миссии в Петрограде Жак Садуль в письме своему министру и партийному боссу Альберу Тома в Париж: «Когда беседуешь со всеми этими людьми нынешнего центра и еще больше с правыми [то есть с умеренными социалистами и кадетами. – В.Б .], приходишь в отчаяние от их шатаний, от бесконечного «дрейфа» их перепуганного сознания. Без ясного идеала, без компаса, без звезд плывут они наугад по бушующему и страшному океану революции. Они не хотят приставать к гавани большевиков. И поскольку своей собственной гавани до сих пор не нашли, их носит по волнам. Послушав после их бесполезных разглагольствований, что говорят большевики, чувствуешь, что ты стоишь на неровной, ухабистой, но твердой и прочной земле» [20, с. 57–58].

Линию эсеро-меньшевистских штабов выдерживали и местные организации.

Так, в Нижнем Новгороде, потеряв большинство в Совете, эсеры и меньшевики встали на путь бойкота. [15, с. 168–169]. Однако и действия сложившегося в конечном счете левого блока в отношении оппонентов также не отличались особой щепетильностью. «Совместными действиями большевики, левые эсеры и эсеры-максималисты сорвали конференцию в защиту Учредительного собрания, которую пытались провести правые эсеры и меньшевики в Сормове», пресекли выпуск недружественных печатных изданий и т. п. [15, с. 174–175, 176–177].

В целом же картина в местных Советах осенью 1917 г. была пестрой. Там наряду с большевиками заседали левые (а иногда и правые) эсеры и меньшевики, анархисты, эсеры-максималисты, члены менее значимых левых и центристских, а также национальных партий и просто беспартийные депутаты. В сельских Советах, где большевики пока еще появлялись в виде исключения, преобладала последняя категория. Так, в Вятской губернии, даже в прилежащем к центру региона уезде, первая волостная большевистская ячейка оформилась лишь в феврале 1918 г.; через полгода в пяти (из десяти) выборочно взятых уездах таковых насчитывалось всего 13 [3, с. 18; 7, л. 4].

В конце ноября – декабре 1917 г. ПЛСР делегировала своих представителей в Совнарком. Объединение городских и сельских Советов на III их съезде в январе 1917 г., избрание единого ВЦИКа, казалось, подводило солидный фундамент под процесс становления в РСФСР многопартийной, или хотя бы двухпартийной политической системы. Тем более что в принципиально важных для судеб страны вопросах (Декрет о земле, конфессиональная политика и др.) партиям пока удавалось договориться. Но роспуск Учредительного собрания объективно сужал пространство политического плюрализма. Разрыв не только с относительно многочисленными правыми эсерами, но и с ослабленными меньшевиками (2,3% голосов на выборах в Учредительное собрание [17, с. 358]), повышал риск гражданской войны. Впрочем, и гипотетическая передача власти в руки Учредительного собрания по совокупности обстоятельств не гарантировала страну от таковой.

Левый блок начал рушиться в связи с Брестским миром, категорически не принятым левыми эсерами. В ходе его обсуждения у Ленина зазвучали нотки разочарования в политических союзниках. Так, он

Общество

Terra Humana ¹ 1’2014

был буквально шокирован безудержной демагогией наркома юстиции, левого эсера И.З. Штейнберга на заседании большевистской и левоэсеровской фракций ВЦИК 23 февраля 1918 г. [14, т. 35, с. 394; 492, примеч. 154]. Разногласия вызвало и различное понимание принципов государственного строительства, и вводимая с мая 1918 г. правительством, вновь однопартийным, политика продовольственной диктатуры.

На II съезде ПЛСР (апрель 1918 г.) ее члены, покинувшие СНК, но работавшие в Советах, настроились «выпрямлять общую линию советской политики» [14, т. 36, с. 601, примеч. 100]. Помимо непризнания Брестского мира, «выпрямление» сводилось к противодействию мерам дисципли-нирования общества, наведения порядка в стране. В ответ Ленин призвал однопартийцев давать «беспощадный отпор... левоэсеровским и анархистским элементам», не позволять им «заражать своей истерикой» в том числе и членов РКП(б) [14, т. 36, с. 325]. Тем более нетерпимым был признан их саботаж правительственной продовольственной политики.

Возможностями для этого ПЛСР обладала немалыми. Ее позиции были особенно прочными в Советах именно хлебородных, преимущественно с крестьянским населением губерний. В Вятском губисполкоме Советов, например, в апреле – июне 1918 г. они имели 39% мандатов. В уездных исполкомах на их долю приходилось от 30,6 до 69,1% от общего числа депутатов [13, с. 76]. На проходившем в апреле II губернском съезде Советов эсеры и иже с ними провели резолюцию (вызвавшую гневную отповедь со стороны центра) о повышении закупочных цен на хлеб, практически уравняв их с рыночными [16, с. 511].

Между тем продовольственная ситуация в стране ухудшалась с каждым днем. Демографическую катастрофу переживала северная столица, численность населения которой на рубеже 1917–1918 гг. сократилась более чем на треть – почти на миллион человек [4, с. 348]. В тяжелейшем положении находились Москва, губернии северо-востока страны, многие промышленные центры. В середине января 1918 г. хлебный паек жителей столицы равнялся 1/4 фунта. Лишь 21 января появилась возможность увеличить его до полуфунта, но за завтрашний день поручиться никто не мог. В те же дни Совнарком запретил направлять беженцев и военнопленных в Петроград и Северную область как голодающие регионы [8, т. 1, с. 369, 406].

28 февраля 1918 г. – на фоне продвижения немецких войск вглубь России – правительство обратилось к местным Советам с отчаянным призывом об экстренной продовольственной помощи [2, с. 141]. Потеря большинства хлебородных территорий в результате интервенции германского блока и Антанты к лету 1918 г. для Советской России обернулась продовольственной катастрофой, сделав безальтернативной чрезвычайную политику продовольственной диктатуры.

Она была встречена в штыки левыми эсерами и партиями более правого толка. По мере ухудшения продовольственной ситуации и параллельного усиления авантюристического компонента в политическом поведении руководства ПЛСР, вылившемся в конечном счете в мятеж 6 июля, лидер большевиков ужесточал свою позицию по отношению к бывшим союзникам. Телеграфируя 7 июля Сталину об их мятеже и убийстве германского посла Мирбаха, он уже был категоричен в формулировках и выводах: «Повсюду необходимо подавить беспощадно этих жалких и истеричных авантюристов, ставших орудием в руках контрреволюционеров» [14, т. 50, с. 114].

Однако и тогда члены этой партии воспринимались большевистскими лидерами не смертельными идеологическими врагами, а, скорее, «заблудшими овцами», подверженными бесконечным колебаниям и авантюристическим выходкам [14, т. 37, с. 36–37, 359–360 и др.]. К тому же немалая часть левых эсеров, осудив авантюризм своего руководства, решила продолжить (и продолжила) политическое сотрудничество с большевиками. В руководящих «верхах» меньшевизма озвучивались идеи «возврата на рельсы капитализма», дальнейшего участия в мировой войне [14, т. 37, с. 617–618, примеч. 149]. Совет ПСР в мае высказался за оккупацию страны войсками держав Антанты [24, с. 189].

Растущая взаимная враждебность отразилась на кадровой политике большевиков. Так, руководство Вятского губСНХ в начале апреля уволило из штата учреждения 46 «классово чуждых элементов» [18, с. 31]. Но в условиях дефицитности образованных, квалифицированных кадров тем и ограничилось. Даже осенью того же года в управленческих структурах региона из 4766 сотрудников советских учреждений 4467 оставались на прежних должностях [19, с. 98] .

В ожесточенных сражениях Гражданской войны идея политического советского плюрализма, естественно, ушла на второй план, но, как ни удивительно, она не выпала из числа обсуждаемых проблем и управленческой практики даже в этот период. О полном ее умирании можно говорить не ранее 1922 года. Как следует из приведенного материала, утверждения о том, что вина за несостоявшуюся на начальном этапе становления новой (советской) политической системы в нашей стране многопартийность лежит исключительно на большевистской партии, не вполне адек- ватны историческим реалиям.