Мифологическое начало в повести С.В. Ковалевской «Нигилистка»

Принято считать, что литература второй половины XIX в. подвержена «процессу демифологизации» [Топоров, с. 86], который обусловлен активным развитием философии позитивизма и проникновением ее в разные области гуманитарных знаний. Но, с другой стороны, Е.М. Мелетинским, другими представителями мифологической школы активно проводится анализ произведений русской классической литературы с целью выявления в них архетипических сюжетов и образов. «В этой литературе нет традиционных мифологических имен, но уподобленные архаическим ходы фантазии активно выявляют в заново созданной образной структуре простейшие элементы человеческого существования, придавая целому глубину и перспективу» [Лотман, Мелетинский, Минц, с. 61]. Для подтверждения этих слов обратимся к произведениям писательницы и ученого-математика С.В. Ковалевской. Картины социального пореформенного быта в них сопровождались ненавязчивыми философскими и моралистическими рассуждениями, что сближало ее творчество с писателями-народниками и М.Е. Салтыковым-Щедриным, к «школе» которого они все имели непосредственное отношение. В повести «Нигилистка» поднимались актуальные проблемы современности: нигилизм, способы борьбы с деспотизмом и тиранией, социальная и политическая агитация, обвинения в антиправительственном заговоре.

С.В. Ковалевская жила и писала в довольно сложный период русской истории, который можно назвать периодом крупных социальных потрясений, реформ во всех областях русской жизни, сменой общественных отношений, ценностных установок. Именно в периоды нестабильности, по мнению исследователей-мифологов, отчетливо проявляет себя мифопоэтическое мировосприятие, позволяющее писателям создавать некую идеальную сущность, основанную «на мифопоэтических принципах вероятностности и всевозможности» [Власенко, с. 9].

Исследование мифологических элементов повести «Нигилистка» позволяет глубже проникнуть в авторский замысел, связанный с остро обсуждаемым вопросом о положении женщины в обществе. Нами уже отмечалось, что «во второй половине XIX в. происходит разрушение канона идеализации женщины, переосмысление мифа о ней как об образце достоинства и чести, с одной стороны, и одновременно создается мифологизация новой женщины… в частности, в творчестве таких писательниц, как Н.А. Арнольди, С.В. Ковалевская, С.И. Смирнова, Н.Д. Хвощинская, О.А. Шапир» [Березкина, с. 117]. Особенность решения женских образов в повести С.В. Ковалевской «Нигилистка», на наш взгляд, заключена в элементах мифопоэтики, основанной на сюжетах, образах и мотивах фольклорно-сказочной и житийной традиций.

Творческое сознание писательницы формировалось под влиянием разных факторов, в том числе и народной культуры. В автобиографических «Воспоминаниях детства» Ковалевская неоднократно подчеркивала, какое большое влияние на ее воспитание в детстве оказывала няня, страстно любившая Сонечку. «Всего счастливее я бывала, когда оставалась наедине с няней… и она начинала рассказывать мне сказки. Какой глубокий след эти сказки оставили в моем воображении, я сужу по тому, что хотя теперь, наяву, я и помню из них только отрывки, но во сне мне и до сих пор, нет-нет, да вдруг и приснится…» [Ковалевская, c. 13]. Через няню и других крепостных формировалось представление Ковалевской о народном фольклоре, молитвослове, житиях святых и мучеников, имевшихся у крестьян.

В повести «Нигилистка» С.В. Ковалевская обращается как к образам и сюжетным линиям русского фольклора, так и древней житийной литературы, пытаясь внести в произведение показательные черты народного мировидения, передать народные идеалы. Главная героиня повести – молодая девушка Вера Баранцова, решившая посвятить свою жизнь подвигу во имя спасения других людей. При первом же знакомстве с рассказчицей она заявляет о своем намерении: «Для себя я ничего не жду и не хочу. Но мое страстное, мое пламенное желание – это быть полезной “делу”. Скажите, научите меня, что мне делать?» [Ковалевская, с. 191].

Героине пришлось несколько месяцев томиться без дела в Петербурге, искать применения своим силам и возможностям, прежде чем она узнала о судебном процессе над политическими заключенными, обвиняемыми в антиправительственном заговоре. Перед Верой Баранцовой открылось «то широкое поле деятельности, о котором она мечтала. Семьдесят пять семейств, повергнутых в нищету и отчаяние арестом близких им людей, нуждались в ее участии» [5, с. 272]. Она с большим энтузиазмом принялась помогать этим людям, используя все имеющиеся у нее возможности и знакомства. Но наиболее важный шаг состоял в заключении фиктивного брака с обвиняемым студентом-медиком евреем Павленковым, которому грозило самое тяжелое наказание. Несмотря на то, что он вызывал негодование и ненависть прокурора и ему была назначена высшая мера наказания, Вера не поверила в вынесенный приговор, не смирилась с назначенной Павленкову участью. Этот эпизод в повести напоминает сказочный мотив узнавания другого облика героя.

Вера Баранцова увидела в подсудимом (по мнению властей, он – «чудовище», что напоминает подобный образ из сказки «Аленький цветочек») не только политического преступника, но и жертву своего преступления. Она смогла полюбить героя, не будучи лично с ним знакомой, как пишет автор, «безоглядной, безоговорочной любовью», и тем самым спасла его от смерти. Прийти к такому решению ей было довольно легко: «…если бы я не сделала всего, решительно всего, что было в моей власти, я бы тоже стала участницей его гибели»; «…мне было ясно, что мой долг – выйти за него замуж»; «Я знала теперь, что поступила хорошо, что иначе и поступить не следовало» [Лопарев, с. 287, 298].

В первой части повести, когда Вера была еще девочкой-подростком, писательница вводит мотив сказочного сна, героиня как будто спала до появления в ее жизни прогрессивно настроенного профессора Васильцева, жила в мире своих грез и фантазий. Встреча с ним, первый разговор заставили героиню всерьез задуматься о жизни, пробудили мысли об активной деятельности, что также напоминает сказочный мотив чудесного пробуждения спящей принцессы.

Помимо сказочных мотивов сна, пробуждения, узнавания Ковалевская использовала в повести троекратные повторы. В наиболее важных поворотах сюжета повести реализуется мотив троичности, так как «число 3 может служить идеальной моделью» [Топоров, с. 416]: героиня является одной из трех дочерей в семействе Баранцовых; через три года после возвращения семьи в поместье объявлен манифест об освобождении крестьян; три недели перед рождеством Вера соблюдала строжайший пост; в течение трех лет Васильцев был добровольным учителем Веры; три дня и три ночи предоставили ему, чтобы собраться в ссылку; три тысячи верст было до Вятки, куда был сослан Васильцев; три письма пришло Вере от ее друга; через три года после паралича умер ее отец; три женщины ехали в Сибирь к родным третьим классом поезда; путешествие должно было продолжаться три месяца. Таким образом, все ключевые сюжетные ходы связаны с сакральным числом «три», широко используемым и в русских народных сказках, и в книжно-религиозной литературе.

Мифологический элемент в структуре повести основан и на сюжетной модели жития. Вера строит свою судьбу по традиционным житийным канонам. Это одновременно и стихийное выражение ее существа, глубоко народного в своей основе, и сознательное следование идее. Личность Баранцовой впитала в себя народный культурно-нравственный опыт и книжно-литературную традицию, совмещающиеся в ней гармонично и цельно. Литературный опыт Веры – это во многом опыт религиозной литературы; отчасти это опыт и классической литературы, нашедшей отражение в нравственном максимализме героини.

Автор стремится «выстроить» биографию Веры Баранцовой по схеме «традиционного» жития. Она увлекаема идеей нравственно чистой, подвижнической жизни, «жаждой деятельного добра». В житийных чертах описан ее внутренний облик, характер, поведение: самоотверженная доброта, чистота и целомудрие, бескорыстие, незлобивость, устремленность к «высшему идеалу». В описании ее детства Ковалевская обратила внимание на следующие мотивы, близкие к житийным: одиночество героини: она не такая, как ее сестры – светские барышни, увлекается чтением, в том числе книгой «Житие сорока мучеников и тридцати мучениц», взятой у старенькой няни, молитвами: «молится она горячо, страстно, с каким-то исступлением», соблюдает пост: «три недели перед рождеством Вера соблюдала строжайший пост и в самый сочельник ничего не ела до звезды». Героиня верит в чудо: «В этот самый день над Верой совершилось чудо – по крайне мере она сама признала чудом то, что с ней случилось», и в своей вере она обращена к Богу в своих внутренних монологах: «Господи, это ты сам надоумил меня! Ты сам указываешь мне путь и призываешь на подвиг!» [[Ковалевская, с. 215, 217].

В этом отношении повесть С.В. Ковалевской «Нигилистка» становится близка женским житиям, среди которых выделяются три типа, различающиеся по структуре: житие раскаявшейся грешницы, житие преподобной девы и житие женщины, в облике юноши пришедшей в мужской монастырь. В содержании житий преподобных дев выделяется изображение женского идеала в определенной исторической реальности, в сложных жизненных ситуациях.

Исследователь древнерусской литературы X.М. Лопарев обращает внимание на требования агиографического канона: «Житийный шаблон требовал говорить, что святой в юношеском возрасте не любил ни детских игр, ни зрелищ, ни конских ристалищ, ни светских песен, ни плясок, а усердно изучал Псалтирь и вообще Св. Писание, и наука давалась ему очень легко» [Лопарев, с. 135]. Таким образом, агиографический канон состоял из двух тем, изображающих поведение житийного героя в детские и юношеские годы: аскетического отречения от разного рода мирских развлечений и постижения грамоты, что нашло свое отражение в «Нигилистке». Недаром одним из принципов изображения Веры Баранцовой становится резкий контраст, противопоставление старшим сестрам-бездельницам.

Житийные черты образа Веры Баранцовой сопоставимы с чертами героини из «Жития Юлиании Лазаревской, или Повести об Ульянии Осоргиной», созданной в XVII в. В произведении рассказывается о жизни самой обыкновенной женщины, в которой все обычно, нет ничего сверхъестественного. Но именно в мирском существовании Юлиании отчетливо проявляются такие черты религиозного благочестия, как доброта, смирение, кротость, мудрость, милосердие и терпение. Величие подвига героини заключается в земном служении ближним, в умении отвергнуть все мирские радости, плотские наслаждения и искушения через постоянную внутреннюю работу над собой, через молитву и пост.

В исследовании «Святые Древней Руси» Г.П. Федотов писал, что Юлиания Лазаревская – святая преимущественно православной интеллигенции, т.к. в ней находит свое оцерковление ее традиционное народолюбие и пафос социального служения. Хотя Юлиания прошла через суровую аскезу и мечтала о монашестве, но не внешние причины помешали ей принять его. Она осталась верной своему личному христианскому призванию служения мира и деятельной христианской любви [Федотов, с. 220]. Героиня Ковалевской близка по своему духовному запросу и желанию творить добрые дела, спасать ближних (ухаживала 3 года за парализованным отцом) и дальних (вышла замуж за политического заключенного) идеалу, воплощенному в ««Житии Юлиании Лазаревской».

Ученые считают, что писатели второй половины XIX в. обращаются к древнерусской литературе как к важнейшему психологическому источнику в поисках нравственного возрождения и духовного развития современного человека [Кусков, с. 32]. С.В. Ковалевской удалось воплотить в образе нигилистки Веры Баранцовой новый миф о женщине, в чем, по нашему мнению, проявилось творческое переосмысление писательницей разных древнерусских текстов. Искупление вины страданием и подвижничество, по представлениям Веры Баранцовой, – вот путь, который может спасти и возродить ее мужа к жизни.

Таким образом, в судьбе героини-нигилистки нашла свое воплощение идея жертвенности: каждый должен повторить судьбу Христа. С.В. Ковалевской, на наш взгляд, было важно показать высокие нравственные качества, сострадание и жертвенность как лучшие черты, присущие русской женщине в эпоху нигилистического отрицания культурных ценностей прошлого во второй половине XIX в. В основе и сказки, и жития лежит миф. Но христианская мифология – это уже иной уровень нравственного сознания, в основе которого сосредоточена мысль о необходимости самопожертвования. Идея подвижничества, нравственного подвига, выраженная в житии и нашедшая свое воплощение в повести «Нигилистка», становится основополагающей для автора.

И.М. Жукова. Эволюция и трансформация жанра элегии в лирических октавах XIX в. – начала ХХ в.