Мифопоэтика праздника в рассказе А.С.Байетт "Крокодиловы слёзы"

В РАССКАЗЕ А.С.БАЙЕТТ «КРОКОДИЛОВЫ СЛЁЗЫ»

Действие рассказа «Крокодиловы слезы» начинается в воскресенье -Sunday - «недельный праздник», «солнечный или божий день» [Энциклопедия 2001]. «Это было солнечное воскресенье раннего мая, настоящее солнечное воскресенье, заставляющее глаза щуриться от света, согревающее кожу даже через стекло» («This one was a sunny Sunday in early May, a really sunny Sunday that narrowed the eyes in the light, that warmed the skin, even through glass») (4). Чета Ниммоуз (счастливая и гармоничная пара) посещает маленькую галерею в Блумсбери, работающую «в этот мёртвый день» («on that dead day»). Несмотря на внешний «штиль», мы чувствуем внутренний разлад. Его проявления - Б обыденном: контраст в выборе еды (диетический салат из креветок Пат и плотный обед Тони); желание Тони купить картину и раздражение Пат, внезапные слезы: «Она была расстроена; прекрасному воскресенью угрожал плохой вкус Тони» («She was upset; the good Sunday was threatened by Tony's bad taste») (8). Пат хочет всё уладить, но поздно - Тони уже мертв.

Героиня бежит, не выбирая пути. Смерть заставляет совершить странный поступок - «таинственное, не оставляющее следов исчезновение» («vanishing without trace»), о котором она мечтала «на протяжении всех счастливых лет замужества, всю свою трудовую жизнь» («...was an idea that had teased her through all the happy years of her married life, her working life») (И). Поступок почти библейский: предоставить «мёртвым пофебать своих мертвецов» [Матфей, 8:22]. Это не просто побег. Это разрыв - отношений, связей. Старая Пат умирает вместе с Тони.

Праздник «в архаичной мифопоэтической и религиозной традиции -временной отрезок, обладающий особой связью со сферой сакрального, предполагающий максимальную причастность к этой сфере всех участвующих <...> имеет целью достижение оптимального психофизического состояния его участников - от эйфории, связанной с полнотой миро- и/или богоощущения, до восстановления некоего среднего, нейтрального, обыденного уровня, нарушенного трагической, "отрицательной" ситуацией (смерть, несчастье, ущерб) <...> Старый мир, старое время, старый человек "износились", их ожидает распад, смерть» [Топоров 1982: 329-330]. На смену старой Пат приходит новая. Автор замечает: «Старая Патриция восхитилась бы» («The old Patricia would have been delighted») (51); «Старая Пат, острая как игла, уловила бы смысл из интонации или жеста. Новая Пат, плывущая величественно в каком-го другом измерении, отмечала ссору с трудом...» («The old Patricia, 1 sharp as a needle, would have picked up a clue from an intonation, or a gesture. The new one, floating largely in some other dimension, registered the quarrelling with difficulty... »)(62).

Пат совершает простые вещи как ритуал: «В этой простоте: звёзды, пламя свечи, вода, запах кедра и горячего укропа, солёность оливок, сочные кусочки

рыбы, золотистость вина, сладкие ягоды, горький шоколад, теплый воздух -было огромное удовольствие. Она ела церемонно» («Тпеге was an excess of pleasure in the simplicity: stars, flames, water, the scent of cedars and burned fennel, the salt of olives, the juicy flakes of the fish, the gold wine, the sweet berries, the sharp chocolate, the warm air. She ate ceremoniously») (19). Пат больше не следит за фигурой, но худеет. В этом физическом проявлении - духовное очищение и омолаживание.

Героине примерно пятьдесят пять («middle fifties»). Во многих древних традициях этот возраст является важной датой в жизни человека. У индейских шаманов существует даже особая церемония - "honouring the grandmothers" (почитание бабушек). Примерно с этого времени прекращается деторождение, теперь женщина способна вновь обрести чистоту, освободиться, чтобы обрести мудрость. Это возраст второго рождения. Двое детей Пат уже выросли и могут сами о себе позаботиться. Женщина свободна - время обратиться внутрь себя.

Всё существо Пат претерпевает обновление. Неоднократно подчёркивается, что героиня чувствует себя девочкой: «Она была девочкой, девочкой, в первый раз одной совершающей путешествие за границу» («She was a girl, a girl on her first solitary trip abroad»); «Она ступала легко, как девочка» («She stepped lightly, like a girl» (17); «Она смотрела на эти вещи с восторгом девочки, пережившей войну!» («She saw these things with the pleasure of a post-war girlb) (19); «Она поднялась, вытирая пыль и кровь с коленок и ладошек, как школьница» («She stood up, wiping dust and blood from her knees and the palms of her hands like a schoolgirl))) (38).

Сон помогает перерождению Пат. Проснувшись в поезде, героиня находит себя «в тёмном туннеле, в раскачивающемся пространстве» ("in the dark tunnel, in a swaying space"). Такое переживание напоминает опыт людей, прошедших через клиническую смерть. Находиться в тёмном раскачивающемся пространстве - быть подобным плоду в чреве. Пат не узнаёт себя: «какое-то время не могла понять, кто она и где она находиться, только то, что что-то произошло» («for a moment did not know who or where she was, only that something had happened») (11). Прошлое остается во сне: «Пат спала. Ей снился сон и, проснувшись, она помнила, что видела во сне то, что не хотелось помнить» («She slept. She dreamed, and when she woke, remembered that she had dreamed something she didn't want to remember») (13).

Время в городе Ниме, где происходит рождение новой Пат, измеряется не от воскресенья к воскресенью, а от дня к ночи. Путешествие на поезде из Лондона до Лилля занимает один час сорок минут, ещё примерно четыре с половиной часа до Авиньона и час до Нима. Учитывая пересадки, путешествие Пат должно было занять приблизительно девять часов. К её приезду город уже погружён в «тёплую южную темноту» («warm southern darkness»). Время -примерно час или два ночи. Значит, «День солнца» (Sunday - воскресенье) уже сменился «Лунным днём» (Monday - понедельник).

В понедельник вечером Пат наблюдает «новую луну» («а new moon»): «Звёзды и новая луна на тёмно-синем небе. Фонтан подсвечивался снизу, как движущийся куб из стекла или льда, белый с голубыми тенями» («There were stars and a new moon in an indigo sky. The fountain was lit from underneath, like a moving cube of glass or ice, white with blue shadows») (19). Луна в «свой» день начинает «возрождаться», подобно самой Пат. Она считается «Владычицей женщин», связана с их физиологическим циклом, с приливами и отливами -«зарождением жизни в водных глубинах»; «возникновение и исчезновение Луны», «периодическое появление ее нового облика» - символ «умирания и рождения» [Луна 2001].

В ночь полнолуния Пат обретает гармонию в природе и поэзии: «Патрисия заснула глубоко, сначала. Она проснулась внезапно от странного видения длинных коридоров, уставленных высокими стеклянными ящиками. Она подошла к окну. Его квадрат обрамлял большой жидкий шар лунного света, полной луны. Небо было усеяно звёздами. Свет от луны лился на садовую изгородь и большую каменную вазу с цветами герани, огненными при дневном свете, а сейчас серебристо-розовыми... Она прислонила лоб к стеклу. В памяти возникла строка: "Застыл покров огромнейшего духа" [Шекспир 2001: 808]. Она живо пошевелила золотистыми пальцами ног в мягком ковре и прикоснулась лицом к почти холодному стеклу. Когда она открыла окно, тёплый ночной воздух касался её кожи, хотя лунный свет был холоден» («Patricia slept deeply, at first. She woke suddenly, from a confused dream of long corridors, lined with high glass cases. She went to the window. The square pane framed the huge liquid ball of the moon's light, a full moon. The sky was spangled with stars. The light poured from the moon on to garden walls, and the great stone bowl of geraniums, fiery in daylight, now silver-rose... She put her forehead on the glass. A rhythm struggled to be remembered. 'This case of that huge spirit now is cold.' She moved her lively golden toes in the soft carpet and rubbed her face on the almost-cold glass. When she opened the window, the night air was warm on her skin, though the moonlight was cold») (49-50). В ночь перед корридой «она не спала, но лежала, спокойно и неподвижно, посещаемая гипнотическими лунами, и звёздами, и волнами, плещущими о берег, или небесами, освещенными яркими завесами голубого и алого света, как будто она шагнула или упала в некий мир мифических абсолютов» («She did not sleep, that night, but lay awake, still and calm, visited by hypnagogic moons and stars and waves lapping on seashores, or skies lit with flaring curtains of blue and crimson light, as though she had stepped, or fallen, into some world of mythical absolutes») (60).

В эссе «Лёд. Снег. Стекло» («Ice. Snow. Glass») Байетт рассуждает о конфликте «между женской судьбой, поцелуем, замужеством, рождением ребёнка, смертью и пугающим одиночеством ума, холодной дистанцией видения мира через искусство, помещения вещей в рамку» («the conflict between a fema;e destiny, the kiss, the marriage, the child-bearing, the death, and the frightening loneliness of cleverness, the cold distance of seeing the world through art, of putting a frame round things») [Byatt 2001: 156]. Байетт часто создаёт образ женщины-художника (в широком смысле), которая боится, что простое человеческое счастье может стоить ей творчества: «woman and artist, who deeply afraid that any ordinary human happiness may purchase the expense of her art» [Byatt 2001: 157]. Холодность погружает женщину в «состояние отстранённой чистоты», «девственное, непорочное состояние» («а separate virginal state») [Hyatt 2001: 154]. Стекло и лёд имеют амбивалентную природу, «вызывая озноб • даруя жизнь, спасая и угрожая» («the distancing of glass and ice as an mbivalent matter, both chilling and life-giving, saving as well as threatening*) [Byatt2001:156],

«Внутренний лёд» Пат проявляется не только в её поведении, но и через знешние образы. Героиня точно ищет спасения от «таяния» - действия южного солнца Нима - вблизи вещей из стекла, в квадратных стеклянных помещениях, рядом с прозрачными формами, водой: бар окружен стеклянной стеной («inside +е glass wall»); герои разделены стеклянным столом «the glass table between теш»; стаканы покрыты «туманом льда» («ice-misted»); из окна открывается зид на фонтан - «движущийся куб стекла или льда» («moving cube of glass or ice»), «танцующий голубой куб воды» («dancing blue cube of water»). Среди достопримечательностей Нима - «the Maison Саггёе» - коринфский храм конца I в. до н.э. - начала I в. н.э.; «the Carre d'Art» - «исчезающий и прекрасный ряд кубов серебристого металла и серо-зелёного стекла» («а vanishing and beautiful series of cubes of silver metal and grey-green glass») (20). Горячему воздуху даётся определение «твердый как стекло» («The hot air was as solid as the glass. You could touch it with your finger») (53). С ходом лобзика по толстому, неровному стеклу («like a jigsaw seen through thick, uneven glass») (21) сравниваются усилия Пат при чтении книги на французском. Со стеклом в тексте связаны такие глаголы, как «восхищаться» (admire), «напоминать о» (remind of), «быть между» (be between), «положить на/ прислониться» (put on), «смотреть аа/сквозь» (look at/through).

Мотив мёртвого человека в кубе льда появляется в сказочной истории Нильса, при этом герой замечает: «Когда я думаю о тебе, разгуливающей под палящим солнцем без шляпы... я думаю о кубе льда» («When I think of you, walking up and down in the heat with no hat... I think ofthe block of ice») (56). Ha что Пат отвечает: «Тело во льду. Я не мертва. Я оставила его» («The body in the ice. I am not the dead man. I left him») (57). Она с ужасом думает о возможном сходстве с человеком во льду («ипсаппу aptness ofthe man in the ice») (58).

Нильс, в определённом смысле, alter ego Патриции. Он тоже гость в южной стране, где оба героя оказались по схожим причинам. Пат убегает из Англии, оставляя умершего мужа у входа в музей. Нильс - из Норвегии, оставляя больную тётю у кабинета врача. От реплик обоих героев веет ледяным холодом: «His words were kind, but his voice was a harsh voice, a cold voice» (27); «'Please,' said Patricia, English and icy, 'just leave me alone.'» (54); «'You have made sure they must,' said Nils Isaksen, with a touch ofice» (74). Родина Нильса -настоящий север. Земля, предстающая в мифическом ореоле. Там растёт единственное дерево, напоминающее мировое древо. Туда направляют свой путь герои в конце рассказа. Нильс - носитель скандинавской мифологии. Под его «бескровной кожей» можно разглядеть «кровожадность викинга» («а Viking bloodthirstmess under his bloodless skin») (36). Нильс говорит Пат о могиле берсерка («berserk») - древнескандинавского витязя, отличавшегося невероятной яростью в бою, - которую он мечтает найти. Он называет самого себя берсерком в переносном значении (неистовый до безумия человек, исступленный, обезумевший, яростный), комментируя свое пьяное буйство. Пытаясь пробудить в Пат любопытство («curiosity») к жизни, свойственные человеку, Нильс в ее глазах сам выглядит «ужасающе бесчеловечным» («Не looked dreadfully inhuman») (41). Нильс, как сказочный герой, должен открыть «стеклянный гроб» и поцелуем оживить Пат. Но именно Пат целует холодную щеку Нильса, спасая его, как Герда - Кая, а Красавица - Чудовище.

«Внутренний лёд» ждёт весны («waiting for the spring») [Byatt 2001: 159], чтобы начать таять. Следы оттаивания - слёзы: «Солнце звучало в небе как гонг. Слёзы проглядывали сквозь её горячие веки» («The sun clanged in the sky like a gong. Tears squeezed between her hot lids») (54). Они помогают осуществить эмоциональную разрядку, способствуют психической гармонизации.

По мере пребывания Пат в Ниме солнце набирает силу. Вечера становятся с каждым днём всё «жарче и непереносимее» («were getting hotter and heavier»): «Ним был почти без вариантов самым жарким городом во Франции, не охлаждаемый береговыми бризами или горными ветрами, город на равнине, собирающий тепло и свет» («Nimes was almost invariably the hottest city in France, uncooled by coastal breezes, or mountain winds, a city on a plain, absorbing heat and light» (33). Солнце, как и большинство символов, имеет амбивалентную природу: «Непрерывно восходя и заходя, посылая лучи, которые могут быть то животворящими, то разрушительными, Солнце символизирует то жизнь, то смерть, а также обновление жизни через смерть. В областях, где существовала угроза засухи, Солнце со своим жаром могло принимать двойственное или даже негативное значение, или должно было благодаря крови принесенных ему в жертву людей... влить во всё новые жизненные силы» [Солнце 2001].

Смерть Тони майским воскресным днем становится жертвоприношением, необходимым для перерождения Пат. Первое мая - особый праздник в Англии. Его важный атрибут - майский шест или майской древо - «весенняя эмблема плодородия и возвращения солнца, имеющая глубокие традиции в древних ритуалах, посвященных земледелию и воскрешению, а также связывающему небо и землю Древу Мира... Языческое происхождение Майского дерева подтверждает существование подобного атрибута в древнегреческих и древнеримских весенних ритуалах, посвященных Аттису, убитому супругу Матери-Земли, Кибелы. Символом Аттиса была сосна с обрубленными ветвями, украшенная шерстяными лентами, вокруг которой танцевали и устраивали представления в честь его воскрешения. Древнеримские праздники Хилари и восприняли эту традицию, соединенную с другими бытовавшими весенними обрядами, что нашло распространение и в кельтском мире. Англичане усилили символизм плодородия, добавив к шесту (мужское начало) диск (женское начало). Танцоры разматывали ленты так, что они вращались вокруг шеста, что, как считают, символизировало создание мира от центральной оси... Изнурительные танцы устраивались равнинными индейцами Северной Америки, которые использовали шест в качестве символа

:зязи между землей и верхними сверхъестественными силами. Эти танцы заклинали солнце, иногда при этом из тела воинов вырывали куски плоти, принося таким образом жертву дневному светилу» [Майское дерево 2001].

В Ниме солнце угрожает Пат буквально. Ослеплённая солнцем, героиня чутъ не попадает под машину: «Я ничего не видела. Солнце ослепило меня, после темноты» («I could not see. The sun dazzled me, after the dark») (37). Солнце заставляет сознание помутитъся. Пат смотрит на него, и в её глазах оно движется («The sun's moved. It's in my eyes») (39). Нильс, прячущий голову от солнца под шляпу, сравнивается с Ван Гогом на автопортрете, написанном незадолго до того, как художник сошёл с ума. Солнце пробуждает, выпускает наружу все внутренние, инстинктивные, скрытые силы человека. Чем болъше было подавлено, тем силънее и неистовее происходит высвобождение. В этом смысл того, что пытается понятъ Нилъс: «Почему город суровых протестантов сходит с ума каждый год от крови, смерти, ритуала?» («Why does an austere Protestant city go mad every year, for blood and death and ritual?») (31). Кровь, смерть, ритуал - неизбежные знаки дремлющей, скрытой, ждущей своего часа, неожиданно вырвавшейся наружу жизни.

В последнем в рассказе-сне Пат происходит столкновение неба и земли, дня и ночи: «Небо во сне было черным, ночным и звёздным, но песок арены излучал солнечный свет» («The sky was black night, and starry, in the dream, but the sand of the arena was shining with sunlight») (71). Неистовое сражение двух фигур в фехтовальных масках, каждый раз возобновляющих бой после поражения одного из участников, есть символ постоянно умирающего и возрождающегося из небытия универсума: «Когда они останавливались, странная вещь происходила. Вся красная кровь, в которой жуткие куски плоти, знешней и внутренней, плавали и прилипали, возвращалась. Все следы кровавой бойни быстро утекали назад в двух людей, сходили с песка, уменьшаясь и исчезая в пятнах на полотне, так что двое снова становились здоровыми, бледными фигурами, окружёнными нетронутыми сверкающими лезвиями. Затем они кланялись ей, крутили сальто на чистом песке и начинали заново, нанося удары, истекая кровью» («When they were at a standstill, a strange thing happened. All the red blood, in which terrible strips and slivers of flesh, external and internal, floated and stuck, turned back. All the carnage flowed back, quickly, into the two men, peeling off the sand, shrinking and vanishing in stains on the buckram, so that they were again fit, pale figures, surrounded by gleaming pristine blades. And then they bowed to her, turned somersaults in the swept sand, and began all over again, hacking, thrusting, bleeding») (72-73). Улыбка Тони, «возрождающегося» во сне Пат, даёт понять необходимость, естественность безобразного зрелища кровавой бойни. Спящая Пат осознаёт; именно борющиеся фигуры, а не кажущийся во сне живым и здоровым Тони, «реальны и неизбежны» («real and inescapable*). Пат видит себя сидящей на том же каменном месте амфитеатра, где произошла встреча с Нильсом. Это подчёркивает переломный смысл встречи-столкновения в их судьбе. Сон символически завершает душевные преобразования героев, которые на уровне внешней реальности выражаются в празднике боя быков - корриде.

Образ быка первый раз возникает в майское воскресенье, перед смертью Тони. Во-первых, один из ингредиентов ланча Тони - «мясо быка» - говядина. Во-вторых, Пат, оставшись одна в зале после ссоры, видит следующую картину: «загнанная овца на местности, поросшей вереском, огромный чёрный бык, яростно уставившийся с холста» («а blown sheep on moorland, a huge black bull, staring furiously out of the canvas») (8). Чёрный бык традиционно символизировал смерть: в Северной Азии смерть «ездит на черном быке»; египетский бык Анубис считался воплощением Осириса - бога смерти и возрождения» [Бык 2001].

Убегая от мужа, смерти и прошлого, героиня бессознательно к ним возвращается, выбирая местом своего пристанища город Ним (Ntmes), созвучный фамилии Ниммоуз (Nimmos): «Бывало, она останавливалась прочитать местную газету... По большей части её содержание посвящалось бою быков. Пат постепенно осознала, что и отель был посвящен бою быков; на стенах бара висели фотографии Хемингуэя и Пикассо... Позже она заметила, что сам бар назывался "Хемингуэй"» («She would stop and read the local newspaper... Most of the contents of this paper concerned bull-fighting. She realised slowly that she was in a bull-fighting hotel; on the walls of the bar were photographs of Hemingway and Picasso... Later she noticed that the bar itself was called the Bar Hemingway») (24-25).

Пат боится корриды, избегает арены: «Я нахожу это довольно ужасающим. Мне не нравится сама идея этого» («I find that rather horrifying. I don't like the idea of it»); «Я нахожу всё это... просто неприятным. Как все англичане» («I find all this... simply unpleasant. The English do»). Нильсу тоже не нравится коррида, но он приходит на арену: «...Сижу под солнцем и размышляю. Это хорошее место для размышлений для человека с севера, голодного по солнцу. Солнце льётся туда, как в чашу... Вы сдержанные люди. Я также нахожу зрелище неприятным. Но мне кажется, это нужно понять» ("I don't like it either. But I go there, often. I sit there, in the sun, and think. It is a good place to think, for a man from the north who is starved of sun. The sun pours into it, like a bowl... You are temperate people. I, too, find it unpleasant. But it needs to be understood, I find») (31). Пат избегает и Нильса. «Принесение быка в жертву» символически выражает «проникновение мужского элемента в женский, огненного (лучей Солнца, источник и причина плодородия) во влажное» [Бык 2001]. Внутренняя перемена героини происходит как раз в момент, когда она осмеливается шагнуть «в круг» арены, оказывается на одной лавке с Нильсом.

Важными признаками праздника как переходного момента в жизни его участников являются «выворачивание мира наизнанку» [Топоров 1982: 330]: зло превращается в добро (относительность «грехов» Нильса и Пат), смерть - в жизнь, формируется некий «антимир» с изнаночными характеристиками и «антиповедением». Нильс и Пат меняются местами: теперь Нильс просит оставить его в покое». «Антиповедение» Нильса выражается и в его пьяном буйстве, портрете, противоречащем привычному: «...на его зелёно-голубом пиджаке были пятна того, что могло бы быть кровью или красным вином, волосы взъерошены и рот раскрыт в рёве» («.. .his blue-green jacket stained with

• is could have been blood, or could have been red wine, his hair dishevelled and his north open in a roar» (63).

Бык символизирует как мужской принцип, солярную возрождающую зггу, плодовитость, так и землю, женскую природную силу, т.е. укрощение • —ского, звериного начала, «соответствует переходной зоне между стихиями 1г=я и Воды», «символизирует узы, связующие небо и землю». Нильс помогает вгзродиться Пат, а затем Пат помогает переродиться Нильсу. На улицах, у всзганов Нима Пат встречает множество бронзовых крокодилов - водный вавол города. Этот же мотив повторяется в окнах, на вывесках. В музее герои э*—£т египетские мумии крокодилов. Его образ вынесен в заглавие.

Крокодил - важный символ в египетской мифологии. Себек - бог жгекодилов, плодородия и возрождения, бог Нила (верили, что Нил возник из =го пота). Себек делал землю плодородной. Его почитали за то, что он зсззращал жизнь мёртвым, пробуждал их чувства и защищал от Сета, путешествовавшего по стране мёртвых, нападавшего на их души («he was >=nerated as one who restored sight to the dead, who revived their senses and who protected ihem from Set who attacked those souls who travelled through the land of lie dead») [Seawright 2002]. В рассказе Байетт он символизирует сессознательное Пат: «Крокодил плавно скользил сквозь сон и ушёл под воду, «хсда она проснулась» («А crocodile slipped through a dream, and went under the srrface as she woke») (20).

Название «Крокодиловы слёзы» и образ египетского крокодила связаны с трагедией Шекспира «Антоний и Клеопатра». Тони, муж Пат, играл Лепида в студенческом театре. По секрету они называли друг друга в те дни Антоний и Пахра, шептали шекспировские строки друг другу на ухо: «Клеопатра: Я знать • едаю чар моих предел. Антоний: Тогда создай другую твердь и землю» [Шекспир 2001: 681-682] («They had whispered them to each other. 'I'll set a bourn now far to be belov'd.' 'Then must you needs find out new heaven, new earth.'») (23). Тони и Пат «встретились в студенческом театре, классическом мире грима, сшитых простыней, шекспировских строк, ясности и жестокости» •They had met through student theatre, a classical world of greasepaint and sewn Meeting and Shakespearean rhythms and clarity and ferocity») (22-23). Бронзовый жрокодил Нима вызывает у Пат внезапное видение: «Тони в тоге, белый на тоне белого света и белых брызг фонтана» («а sudden vision of Tony in a toga, white against the white light and the white spray of the fountain») (22).

В седьмой сцене второго акта трагедии Шекспира Лепид беседует с Марком Антонием о крокодилах: «У вас в Египте змеи... выводятся из грязи год действием местного солнца. Например, крокодил» [Шекспир: 2001: 733] «Your serpent of Egypt is bred now of your mud by the operation of your sun: so is your crocodile»). Диалог Лепида и Антония проясняет смысл названия рассказа Байетт: «Лепид: К это что за штука крокодил? (What manner o' thing is your crocodile?) Марк Антоний: По форме он очень похож на себя. В толщину не толще, а в высоту не выше. Двигается с собственной помощью. Жизнь поддерживает питаньем. Когда околеет, разлагается. (It is shaped, sir, like itself; and it is as broad as it hath breadth: it is just so high as it is, and moves with its own organs: it lives by that which nourisheth it; and the elements once out of it, it transmigrates) Лепид: Какого он цвета? (What colour is it of?) Марк Антоний: Своего собственного. (Of it own colour too) Лепид: Любопытная гадина. (Tis a strange serpent) Марк Антоний: Любопытнейшая. А крокодиловы слёзы мокрые. (Tis so. And the tears of it are wet). По словам Клеопатры, Антоний называет её «ту serpent of old Nile» - «змейка нильская моя» [Шекспир, 2001: с. 701].

Нильс в рассказе Байетг дважды предстаёт символически сражающимся со змеями. Во-первых, могущественный облик Нильса напоминает скандинавского бога грома, бури и плодородия Тора (которого герой упоминает в беседах с Пат). Тор, согласно мифологии, перед Рагнарёком убивает змея Мидгарда, но сам погибает от его яда. Атрибутом Тора является бык. Во-вторых, сражающийся с официантами Нильс сравнивается с Лаокооном, раздираемым змеями («There was a group, like Laocoon and the serpents, one figure rising above a mass») (63). Так символически выражается борьба героя с женским началом.

Крокодил и бык связаны с луной и солнцем. Они устанавливают диалог воды и огня, смерти и возрождения. Образуют синтез, гармоническое единство, символически создают то древо, что соединяет небо и землю, помогают совершить переход от быта к празднику в здесь-бытие. На надгробии мужа Пат оставляет слова из трагедии Шекспира: «...the odds is gone, // And there is nothing left remarkable // Beneath the visiting moon» («Исключенье // Ушло от нас, и больше под луной // Нет ничего достойного вниманья» [Шекспир 2001: 807]). Ритуал праздника завершен. Занавес закрывается.