Модальные слова и междометия в хантыйском языке (сходство и различие)



Финно–угорский мир. 2009. № 2

Модальные слова и междометия в хантыйском языке (сходство и различие)

А. Д. Каксин, кандидат филологических наук, руководитель отдела хантыйской филологии Обско-угорского института прикладных исследований и разработок (г. Ханты-Мансийск, РФ)

Модальные слова и междометия в хантыйском языке, как и во многих других, не принято включать в состав знаменательных частей речи, куда входят имена существительные, прилагательные, числительные, местоимения, глаголы, наречия. В свое время академик В. В. Виноградов предложил для русского языка многоступенчатую классификацию частей речи, отнеся к ним лишь те слова, которые являются членами предложения. Наряду с системой частей речи В. В. Виноградов выделил систему частиц речи (частицы, частицы-связки, предлоги, союзы) и образующие особые структурно-семантические разряды: модальные слова и междометия [2, 594–624 ].

Обособленное положение модальных слов и междометий определяется тем, что они очень часто являются вводными в составе предложения или даже сами по себе выступают как предложения. Особенно это касается междометий, ведь они образуют класс неизменяемых слов, служащих для нерасчлененного выражения эмоциональных и эмоционально-волевых реакций на окружающую действительность [5, 290].

Как известно, в лингвистической литературе выделяется достаточно много разновидностей модальных слов, но не все модальные слова могут быть вводными, а только те из них, что указывают на степень достоверности сообщаемого: алпа ‘видимо’, ищипа ‘вероятно’, ăлнŏмла ‘кажется’; эмоционально-оценочные: сорни хăтл ‘вот счастье’, сўмп пăтумлыева ‘зачем-то; почему-то’, кăшнараңал ‘видите ли’; привлекающие внимание собеседника, устанавливающие и поддерживающие контакт: вантэ ‘глянь’, тыв хŏланта ‘слушай сюда’, щи кўль верэвн ‘вот значит почему’; характеризующие речь, способы выражения и ход мыслей: щŏхтыйн ‘как можно’, няха па вŏл ‘смешно даже’, пўляңл ‘как сказать’; указывающие на источник информации: нэш ‘оказывается’, луплат ‘говорят’, хŏлтэвн ‘по слухам’.

Все перечисленные модальные слова хантыйского языка могут вводиться в конструкции, уже осложненные какой-либо модальностью. Как известно, к числу основных модальных относятся значения желательности, возможности и необходимости [11, 67–69 ].

Желательность как модальное значение – это выражение отношения субъекта к определенному действию (или к ситуации), т. е. желание (или нежелание), исходящее от некоего называемого субъекта:

Нăң хуты, ăлнŏмла, ăнт лăңхалан, щи лаварт йитат юхлы ки керлалат! ‘Ты ведь, наверное, не хочешь, чтобы вернулись эти трудные времена!’ (ПМА: Тарлина);

Акем ики эвалт тут куш иньсясыйлсум, тут маты мулты кашл антә. ‘У дядюшки вот огонь выспрашивал – дать огонь что-то не желает’ [9, 22 ].

Обособленное положение модальных слов и междометий определяется тем, что очень часто они являются вводными в составе предложения или даже сами по себе выступают как предложения.

Ситуация возможности служит разновидностью потенциальной ситуации, но с определенной спецификой: субъект некой ситуации чаще всего одновременно является и субъектом волюнтативности:

Хăлэвт ищипа хўвн вŏлты лора яңхты пищ вŏл. ‘Завтра можно съездить на дальнее озеро’ (ПМА: Сенгепов);

Муй кем кўш ма лўв пилала путартты мошитлум! ‘Да сколько я с ним могу разговаривать!’ (ПМА: Тарлина).

Необходимость действия, или, шире, вообще наступления некой новой ситуации, может быть обус-

ловлена двумя группами факторов (объективными или субъективными):

Муй ма мутшасум, икем хŏлэң сухлэлал пŏсты мосал. ‘Что я заметила, мужа грязную одежду мне надо стирать’ [6, 34 ];

Ешавŏл ерта йил, тăм турны паев мосал омас-ты. ‘Скоро пойдет дождь, этот стог сена нам надо поставить’ (ПМА: Сенгепов).

Как видим, необходимость близка к возможности; разница в том, что в ситуации необходимости обязательно предполагается наличие волевого начала, коим выступает либо сам субъект действия, либо внешний источник [11, 142 ]. В качестве основного средства выражения необходимости в самых разных языках обычно выступают модальные предикативы типа англ. we need , we need only , нем. nötig , notwendig , финск. taytyy , pitää , tulee , русск. надо , нужно , необходимо (часто в сочетании с глаголом в инфинитиве).

Значения желательности, возможности и необходимости относятся к сфере объективной модальности. Субъективная модальность также проявляется в большом числе частных значений. Это различные оценочные значения, характеристика высказывания с точки зрения его достоверности или недостоверности, выражение степени уверенности говорящего в своих словах и т. п. [5, 303 ]. Во всех перечисленных случаях вводные модальные слова могут присутствовать и поддерживать (или конкретизировать) основное модальное значение. Рассмотрим некоторые распространенные типы модальных конструкций хантыйского языка и соответствующие им вводномодальные слова.

Связкой «инфинитив + модальный глагол (или предикатив)» выражаются все три основных модальных значения: желательности, необходимости и возможности. Инфинитив смыслового глагола (т. е. форма на -ты ) является неизменяемой формой; модальный глагол, как правило, следует за инфинитивом; при этом часто встречается отрицательная частица ăнт ‘не’. В хантыйском языке представлено несколько глаголов, которые принято относить к модальным, и основной среди них – лăңхаты ‘хотеть, желать’:

Потум хўл, алпа, лэты лăңхалан! ‘Мерзлую рыбу, видимо, есть хочешь!’ (ПМА: Сенгепов);

Вŏнлтыйлты ăнт лăңхал, кăшнараңал! ‘Учиться не хочет, видите ли!’ (ПМА: Тарлина).

К числу употребительных относятся также модальные глаголы вўчаты ‘намереваться, быть намеренным, собираться (что-л. делать)’, нумас тăйты ( нŏмасты ) ‘намерение иметь, думать (что-л. делать)’, нумас верты ( нумас пунты ) ‘задумать, решить, захотеть (что-л. сделать)’, вўратты ‘стремиться’:

Лыв, ищипа, ăнт вўчалат нопталты. ‘Они, кажется, не намерены рыбачить’ (ПМА: Тарлина);

Лўв, ăлнŏмла, лапкая янхты вўчал. ‘Он, кажется, в магазин сходить намерен (собирается)’ (ПМА: Сенгепов);

Лўң кŏртэна яңты нумас ăнт тăйлан, вера па? ‘В летнюю деревню свою съездить не думаешь (не имеешь намерения), что ли?’ (ПМА: Сенгепов);

Нумас верас ван кŏрта лэтута яңхты. ‘Задумал он в ближнюю деревню за едой сходить’ [8, 9 ].

Щи кўтн хŏсла питтал артан ин ампал па щи пурщантты вўратл. ‘Когда он перестает уговаривать, собака эта снова кусаться стремится’ [8, 3 ].

Сферу модальности в хантыйском языке обслуживают также лексико-синтаксические конструкции. Их можно разделить на два типа в зависимости от выражаемых модальных значений и структуры: с именными словами и модальными предикативами.

К модальным предикативам относятся формы 3-го л. ед. ч. наст.-буд. и пр. времени (в том числе отрицательные) глаголов мосты ‘быть необходимым, быть должным’ и рăхты ‘быть возможным (согласно определенным общественным нормам)’: мосал ‘надо, нужно’, ăнт мосал ‘не надо, не нужно’, мосас ‘надо было, нужно было’, ăнт мосас ‘не надо было, не нужно было’; рăхал ‘можно’, ăнт рăхал ‘нельзя’, рăхас ‘можно было’, ăнт рăхас ‘нельзя было’.

Охотник в промысловом костюме с охотничьими принадлежностями. Ханты. Тобольская губ. Начало XX в. Фотоархив РЭМ

Сферу модальности в хантыйском языке обслуживают также лексикосинтаксические конструкции с именными словами и модальными предикативами.

Конструкции с именными словами передают значения желательности, возможности, необходимости с помощью особых слов – модальных модификаторов; в их структуру входят также инфинитив смыслового глагола (с зависимыми словами и детерминантами) и конечное сказуемое.

Хотя именное слово является вполне абстрактным, оно сохраняет известную степень лексического значения, функционируя в то же время как имя существительное, т. е. как часть речи, обозначающая предмет (в широком смысле слова). В качестве стабильного компонента выступает инфинитив основного смыслового глагола (форма на -ты), который может иметь при себе зависимые слова. В качестве относительно переменного – компонент, служащий в конструкции главным сказуемым. Главным предикатом могут быть отрицание ăнтŏ ‘нет’, форма бытийного глагола вŏл ‘есть’, вŏс ‘было’, антом вос ‘не было’. Отрицательные формы более употребительны в речи, нежели положительные. К именному слову с относительно абстрактным значением обычно присоединяются лично-притяжательные аффиксы, выражающие лицо-число субъекта действия. В определенных случаях (при обобщении) этот суффикс отсутствует. Наиболее употребительны следующие именные слова: каш, вўр, щом, кŏс, пищ, щир, кем, вер.

Каш ‘удовольствие, охотное занятие чем-либо; удовольствие от занятия чем-либо’; чаще всего создается конструкция с инфинитивом-подлежащим, в которой каш является сказуемым (или частью сказуемого). При сочетании каш с личными местоимениями 2-го и 3-го л. при соответствующей интонации выражается значение разрешения собеседнику (или 3-му л.) или вообще смирение со складывающимися обстоятельствами (последнее касается только формы 3-го л. ед. ч.): нăң кашен ‘как хочешь (бог с тобой)’, лўв кашал ‘как хочет, пусть будет что будет’, лын

Группа в национальных костюмах. Ханты. Тобольская губ., Березовский уезд. Начало XX в. Фотоархив РЭМ

кашан ‘как хотят (они двое)’. При сочетании каш с инфинитивной группой и бытийным предикативом выражается желание (или нежелание) производить какое-либо действие:

Тăлаңа-яма мăнаты, хăйпиет; тови хăтл вертыйн щăха ма хущама юхтаты, мăнэм нын пилана вŏлты каш! ‘Целыми-невредимыми летите, кулики; когда весна наступит, ко мне прилетайте снова, мне с вами жить – одно удовольствие!’ [8, 13 ];

Мосаң, юнтты кашен вŏл? ‘Может быть, играть хочешь? (букв.: играть удовольствие твое есть?)’ (ПМА: Тарлина);

Тŏх хŏ вўна яньль, тŏх хŏ рŏпитты кашал ăнтŏм. ‘Кто-то вино пьет, кто-то работать не хочет (букв.: работать удовольствия нет)’ [8, 10 ].

Вўр ‘внимание (в смысле отношения к чему-л., сосредоточенности зрения, слуха на каком-либо объекте); каприз’. При всем, на первый взгляд, различии этих двух значений между ними обнаруживается связь: каприз есть «отрицательная» обращенность на какой-либо объект. И в том, и в другом значении обнаруживается лексическая и синтаксическая связанность слова вўр :

Вухсар ими па шовар ими вўрая хойсаңан. ‘Лиса и зайчиха заспорили (букв.: в каприз попали)’ [13, 45 ].

Муй вўрая хойсан? Халэват етшупталэн. ‘Почему именно сегодня хочешь покончить с этим?’ (букв. Что в каприз попал? Завтра закончишь это) (ПМА: Сенгепов);

Ям лаңки амп лўк пела вўрл ăнтŏм лаңки велты пурайн. ‘Хорошая собака на глухаря внимания не обращает в сезон охоты на белку’ [8, 19 ];

Лўв мухтала емаң хот кŏща мăнас, щăлта емаң хотн рŏпитты хоят мăнас – лўв пелала иса вўрэл ăнтŏм. ‘Мимо него настоятель церкви прошел, потом служка прошел – на него никакого внимания’ [3, 31 ].

При сочетании вўр с инфинитивной группой и бытийным предикатом выражается желание, стремление (или отсутствие желания, стремления) производить какое-либо действие, расположение/нерасположение к какому-либо действию или состоянию:

Ампал лапатты па вўрал ăнтŏ. ‘Собаку свою кормить тоже не хочет’ (ПМА: Сенгепов).

Употребительны также отрицательные конструкции, в которых за инфинитивом следует послелог пела ‘к’, относящийся ко всей группе инфинитива. Вся кон-

Группа оленеводов. Северные ханты. Тобольская губ., Березовский уезд. Начало XX в. Фотоархив РЭМ

ФИННО/ГОРСКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ЦЕНТР РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

Нина Егерь рассказывает о роли зарубежных и российских исследователей в развитии языка и культуры ханты

струкция выражает то же самое модальное значение, но употребляется в тех случаях, когда действие мыслится как неоднократное или продолжительное:

Ни вŏнлтыйлты пела вўрэл ăнтŏ, ни хот омасты пела вўрэл ăнтŏ. ‘Ни учиться не хотят, ни дом строить не хотят’ (ПМА: Тарлина).

Щом, кŏс ‘сила, хорошее физическое состояние, выносливость’. Эти слова являются синонимами, хотя отличаются некоторыми оттенками: щом обозначает физическое состояние длительного промежутка времени, а кŏс – скорее ‘запас сил’ на относительно небольшой отрезок времени:

Нюр щомлы питсум, сорни хăтл! ‘Совсем бессильным стал, прости господи!’ (ПМА: Сенгепов);

Щом ки тăйс, ищипа, вŏнтан яңхас! ‘Силы если бы имел, наверняка в лес ходил (ездил) бы!’ (ПМА: Тарлина);

Нюр кŏслы питсум, ешак вŏсан! ‘Совсем обессилела, господи!’ (ПМА: Тарлина);

Кŏсэм тăрмас ки, па еша рŏпитсум лŏлң, щиты?! ‘Сил моих хватило бы, еще бы немного поработал, правда?!’ (ПМА: Сенгепов).

При сочетании щом ‘сила, выносливость’ и кŏс ‘запас сил’ с инфинитивной группой и бытийным глаголом (или отрицанием) выражается возможность/невозмож-ность совершения какого-либо действия, обусловленная физическим состоянием субъекта действия:

Вўлы лавалты, вантэ, хулна щомем вŏл. ‘Оленей охранять, вишь ли, еще силы у меня есть’ (ПМА: Сенгепов);

Шŏшийлты щомем вŏс ки, юлн хŏн омассум, илампа! ‘Ходить (на далекие расстояния) силы у меня если были бы, дома не сидел бы я, конечно’ (ПМА: Сенгепов);

Яңты щомем ăнтŏ, ват. ‘Ходить сил у меня нет (т. е. ходить не могу), однако’ (ПМА: Сенгепов);

Мулты лаварт ут алты лўв щомал ăнтŏ, ищипа. ‘Что-нибудь тяжелое таскать у него сил нет, наверное’ (ПМА: Тарлина);

Якты нюр кŏсэм ăнтŏ, ват. ‘Плясать совсем сил у меня нет, однако’ (ПМА: Тарлина);

Тăха, нюхи сэварты кŏсэн вŏл? ‘Ну же, мясо рубить силы у тебя есть?’ (ПМА: Тарлина);

Вантэ, лўв вўлы лаюмн кўтартты кŏсал ăнтŏ. ‘Глянь-ка, у него оленя топором ударить сил нет’ [8, 6 ].

Пищ ‘возможность’; более узкое значение: пищ ‘странность, странное дело’:

Сэсэл нух алумсаллэ. «Тя, па муй пищ, ваңкарэңа потум паннэ. Тăми муй пищ; ăлнŏмла, хуятн щи пунса?» – Силки приподнял. «Э, что за дела, криво замерзший налим. Это что за странное дело; наверное, кто-то положил?» [8, 14 ].

При сочетании пищ с инфинитивной конструкцией и бытийным глаголом (или отрицанием ăнтŏм ‘нет’) выражается возможность (невозможность) совершения какого-либо действия, обусловленная внешними по отношению к субъекту обстоятельствами. Внешняя возможность, выражаемая в конструкциях с пищ, не реализуется в узуальном варианте. Эта конструкция используется только в ситуациях актуального действия (применительно к конкретному субъекту):

Хўваншак питса ин амп, ин ухал нух паваттаты пищал ăнтŏм. ‘Давненько поймана (ловушкой) собака, голову освободить не может’ [8, 3 ].

Щир ‘возможность’; относясь к той же модальной сфере, что и пищ , это слово имеет, однако, более широкое употребление. В конструкциях со значением внешней возможности оно также используется в ситуациях актуального действия:

Нын таклана ариты, якты щирэв ăнтŏ, щŏхтыйн. ‘Без вас петь и плясать не можем мы, правда’ (ПМА: Тарлина);

Щиты щив щи сорл, ăл йиңк таклы, вантэ, вŏлты щирал ăнтŏм. ‘Так и засохнет (эта березка), без воды, конечно, жить не сможет она’ (ПМА: Тарлина);

Ин ики щи мурта сэнкса, нух лольщи нэш щирал ăнтŏм. ‘Этот мужчина до того избит был, что подняться даже не мог’ [3, 31 ].

При выражении внешней возможности модальное слово щир употребляется для передачи узуальных ситуаций (т. е. в высказываниях, имеющих обобщающий характер):

Няние такла ипуш па пасана омасты щирэн ăнтŏ. ‘Без хлебушка даже один раз не сможешь за стол сесть’ [13, 37 ] (узуальность определяется контекстом и отнесенностью к обобщенному лицу);

Амп такла вŏлты щир ăнтŏм. ‘Без собаки (человеку) жить невозможно’ [8, 19 ] (узуальность выражается контекстуально и отсутствием лично-притяжательного суффикса у слова щир ).

Конструкция с щир , как правило, не используется для выражения внутренней возможности (т. е. возможности, обусловленной умением и навыками субъекта). Другими словами, эта конструкция не употребляется для характеристики субъекта через его постоянную способность совершить то или иное действие. В рамках семантики внутренней возможности конструкция уместна в единственном случае: если возможность (невозможность) осуществить действие представлена как актуальное состояние субъекта:

И ики щи мурта мŏша йис, лўв саттала шŏшилаты, лэты – ящты щирал ăнтŏм. ‘Один мужчина до того заболел, (что) самостоятельно ходить, есть-пить не может’ [3, 37 ];

Ăнт хŏн лăңхалум, тŏп щив вана юхатты щирэм ăнтŏм. Ма щив хăтты мăрэмн кŏсаңшак утат ма елпема питлат. ‘Как не хочу (излечиться)! Только туда (к живительному источнику) близко добраться не могу. Пока я туда ползу, те, кто поздоровее, меня опережают’ [3, 43];

И сэмлы ики вŏс. Рŏпитты щирал ăнтŏм. ‘Один слепой мужчина был. Работать не может’ [3, 49 ].

Кем ‘возможность’. Это слово (в модальном значении) формально-семантически соотносится с послелогом кем ‘также как’, который следует за инфинитивной формой глагола, и вся конструкция выражает значение степени проявления действия, степени готовности субъекта к действию (а значит, имплицитно-потенциальной возможности действия):

Шŏшилаты кема ювмал! ‘Ходить начал, оказывается!’ (о ребенке) (букв.: до степени хождения стал, оказывается) (ПМА: Тарлина);

Хўв мăнас, ван мăнас, щи холместы кема йис. ‘Долго шел, коротко шел, и вот пришло время переночевать (до степени ночевки стало)’ [8, 20 ];

Пастэкат кўш велты кема йисат, велты хулна ăнт рăхас – мелак, кўрумн шăклат. ‘Хоть и пришло время добывать рябчиков (букв.: рябчики до степени добывания стали), добывать еще нельзя было – тепло, тут же испортятся’ [13, 162 ];

Ариты кема хулна ăнта йиc, ăлнŏмла. ‘Не дошел еще до такой степени, чтобы петь, очевидно’ (ПМА: Тарлина).

На примере данной конструкции можно видеть тесную связь темпоральности и модальности, когда одну

Представители народов ханты и манси на V Всемирном конгрессе финно-угорских народов.

Ханты-Мансийск, 2008

и ту же фразу можно перевести синонимичными оборотами: яңхты пурайла йис ‘наступило время ходить’ и яңхты кема йис ‘приобрел возможность ходить’.

При сочетании модального слова кем ‘возможность’ с инфинитивной группой и бытийным глаголом (или отрицанием ăнтŏм ‘нет’) выражается возможность (невозможность) осуществления какого-либо действия, обусловленного свойствами субъекта, его способностями, характером и т. п.:

Лўвтты пăнан тŏты кем ăнтŏ, ешак сорни! ‘Его с собой брать невозможно, упаси бог!’ (ПМА: Тарлина);

Лэты кем ăнтŏ: щи мурта атум эпалн авал, ват! ‘Это есть невозможно: плохо пахнет, однако!’(ПМА: Сенгепов);

Лупты кем ăнтŏ – атма щи йил, сорни хăтл! ‘Ему что-нибудь сказать невозможно – сразу выходит из себя (букв. плохим становится), бог мой!’ (ПМА: Тарлина).

В последней конструкции не выражаются лицо и число субъекта, так как субъект модальной оценки (к которому мог бы относиться лично-притяжательный суффикс) – это всегда сам говорящий. Субъект предметной ситуации (тот, о ком говорят) выражается формой косвенного падежа.

Вер ‘дело’. Это слово имеет широкий круг употреблений, так же как и глагольная форма верты ‘делать’. Оно употребляется в изъяснительных конструкциях в качестве вершины инфинитивного или причастного оборота, который в предложении выступает в роли подлежащего или дополнения (иногда и обстоятельства):

Вўлы лавалты хŏ ищи ям амп ки тăйл, тащ тăйты верал кен щи. ‘Оленеводу, если хорошую собаку имеет, стадо охранять легче’ [8, 19 ];

Етн лўв щăта хŏлантум верлал мўңев путартсаллэ. ‘Вечером он нам рассказал там слышанные им дела (рассказал о том, что он там слышал; или: пересказал то, о чем он там слышал)’ [13, 125 ];

Рим лаль хŏ мăнэм эвалты вер хŏлтэм ям. ‘Слышать, (что) римский офицер мне верит – приятно (букв.: римский офицер мне верить дело слышать – мне приятно)’ [3, 47 ];

Няврэм вŏнлтаты верэнан ювра ал вера! ‘В деле обучения ребенка не навреди!’ [13, 69 ];

Хотши верэна па хуят вŏнлта, щи вантлэн щи! ‘Тому делу, что умеешь, другого научи, стало быть!’ (ПМА: Тарлина).

При сочетании модального слова вер ‘дело’ с инфинитивной группой и бытийным глаголом могут

выражаться некоторые модальные значения (например, желательности или необходимости):

Лапкая яңхты, хутащ, верэм вŏл. ‘В магазин, однако, хочу сходить’ (ПМА: Сенгепов);

Ма ампем каталты верэм вŏс, лўв хунтас. ‘Я собаку свою хотел поймать, (а) она убежала’ [8, 12 ];

Угут вошн лын вŏлтан луват кев хотн омсумңан. Хотн йиңк тŏты вер ăнтŏм, кŏр ăлляты вер ăнтŏм. ‘В поселке Угут им каменный дом построили. В доме воду носить не надо, печь топить не надо’ [8, 10 ].

Конструкции второго типа, т. е. с предикативными словами, передают различные оттенки значения достоверности (недостоверности), в том числе значение предположения. В их составе выделяются зависимая часть и главное сказуемое. Главное сказуемое констатирует факт наличия определенных ощущений, мыслей, представлений у говорящего в момент речи. В качестве главного сказуемого в конструкциях со значением достоверности могут выступать предикативные слова различного рода. Наиболее часто употребляются хурасуп ‘похоже на’, нылы ‘вроде бы, видно, представляется’, пелы ‘кажется’, лампи ‘вероятно’.

Хурасуп ‘похоже (на)’ (от слова хурас ‘вид, образ, изображение’; ср.: исхур ‘тень’):

Йерт питтал хурасуп, вай. ‘Похоже на то, что будет дождь, однако’ (ПМА: Сенгепов);

Пăлаң элумтал хурасуп, вăт. ‘Похоже на то, что грозовая туча поднимается, однако’ (ПМА: Сенгепов);

Атумн лавалтэв хурасуп, ешак хăтлэм вŏс! ‘Похоже на то, что нас ожидают неприятности, вот ведь что!’ (ПМА: Сенгепов);

Мŏша ювмал хурасуп, сорни хăтл! ‘Похоже на то, что он заболел, прости господи!’ (ПМА: Тарлина);

Ювра йŏш хўват мăнтэв хурасуп, вай! ‘Похоже на то, что не по той дороге идем, однако!’ (ПМА: Тарлина).

Нылы ‘ вроде бы; видно; представляется’ (по происхождению форма 3-го л. ед.ч. пассива от глагола ныты ‘виднеться’):

Пăлаң йитал нылы, тăха. ‘Видно, что гроза приближается, вроде бы’ (ПМА: Сенгепов);

Калтаңн ащен лольтал нылы, кŏняр ёсах. ‘Видно (мне представляется), что на пристани отец стоит, родимый’ (ПМА: Тарлина).

Пелы ‘кажется’; ‘или это мне кажется’ (по происхождению форма 3-го л. ед. ч. пассива от глагола пелты ‘обманываться’):

Яйн юхатмал пелы, щŏхтыйн. ‘Мне кажется, что старший брат твой приехал, черт побери’ (ПМА: Тарлина);

Ярта йитал пелы, вăт! ‘Мне кажется, что будет дождь, однако!’ (ПМА: Тарлина);

Пăлаң йитал пелы, вай! ‘Мне кажется, что идет гроза, однако!’ (ПМА: Тарлина).

Лампи ‘вероятно, есть вероятность (большая)’:

Юхаттал лампи, нэш! ‘Есть большая вероятность, что он приедет, оказывается!’ (ПМА: Тарлина);

Яма йитал лампи (о погоде). ‘Есть большая вероятность, что (погода) направится (букв.: хорошей станет)’ (ПМА: Сенгепов);

Яма йитал лампи (о больном человеке). ‘Есть вероятность, что поправится (букв.: хорошим станет)’ (ПМА: Тарлина).

Главное сказуемое, выраженное предикативным словом, является неизменяемым и во временном плане может выражать только настоящее время. При употреблении слов хурасуп ‘похоже (на)’, нылы ‘вроде бы’ и лампи ‘вероятно’ выражается более уве-

‘

’

ренное предположение; слово пелы кажется вносит сильное значение сомнения. В любом случае главное сказуемое, выраженное предикативным словом, обозначает факт наличия определенных ощущений, мыслей, представлений, формируемых в виде предположения, некоторой возможности, у говорящего в момент речи.

Зависимая часть в рассматриваемых конструкциях обозначает то событие объективной действительности,

которое выступает предметом предположений говорящего. Это событие постулируется на основании определенных признаков (воспринимаемых в основном зрением), логически осмысливаемых говорящим. В составе зависимой части ‘вершина’ занимает конечную позицию. Зависимое сказуемое представляет собой предикативное причастие. Лично-числовые аффиксы выражают лицо (чаще всего 3-е) и число субъекта зависимой части: 3-е л. ед. ч. -ал , 3-е л. дв. ч. -ан , 3-е л. мн. ч. -эл .

В составе зависимого сказуемого им предшествуют аффиксы времени, относящие время предполагаемого события либо в план прошлого ( -м- ), либо в план настоящего или будущего ( -т- ). Эта форма зависимого сказуемого одновременно является и выразителем отношений между главной и зависимой частями предложения. В подобного рода конструкциях она выражает значение, эквивалентное русскому сочетанию ‘то, что’. При этом важен и порядок расположения частей: в русском языке зависимая часть следует за главной, в хантыйском – наоборот, и этот порядок согласуется с интонационным рисунком фразы.

Итак, кроме того, что с помощью модальных слов в хантыйском языке осуществляется модальная оценка сообщения, эти слова, очень часто являясь вводными, придают дополнительно эмоциональность и экспрессию всему высказыванию. Что касается междометий, то, несмотря на общие черты таких слов в разных языках, сам их набор различается. Зададимся во-просом: как вздыхает человек при разочаровании или при виде упущенной удачи? В русском языке – эх , в финском voi [12, 429 ], в хантыйском – вай :

Летний комплекс усадьбы восточных хантов (фрагменты). Музей под открытым небом «Торум маа». ХМАО

Вай, ма кăншуматы шумаемн нэмалты ăнтŏ ! ‘Эх, как я что-нибудь собралась искать – ничего нет!’ (ПМА: Тарлина).

Следующие междометия находим на первых страницах англо-русского словаря, и они лишний раз свидетельствуют о родстве языков, хотя, конечно, сразу заметна и разница между языками, находящимися в дальнем родстве: ah [α:] межд. а!, ах!; aha [α(:)’ha:] межд. ага!; ahem [ə’hem] межд. гм!; alas [ə’læs] межд. увы! [10, 27–29 ].

К тому же классу слов в хантыйском языке мы бы отнесли эмоциональные, часто ни к кому не отнесенные возгласы, нарицательные обращения (типа тăха ‘да (что); да (кто)’, кәта ‘ну-ка’, кәм ‘ну’, äн’ä ‘ана: женщина, сестра’, йŏщ олаң ‘сиротинушка’), проклятия и ругательства (типа сылка ‘сволочь’, хом ‘черт побери’), а также звукоподражания (напр.: пэщёх , пэщёх – так горит нечто сухое):

Э-э-э, тăха, наң па хулся-са юхтум пулңи-луньси ай пухие? ‘Э-э-э, да ты откуда пришедший сопливый, слюнявый маленький мальчишка?’ [9, 125 ];

Кәм äн’ä! Мä типа олвынтәх тәт тәйаләм. Мä олвынтәхнтам ник мöхәлим. ‘Ана! У меня штаны имеются. Я свои штаны в речку опущу’ [1, 84–85 ];

Кәта, мä вäйха-кула кәңчәләм. ‘Ну-ка, я за ним поохочусь’ [1, 94–95 ].

У каждого языка – своя логика в вопросах номинации, и не только при именовании единичных объектов, т. е. при создании имен собственных (онимов), но и в сфере нарицательной номинации. В случае с хантыйским языком поразительно то, что в разных диалектах этого языка одним и тем же словом (разумеется, при вариациях фонетического облика) обозначаются порой разные денотаты.

Казалось бы, междометия в первую очередь должны быть одинаковыми или близкими в диалектах одного языка: ведь это не знаменательные слова, даже не служебные, а в основной своей массе – звукоподражательные. Однако в каждом диалекте междометия свои. Например, в восточных диалектах хантыйского языка встречаются междометия, которые в северных диалектах отсутствуют или звучат по-другому (т. е. образованы от других звуков и звукосочетаний):

– Нöң, әтьтä, кöләпа л’äмәхсиләвән? ‘Этьта, куда ты на долгое время исчезаешь?’;

– Әтьтä! Мä тыхәтә тәм äңкәл лын’тä кÿртәм. ‘Этьта, я небесный столб устанавливать хожу’ [1, 10 ].

В примечаниях к данному тексту говорится, что әтьтä – это обращение [1, 129 ], но мы бы уточнили, что әтьтä – междометие-обращение и что, например, в казымском диалекте хантыйского языка такого междометия нет, но ему соответствует образованное другим способом междометие, точнее даже два, используемых в подобной ситуации:

– Яхата! Муй па щăта маласлан? ‘Яхата! Что там еще возишься?’

– Тăха, холуплам ăн вŏйтлум! ‘Таха, сети свои не могу найти!’ (ПМА: Тарлина).

Возможно, что соответствие в русском языке звучит следующим образом:

– Ну же ! Что там еще возишься?

– Да вот , сети свои не могу найти!

Приведем другие примеры различий между вахов-ским и казымским диалектами.

Ивәс тәхäлä кахрәмтәвәл, т’уты ехихән:

– Кәш, әт ’тä, кәмәта сäт’вәл?

‘С колышка мясо схватил

– Кэш, этьта! Кажется, [1, 54–55 ].

мäнтим нöхим эвәл

и говорит:

моим мясом пахнет?’

У каждого языка – своя логика в вопросах номинации, и не только при именовании единичных объектов, т. е. при создании имен собственных (онимов), но часто и в сфере нарицательной номинации.

В примечаниях кәш характеризуется как восклицание [1, 133 ]: действительно, это – междометие, произносимое с восклицательной интонацией, а в казымском диалекте ему больше всего соответствует междометие я-са ‘ну-ка, ну же’:

– Я-са! И муй кўльлал лутңаллат?! ‘Ну-ка! И что хоть такое взрывают?!’ (ПМА: Тарлина).

В данном случае хантыйское междометие (вах. кэш / каз. я-са ) употребляется для привлечения внимания;

в других контекстах оно используется для усиления призыва к совместному действию или обозначения долженствования:

Я-са, еша рутьсялман. ‘Ну-ка, немного отдохнем’ [9, 111 ];

Я-са, ин си хошумсайман, моньсь путрэмн па еллы тәлэмн. ‘Ну же, теперь вот согрелись, сказку сказывать дальше будем’ [9, 111 ];

Я-са, лув муй хурасуп хот лыпел – вантты мосл. ‘Ну же, какова у него обстановка в доме – надо посмотреть’ [9, 109 ].

В примечаниях к текстам на ваховском диалекте [1, 128–140] находим еще примеры междометий (расположим их по алфавиту хантыйского языка): ай-эй – восклицание; ана – обращение к женщине; икэ-э-э – обращение к мужчине; йо-ох, йо-ох! – вос- клицание при боли; йэк-ка?! – возглас удивления; кыньлуңк – ругательство; охти кем – восклицание; пы-ы-ы – звукоподражание полету комара; пэчи-чи-най-най – звукоподражание птице; пэщёх, пэщёх – звукоподражание огню, когда горит нечто сухое; тик-тик-тикэрвэл – звукоподражание быстрой ходьбе; тэс, тэс – восклицание; тэхэр-р-р-пуч-пуч-пуч – звукоподражание скрипу снега.

Примеры на использование этих междометий:

Ай-эй! Қәта эх Äл’вäли кöрәл мәха кöнәмтәвәл, том кöрәл мәха кöнәмтәвәл, тим кöрәл мәха кöномтәвәл. ‘Ай-эй! (Она его дальше тащит). А Альвали только ногой земли касается, то одной ногой касается, то другой’ [1, 30–31 ];

Äн’ä! Тәм охпымәнтам öхмäх вэрлимән, пäни там тәм йухә лан’л’имән. ‘Ана! Двери своего дома совсем уменьшим, жердочками обставим’;

Икэ-э-э, чöнчам кирәхта! Икэ-э-э, мöхлам кирәхта! Икэ-э-э, мäт тōхәсла! Мäтам äн’им нōха арәхтәләм, äн’им там нōха арәхтәләм: ‘Икэ-э-э, спиной меня поверни! Икэ-э-э, грудью меня поверни! Икэ-э-э, отпусти меня! Я тебе сестру в жены отдам, сестру отдам’ [1, 88–89 ];

Йö-ох, йö-ох, мäнт типа ылвәлсән. ‘Йо-ох, йо-ох!

Меня сейчас ты убьешь’ [1, 106 ];

Охпы коләкә вэрсәтә:

‘Двери раскрыл и спрашивает:

– Кои тимтәхынә т’әхләхвәл? Йэк-ка?– Кто тут шумит? Йэк-ка? ’ [1, 101 ];

Кын ’ луңқ, нухләлä! ‘Кынь лунк, садись! ’ [1, 27];

Охти қәм, ем н’охи, н’охи литәпи мä т’уләрä йәхәм! ‘Охти кем, славное мясо пришло, я мясо ужасно хочу!’ [1, 30–31];

Тә-әс, әт ’тä кәта ос мöхи тәхыя тәх н’äмләкынтәсәм? ‘Тэс, тэс, что это за липкое место, к чему моя рука прикоснулась?’ [1, 88–89 ];

Эйлäнә Сәвс ики йутэ сäт’вәл: «Тәхәр-р-р пÿч-пÿч-пÿч, тәхәр-р-р пÿч-пÿч-пÿ». – Вот, слышно, Сэвсики идет: «Тэхэр-р-р-пуч-пуч-пуч, тэхэр-р-р-пуч-пуч-пуч» [1, 52–52 ].

Если классифицировать междометия, то можно видеть, что основную массу среди них составляют звукоподражания и эмоциональные возгласы. И оста- ются междометия, которые не входят в их число: ана – обращение к сестре, икэ-э-э – обращение к мужчине, кыньлунк – ругательство, но мы уже раньше отнесли их к междометиям. Теперь впишем в общетеоретический контекст эти и другие междометия хантыйского языка, подчеркивая (там, где оно имеется) различие между северными и восточными диалектами. Если следовать общепринятой классификации, все названные выше (и подобные им) «звуковые оболочки» хантыйского языка относятся к междометиям, поскольку они обслуживают три семантические сферы речи: эмоций и эмоциональных оценок, волеизъявлений, этикета [5, 290]. Далее, как известно, функции эмоциональных и эмоционально-оценочных междометий

Фрагмент поселения. Музей под открытым небом «Торум маа». ХМАО

могут быть семантически простыми (однозначными) и диффузными (многозначными). К семантически однозначным междометиям, выражающим по преимуществу отрицательные эмоциональные реакции (неодобрение, осуждение, насмешку, возмущение, отвращение, раздражение, испуг, опасение, презрение, горе, тоску, печаль, боль, угрозу, вызов, укор, недоверие и т. д.), относятся, например, междометия хо-хо-хо ‘хо-хо-хо’, те ‘вот тебе на, вот так так’, най-вŏрт ‘господь с тобой’, щи-щи ‘ну и ну’, ин йа ‘как бы не так’, ешак ‘поди ж ты; тьфу; увы’, йа сăр ‘ужо’, па хуты ‘упаси бог’, сыр-супр ут ‘чтоб тебя’, кўль ‘черт’, кын’луңқ ‘черт; смерть’:

Кўль, лўв па щив мăнас, сўмп пăтумлыева! ‘Черт, и он ведь туда пошел, его там не хватало!’ (ПМА: Тарлина);

Э -хэ-хэ! Хулся юхтум най пух вәсн, хулся юхтум вәрт пух вәсн? ‘Э-хэ-хэ! Откуда прибывший сын женщины есть, откуда прибывший сын богатыря есть?’ [9, 159 ].

Междометия с семантически диффузными функциями передают общее состояние возбуждения и потому могут использоваться для выражения разнородных душевных состояний, например: ă ‘а’, йε ‘ага’, ват ‘черт возьми’, тăха ‘да’, щивўш ‘всё, баста’, тŏрум ащи ‘батюшки; боже мой; вот это да’, пăта ‘ишь’, та ‘ну’, ŏ-ŏ ‘о, ого, ой’, вўспух ‘с ума сойти; ужас’, йивлап-аслап ‘черт возьми’. В конкретном тексте то или иное из этих междометий может выражать одоб- рение и порицание, испуг и радость, восхищение и презрение, страх и решимость:

Я, си, ин-я лэвмем-ясьмем сатьл. Ват, ям йиңк си вәлмал. ‘Ну, вот теперь поел-попил, чувствую. Черт возьми, хорошая водица была’ [9, 41 ];

А-а, ситэн хәс хор хәхлум лантаң Ас, ар хор хәхлум хулаң Ас си. ‘А-а, это и есть широкая, многоводная, богатая рыбой, множеством быков проторенная обильная Обь’ [9, 74 ];

Эй-я, Ләмсь юрн хә вән вәрт ики кутуп пух эвалт хасюм ай пухлэңки! ‘Эй-я, большого богатыря ненца Ломсь, от среднего сына оставшийся мальчишка!’ [9, 84 ];

Эй-йә, ма муртэм хә – вәлум? ‘Эй-йо, такой ничтожный я человек – и знаю?’ [9, 101 ];

Э-э. Хитытем, сит муй вер? Ма хаттыт тунга эсылта хун питтытам! ‘Э-э. Племянничек, что за дела? Я ведь не могу дни подгонять!’ [4, 33 ].

Экспрессивная значимость эмоциональных междометий может быть усилена словообразовательно (например, с помощью суффиксов субъективной оценки - лэ , - лэңки и др.) и лексически (например, сложением с местоимением нăң ‘ты’):

Та-лэ, мулты пăта мосал ки тăмащ картлўңк! ‘На-ка, если сгодится тебе такой гвоздь!’ (ПМА: Тарлина);

Йивлап-аслап нăң, эңхан-мулн, ма манмем хәлум хатла ан йис, ин си етшас. ‘Черт возьми тебя, такая-сякая, я как ушел – еще три дня не прошло, только сейчас закончилось’ [9, 92 ].

Эмоциональные междометия имеют свойство вступать в связи с другими словами, преимущественно с местоимениями ( эй-я мăнэма ‘увы мне’, кўль нăңена ‘черт с тобой’, ешак сорнилам ‘батюшки мои’).

Междометия, обслуживающие сферу волеизъявлений, выражают обращенные к людям или животным команды и призывы. Значительная их часть принадлежит профессиональной речи охотников, рыбаков, строителей, военных. Общеупотребительны междометия, требующие тишины, внимания, согласия (щич ‘тш; тсс’; чши ‘чш; ш-ш’, тю ‘чу’, ăть ‘чур’), побуждающие к отклику (оу ‘ау’, тэй ‘эй’, йа-сăр ‘ась’), к осуществлению или прекращению каких-либо действий (тўр ‘айда’, пурс ‘ату’, пир ‘брысь; кыш; цыц’, улс ‘лежать’, мăнс ‘марш’, та ‘на’, хо ‘но; ну’, тр-р ‘тпру’, лёй-лёй ‘улю-лю’ и др.). Все эти междометия функционально близки к повелительному наклонению и обнаруживают ряд общих с ним признаков, в частности способность вступать в связи с местоимениями (ăть мăнты ‘чур меня’, лўвтты пурс ‘ату его’, хо нынты ‘ну вас’, тўр тыв ‘айда к нам’). К императивным междометиям близки вокативные (слова-обраще- ния, служащие для призыва или отгона животных: кăть-кăть ‘кис-кис’, кўть-кўть ‘куть-куть’ (щенку), пир ‘брысь’).

К междометиям, обслуживающим сферу этикета, относятся традиционные, в разной степени утратившие знаменательность изъявления благодарности, приветствия, извинения, пожелания: в русском языке – «здравствуйте», «до свидания», «извините», «пожалуйста» и т. п., а в хантыйском – ще ‘с богом’, йăм нумас ‘всего хорошего’, мос ‘достаточно’, щŏхтыйн ‘надо же’, тä ‘перестань’ и др. Слова этой группы легко развивают вторичные (экспрессивно-эмоциональные) значения и употребляются в качестве средств выражения удивления, возражения, нетерпения, несогласия, недоумения:

Нăң, щŏхтыйн, па щи эвен эвалт вух вохлан! ‘Надо же, ты опять у дочери деньги просишь!’ (ПМА: Тарлина);

Тä, ал пәлма сäри. Қәта утә йöхä, ҹäй йәңк выры-тана. ‘Перестань, не бойся. На берег выйди, горячий чай попей’ [9, 30–31 ].

Междометия могут функционировать как эквиваленты предложения, модальные компоненты предложения, члены предложения. К выполнению функции эквивалента предложения способны все междометия. При этом они имеют силу высказывания и характеризуются самостоятельной интонацией:

Э-хэ-хэй! Ләмсь юрн вән вәрт ики! Сэры сэмвой шәпал вәрт вән пухэн калэң пулуп нёрум хәлп, сусл

Национальный танец

веюп – вейң нёлн си илпия версэв; ‘Э-хэ-хэй! Мужчина – большой богатырь, ненец Ломсь! Богатырь Всевидящий-глаз, старший твой сын кровяным куском свалился’ [9, 62 ].

Модальная функция междометий реализуется в условиях вводности. К модальной функции близка функция интенсификации качественного или количественного признака. Позиция междометия при этом вариативна: оно либо помещается непосредственно перед словом, обозначающим признак, либо выносится в позицию зависимого предложения:

Па, таха, наң сепн мулты вух ан тайлан? ‘Да, ну, ты в кармане какие-нибудь деньги имеешь?’ [9, 105 ];

Әт’-әт’-әт’ä айя похлим типа лахәртах йәс. ‘Этьта, живот мой, тяжелым стал’ [1, 88–89 ];

Эй кöрәл пәләк тик-тик-тикәрвәл, том кöрәл пәләк тик-тик-тикәрвәл. ‘Одна нога тик-тик-делает, другая нога тик-тик-делает’ [1, 94–95] ; здесь своеобразное звукоподражание быстрой ходьбе, и междометие фактически образует глагольный корень, корень сказуемого;

А-ä, лўв лэваса ватькал! ‘А-а, он говорит вздор!’; Муй, тăха, нăң иса лэваса путартлан? ‘Что, черт, ты вечно болтаешь ерунду?’; Вай, лын хўвн ăнт путрэмалңан кўтна! ‘Да уж, они давно не общаются между собой!’; Па щи пўңал икен рўв пунал, щŏхтыйн! ‘Опять сосед бранится, черт возьми!’ (ПМА: Тарлина);

Те, муй пăта нăң мăнты арсыра нэматлэн? ‘Эй ты, почему меня обзываешь?’; Па щи лын, хом, вўрая хойсаңан! ‘Опять они, черт побери, оскорбляют друг друга!’; Мос! Мета кўтна атум ясаң ўвты! ‘Довольно! Хватит кричать всякую ерунду!’; Е-е! Муй нăң сора лупемалн? ‘Е-е! Что ты тараторишь?’; Лўв ащелн ля-ваттасы. Щи! ‘Отец его отругал. Поделом!’; Ыыыы, лыв мăнтты няврысэл! ‘Ыыыы, они меня высмеяли!’; Щи вўш! Нăртама ал ишкатэ лывтты! ‘Чур! Не хвали их зря!’; Äсса, лўв ма олңемн ювра ясаң тŏл! ‘Блин, он обо мне плохо говорит!’; Пиращ имен па щи рўв пунал, кўль! ‘Старуха опять бранится, черт!’; Ще, ма лыкащты ăнт питлум лўв пелала! ‘Ну, я не буду гневаться на нее!’; Кăй, лўв иса ёх олаңн йăма путартл! ‘Ну, он о людях всегда хорошо отзывается!’; Вер, лўв па щи юхлы путартл! ‘Вот дела, он опять отнекивается!’; Муй, йина, лўв нын эвалтана вух во-хал?! ‘Почему, слов нет, он у вас деньги просит?!’; Тăха! Ма кŏщайн мулты пăта вохлаюм! ‘Черт! Меня зачем-то начальство вызывает!’ (ПМА: Сенгепов).

Итак, с формальной точки зрения модальные слова и междометия как специфический разряд слов имеют много общего в разных языках. Междометия в хантыйском языке, как и в других языках, очень близки к модальным словам, но отличаются большей категоричностью и абстрактностью, так как с их помощью можно более эмоционально выразить то или иное чувство, причем одно и то же междометие будет по-разному звучать в разных речевых ситуациях. Междометия в хантыйском языке регулярно входят в состав устойчивых сочетаний и фразеологизмов, так что эти сочетания составляют особую группу, и они, как правило, имеют высокую долю экспрессии. Образцы разговорной речи подтверждают вышесказанное, а также отчетливо показывают зависимость внешней оболочки междометий от исходного набора звуков того или иного естественного языка (в нашем случае – хантыйского).

хантыйский язык; лексикология; части речи; модальные слова; междометия; вводные компоненты; функция в языке the Khanty language; lexicology; parts of speech; modal words; interjections; induction components; the function in language

СОКРАЩЕНИЯ

ПМА – Полевые материалы автора (собраны летом 1992 г. в с. Казым Белоярского района Тюменской области. Информанты: Г. П. Сенгепов, 1964 г. р.; У. М. Тарлина, 1936 г. р.).