Мохэ - тунгусы

Культуру мохэ А.П. Окладников определил более 50 лет назад [1968]. За эти годы открыты сотни археологических памятников, десятки раскопаны. Накоплен большой археологический материал. Рассмотрены материальная, духовная культура мохэ, хозяйство, погребальные обычаи. О ней упоминает каждый, кто занимается археологией Дальнего Востока и Китая. Но научный ин-224

терес к ней не ослабевает. Появляются все новые, весьма интересные, работы по различным аспектам изучения мохэской культуры. Однако единой точки зрения на ее происхождение, хронологию и периодизацию нет до сих пор.

Во времена работы А.П. Окладникова не было сравнительного анализа языков – тунгусского и чжурчжэньского. Непосредственными предка- ми чжурчжэней были мохэ. Поэтому для установ-ления/обоснования каких-то характеристик мохэ мы всегда прибегали к сравнению культур мохэ и чжурчжэней. Обратимся к языковым параллелям и сейчас.

На современном этапе уже нельзя обойтись без сравнительной характеристики языков интересующих нас народов, тем более что языковая и культурная специфика каждого этноса сохраняется достаточно стабильно.

Чжурчжэньский язык является одним из самых древних известных языков тунгусо-маньчжурской языковой семьи. У предков чжурчжэней мохэсцев не было письменного языка. Письменный чжур-чжэньский язык существовал с XII по XVI в. Тунгусо-маньчжурская языковая семья относительно молода. Начало миграции носителей диалектов тунгусо-маньчжурского языка относится, по мнению А.В. Певнова, к хуннской эпохе. По всей вероятности, контакты с представителями кочевых культур привели к тому, что в чжурчжэньском языке присутствуют заимствования из монгольского и тюркского языков. А.В. Певнов подробно рассматривает эти заимствования, и детальнее всего тюркизмы, в одной из своих статей [2000].

В чжурчжэньском языке имеются тюркизмы, отсутствующие в маньчжурском и во всех прочих тунгусо-маньчжурских языках. Это свидетельствует о том, что чжурчжэньский язык не является непосредственным предком маньчжурского. Кроме того, контакты с тюрками оставили пусть и не глубокий, но все-таки заметный след в чжурчжэньском языке. Даже при очень малом объеме материала по чжурчжэньскому языку можно с уверенностью говорить о том, что процент заимствований в нем очень высок. В первую очередь это касается лексики, в немалой степени грамматики, в меньшей – фонетики. В грамматике и фонетике почти исключительно монгольское влияние, в лексике же больше всего заимствований неизвестного происхождения. Довольно много слов пришло в чжурчжэньский язык из монгольских, значительно меньше из тюркских языков и совсем мало из корейского [Певнов, 1984, 2000]. Под тюркизмом А.В. Певнов имеет в виду только такое чжурчжэньское слово, которое было заимствовано чжурчжэньским языком из какого-либо тюркского языка. Чжурчжэньское слово может быть тюркским по происхождению и в то же время монгольским по непосредственному источнику заимствования. Поэтому трудно гарантировать, что слова, приведенные в статье А.В. Певнова, являются тюркизмами, возможно, они пришли в чжурчжэньский язык через посредство какого-либо неизвестного, уже не су- ществующего монгольского языка. «Монголизмы и тюркизмы, характерные лишь для маньчжурского и чжурчжэньского языков, принадлежат к иной эпохе, которую можно назвать эпохой мохэ–шивэй и которая наступила через какое-то не очень длительное время после распада тунгусо-маньчжурской языковой общности, при этом монголизмы эпохи мохэ–шивэй весьма многочисленны, тюркизмов же сравнительно мало» [Певнов, 1984]. Автор приводит в своей статье 30 тюркизмов, но считает надежно доказанными только четыре: сэ - говорить, сказать; али-ру -принимать, получать; Yур - могильный курган, захоронение, гробница, усыпальница; хаучау-ги -славный. Он приходит к выводу, что тюркский пласт в чжурчжэньско-маньчжурской (а также только в чжурчжэньской) лексике можно рассматривать как реально существующий.

Взаимодействия современных тунгусо-маньчжурских народов касается Т.Ю. Cем [1986]. Известно, что обряды, связанные с представлениями о жизненной силе человека, смерти, похоронах, являются наиболее консервативными элементами культуры этноса, в которых устойчиво сохраняются архаичные пласты представлений. При картографировании названий мира мертвых у тунгусо-маньчжурских народов отчетливо выявляются три ареала: енисейско-вилюйский, маньчжурский и амурский. Исходя из анализа лексем наиболее древним ареалом можно считать амурский. Именно здесь сохраняется лексема «буни» как единственный вариант (или основа) названия «мира мертвых» – у нанайцев, орочей, ороков, ульчей, неги-дальцев, восточных эвенков [Там же].

Семантический анализ тунгусо-маньчжурского термина бу , буче , буне позволяет реконструировать исходный ареал формирования термина буни . Название с основой на бу формируется в общетунгусо-маньчжурский период. Дальнейшее развитие термина пошло двумя путями, но по сходной модели: буни у тунгусо-маньчжурских народов Сибири и Дальнего Востока и бучехе гурун - у собственно маньчжуров [Там же]. Изучение тунгусских языков показало, что тунгусоязычные народы Нижнего Приамурья ближе к собственно тунгусам, чем к маньчжурам [Василевич, 1968, с. 33]. Удэгейский язык имеет близость с тюркскими и монгольскими языками. Это заставляет сдвигать прародину тунгусо-маньчжурской семьи в сторону Байкала [Сравнительный словарь…, 1975].

Северный, или тунгусский, пласт не однороден. В нем видны черты более древние и более поздние, что отразилось в культуре и языке [Василевич, 1960]. Приходя в разные периоды с севера, северо-запада, позднее и с северо-востока, тунгусские племена со специфической таежной культурой расселились на всем Амуре, принеся сюда многие элементы своей материальной и духовной культуры. Г.М. Василевич и А.В. Смоляк утверждают, что для эвенков (чистых тунгусов) характерны лексика, связанная с тайгой, с таежным рельефом, столь важным для охотников-промысловиков, названиями животных, термины для лыж, простейшей сети, некоторых элементов одежды [Василевич, 1960].

Территория Приамурья – между Забайкальем и Тихим океаном – издавна была местом стыка различных культурных традиций, зоной интенсивного этнического смешения. Тунгусы, жившие на Верхнем Амуре, испытали на себе влияние монголоязычных племен. Последние повлияли на образование своеобразных локальных групп амурских эвенков. Время начала этногенеза эвенков вполне согласуется с выводами лингвистов. А.М. Пев-нов считал, что с момента разделения пратунгусов на северных и южных прошло 1,5 тыс. лет.

Оленные эвенки – выходцы из различных районов Якутии, ставшие основным ядром формирования приамурских эвенков. Они находили удобные места для звериного промысла, спускались со Станового хребта в бассейны Зеи и Буреи, а иногда доходили и до Амура.

Ульчи, жившие на Амуре между устьем р. Горин и протокой оз. Удыль, по мнению Л.И. Шренка, были выходцами со Станового хребта, в прошлом эвенками-оленеводами. Несколько столетий назад они достигли мест своего современного обитания, утеряв оленей. Часть их отделилась и ушла на Сахалин, где и сохраняет оленеводство, это оро-ки [Шренк, 1883, с. 154]. Общность оленеводческой терминологии может быть объяснена тем, что оленеводство было одной из важных форм их комплексного хозяйства. Необходимо подчеркнуть большую близость нанайского, ульчского и орокского языков.

Однако антрополог В.П. Алексеев говорил: «Этническая история – междисциплинарная наука, но главное здесь все-таки физическая антропология». Изучив серию черепов (60 шт.) из Троицкого могильника, В.П. Алексеев пишет: «Таким образом, в пределах монголоидов мохэ являлись носителями комплекса морфологических признаков байкальской группы популяций, т.е. того же комплекса, который выражен сейчас у тунгусоманьчжурских народов Амура, эвенов, эвенков и отдельных палеоазиатских народов, например юкагиров» [1980, с. 122].

В байкальском комплексе четыре локальных подтипа: эвено-эвенкийский, катангский, амгун-ский и нанайский. Мохэ относительно обособлены от всех названных групп. В наибольшей степени они удалены от орочей и пары юкагиры – эвенки. Ближе всего они к паре ульчи – нанайцы. Это чрезвычайно важно. Мохэ, очевидно, стоят у основания таксономического ствола, ведущего к локальному нижнеамурскому комплексу.

Бассейн Амура – крупнейшая трансграничная территория. Истоки Амура находятся в Забайкалье, Восточной Монголии и на западном склоне Большого Хингана. На этой территории не могло существовать единого этнического комплекса. Это доказывает изучение могильника у горы Шапка. Оставили его племена мохэ, как и Троицкий могильник. Но антропологический тип населения, оставившего могильник у горы Шапка, совсем иной, чем на Троицком могильнике. Он характерен для дальневосточной расы, куда входят китайцы, корейцы и японцы [Чикишева, Нестеров, 2000].

Относительно различий в антропологических чертах людей, оставивших Троицкий могильник и могильник Шапка, можно сказать следующее. Это явление не редкое, особенно в средневековом обществе. Да и в более раннее время есть такие примеры. Н.Н. Мамонова, изучавшая древнее население Монголии, пишет: «Антропологический тип населения западных и восточных областей Монголии в эпоху неолита, энеолита и в скифское время резко отличался друг от друга. На востоке расселялись племена, принадлежавшие к монголоидной расе, на западе к европеоидной» [Мамонова, 1979], а А.В. Смоляк замечает, что различное происхождение имели не только роды каждой нижнеамурской народности, но и отдельные ветви родов [1984, с. 105]. Так, у нанайцев помимо основного восточно-монголоидного присутствуют черты байкальского типа. И это не удивительно.

Масштабные раскопки памятников мохэ и чжур-чжэней в Приамурье и Приморье, этнографические параллели с нынешними народами Амура говорят об этнической общности мохэ, чжурчжэней и современных тунгусских народов Амура.