Мотив воспоминаний в романе А. Ангархаева "Вечный цвет"

Мотив воспоминаний, один из важных в творчестве многих писателей, в литературном процессе 1970–1980-х гг. занимал особое место, способствуя актуализации темы исторической памяти. Это был период кризиса идентичности, осознания того, «почему мы не можем быть теми, кем были раньше», и почему «прошлое… мучительно сохраненное в нашей душе, следует за нами» [3, с. 296]. В одном из интервью В. Распутин говорил о том, что литература может восстановить утерянную национальную идентичность, подчеркивая связь истории и сегодняшнего дня: «Сколько памяти — столько жизни в прошлом и будущем ...наша литература, как мы говорим и как оно есть на самом деле, — литература памяти...» [6, с. 151].

В бурятской литературе этот социально-культурный импульс затронул не только исторические романы и повести Ч. Цыдендадмбаева, Д. Батожабая, А. Бальбурова, В. Митыпова. Герои-современники Д. Эрдынеева, С. Цырендор-жиева, А. Ангархаева независимо от их возраста и социального положения были наделены способностью помнить многое из жизни своего народа. Лирические герои Д. Улзытуева, Л. Тапхаева, Б. Дугарова в своих размышлениях и представлениях о жизни пытались осмыслить пережитое не только в собственной жизни. Вспоминать, мечтать, видеть сны и вглядываться в видения прошлого — все это разнообразие феноменов памяти представлено в ранних и зрелых, прозаических и драматических произведениях А. Ангархаева, а в его романе «Вечный цвет» (1982) мотив воспоминаний становится неотъемлемой частью всего мотивного комплекса и повествовательной структуры в целом. Этот комплекс связан с подчеркнутой авторской позицией симпатии/антипатии к героям по признаку их отношения к родным местам и отчему дому, что типологически приближает роман к русской «деревенской» прозе 1960–1970-х гг.

Повествование в романе «Вечный цвет» построено на чередовании настоящего и прошлого, а пространственно-временная структура во многом основана на оппозиции прошлое / настоящее. Главные герои — старики Аюши, Шаралдай и Ломбо в своих размышлениях и раздумьях о сегодняшнем дне постоянно уходят в прошлое. Молодые герои справедливо упрекают стариков в том, что каждый из них чересчур «ударился в воспоминания». Самый авторитетный из стариков — Аюша, считая, что молодым следует жить настоящим и будущим, заявляет от лица своих ровесников: «…нам есть что вспомнить». Прошлое вызывает в памяти героев-стариков Ангархаева не столько светлые, сколько горькие и мучительные стороны: «Эх… есть такие воспоминания, что всю душу у человека выворачивают» [1, с. 43]. Вот почему мотив воспоминаний неизбежно сопровождается и соединяется в романе с мотивом разлада во внутреннем мире героев.

Воспоминания трех стариков в романе «Вечный цвет» возникают в связи с давним событием, о котором напомнит появление в маленьком селении Хасуу-рита следователя Маглаа. В его памяти и памяти трех стариков воскрешает история двадцатилетней давности, когда был совершен поджог колхозных свинарников. Сюжет движется сменой точек зрения — все герои в своих воспоминаниях так или иначе касаются этой почти детективной истории, ведь преступление осталось нераскрытым. Подозреваемым в этом поджоге считался старик Шарал-дай, а Ломбо старался во что бы то ни стало отвести от себя подозрения в его совершении. Старик Аюша, как и его ровесник Маглаа, уверен, что давний эпизод коснулся и его судьбы. Героев в романе многое связывает, воспоминания о прошлом объединяют их, как и острое переживание ими утраты гармоничных отношений с окружающим миром. Драматичное состояние не только стариков, но и их детей отражено в целой системе эпизодов и перипетий, но более всего — в повествовании, соединяющем различные точки зрения, которые попеременно меняются в зависимости от того, кто из трех стариков — Шаралдай, Аюша или Ломбо сталкивает в своих воспоминаниях день сегодняшний и день вчерашний.

Вначале читателю непонятно, виновны ли Шаралдай и Ломбо в пожаре, если один там работал, а другой подстрекал его поджечь ветхие строения, чтобы на их месте построили новые. Именно здесь, понимает читатель, и кроется одна из причин внезапной болезни Шаралдая, которая служит завязкой произведения — приезжают сыновья, его навещают один за другим односельчане, сосед Ломбо устраивает пир, на котором снова, к досаде хозяина, говорят о Шаралдае и вспоминают все то же событие из прошлого. А в финале почти вся деревня ищет его, ушедшего в лес с желанием покончить счеты с жизнью.

Болезнь Шаралдая — не физическая, а душевная, и объясняется надломленным состоянием героя. Давний пожар тяжелым бременем засел в его памяти, отразившись на его состоянии. «От людей хоронился средь бела дня, а по ночам… как засну — все будто в огонь кидаюсь, кидаюсь… каждую ночь почти» [1, с. 112], — с болью признается он Ломбо. Обостренное чувство вины заставляет Шаралдая терзаться муками совести за то, что он когда-то не помешал пожару. Вот почему мотив памяти в романе Ангархаева тесно связывается с темой больной совести. Как справедливо писал критик, этот роман — «одно из немногих произведений в бурятской литературе последнего десятилетия, где остро ставится тема совести, вины человека» [4, с. 131].

Мучает Шаралдая также острое чувство обиды на односельчан, подозревающих его в давнем поджоге. Еще одна причина болезни героя — переживания за сыновей, которые, по его мнению, немного приносят пользы и добра людям: старший уехал на север за большими заработками, а младший забросил научную работу, не достигнув поставленной цели. Эти чувства и вызывают мучительное состояние душевного разлада.

В финале романа старик Шаралдай окажется в драматичный момент своей жизни в лесу на берегу реки, где задумывается о жизни и смерти, размышляет о смысле собственной жизни. И когда односельчане всей деревней находят потерявшегося старика, они с изумлением и недоумением слышат смех Шаралдая. И это смех счастливого человека, освободившегося от сожалений и мук больной совести. Читателю даже покажется, что эти чувства героя, не перестающего испытывать горечь от несостоявшейся жизни, уходят под воздействием окружающей родной природы.

Мотив воспоминания в романе является средством сюжетного развития наряду с другими мотивами-вариантами — преступления и наказания, душевного разлада и одиночества, взаимоотношения отцов и детей. Любой мотив «живет» в составе некоего «блока», где одни мотивы «притягивают» другие. «Границы мотива, равно как и характер функции, не находятся в зависимости от способа его стилистического выражения. Один и тот же мотив предстает то в предельно кратком изложении, то в чрезвычайно развернутом виде, расцвеченном подробностями» [5, с. 141–142].

По мнению В. Н. Топорова, воспоминания несут «психотерапевтический смысл» или вносят беспокойство, вызывают тревогу и даже «болезнь» в душе человека, который не реализовал своих возможностей, не нашел себя «и душою вроде бы обмелел» [7, с. 94]. Именно такую функцию играют воспоминания младшего сына Шаралдая — Дэбшэна. Ученый-физик, он в душе остается деревенским жителем, потому и в кризисный момент своей жизни ищет в возвращении на родину успокоения, обретения смысла жизни. Его воспоминания о детстве и юности, о друзьях и любимой девушке восполняют ему дефицит того при- вычного уклада жизни, который олицетворяет для него гармонию во взаимоотношениях человека и окружающего мира.

В воспоминаниях Дэбшэна превалирует чувство жалости и сострадания к заболевшему отцу, в жизни которого случилось немало сложных, порой жестоких событий — тяжелая работа в колхозе, война и послевоенная скудная жизнь, нужда членов семьи после пожара на свиноферме. Особенно запомнился Дэбшэну эпизод из детства, когда вверенных отцу быков, которых тот считал самыми благородными и достойными животными и никому не мог доверить, по приказу начальства решено сдать «за ненадобностью» на убой. Это воспоминание, наполненное субъективностью точки зрения Дэбшэна, укрупнено и точкой зрения самого Шаралдая, который с болью следит за тем, как быки покорно следуют за сидящим на лошади Ломбо и как один молодой бык вырвался из стада и помчался к лесу. И как Ломбо, ревностно исполнявший приказ, махнул в отчаянии рукой, отказываясь вернуть быка в строй.

В воспоминании Дэбшэна Шаралдай зло и торжествующе захохотал, и в этом амбивалентном акте слились радость за уцелевшего бычка и злоба по отношению к абсурдному приказу. «Люди молча глядели вслед — доярки, скотники, погонщики… А Шаралдай хохотал — зло и торжествующе. Никогда Дэбшэн не слыхал, чтобы отец так смеялся. Когда очень радуется, то потихоньку лицо поглаживает, покачиваясь то вперед, то назад, и посмеивается тихонько, почти беззвучно. Сейчас же словно незнакомый человек на носках приподнимается, кулаком стучит по изгороди… подбородники шапки болтаются незавязанные, голова трясется, рот широко открыт, торчат редкие желтые зубы…» [1, с. 38]. В воспоминании Дэбшэна подчеркиваются, с одной стороны, поражение, драма его отца, с другой — его победа, торжество. А уж когда отец пригнал из лесу удравшего быка, именно глазами Дэбшэна увидена перемена в отце, обретшем некий смысл в жизни: он «как будто ожил слегка, даже лицом посветлел», а потом был рад, когда деревенские, а с ними и Ломбо, привели на поводу своих коров к отцу, не соглашаясь с глупостью приказа сверху.

Еще один яркий эпизод из прошлого возникает в памяти Дэбшэна, когда в разговоре с бывшими одноклассниками он вдруг вспомнит, как, будучи школьником, участвовал в сборе небывалого урожая в родном колхозе. И этот монолог-воспоминание героя выдает в нем натуру поэтическую, ценящую красоту, особенно в ее жизненно важном проявлении: «…зернопункты попросту не справлялись с гигантскими кучами. Ребята лопатами зерно ворошили, с места на место перекидывали, шуму было, песен… Какой урожай, на всю жизнь запомнился! Колхозники подходили, перебирали горсти крупных, густозолотистых зерен, любовались как драгоценностями какими-то редчайшими… Вот так загорается женское лицо, склонившееся над старинным богатым сундуком. Украшения давно прошедших времен — нагрудные, наголовные, всевозможные браслеты, ожерелья из золота, серебра… изумруд, жемчуг. Сердолик, бирюза… Впрочем, женщин, озаряемых блеском сокровищ, Дэбшэну приходилось видеть разве что в кино. Хасууритинцы — народ небогатый, ну, колечком может кто похвастаться или сережками… Золото зерен — вот несметное богатство. Да, сколько лет прошло, а не забывается: зерно на ладони. Мозолистой крестьянской ладони, — словно живое, дышит… И тысячелетиями поддерживает жизнь человечества» [1, с. 83]. Так рядом с тоскливым переживанием о неудавшейся жизни возникает восхищенный гимн главной ценности жизни — главной не только с точки зрения хлебороба. Горестно осознавая, что он выключен из круга интересов своих односельчан, Дэбшэн тем не менее остается сыном своей Хасууриты, верным ее ценностям, нравственным и эстетическим. Оппозиция во внутреннем монологе героя «ценности мнимые (материальные) / ценности подлинные», «красота мнимая (украшений) / красота подлинная» — это и есть предвестие выхода героя из состояния кризиса и одиночества.

Центральной характеристикой мотива воспоминания является не действие , совершаемое героем или вызванное другими силами, не поступки героя, внешне оформленные в определенные типы фабульного времени. События, входящие в семантическую орбиту мотива воспоминания, как правило, связаны с идеей внутреннего движения сознания. Если главным движущим чувством Шаралдая является обида, которая мучает его, составляя внутреннее противоречие его натуры, то для старика Аюши воспоминания предстают в динамике, хронологически последовательной: Аюша вспоминает, как после закрытия дацана снял одежду ламы и вступил в артель, влюбился в Дулсаму и потерял ее по вине более удачливого соперника — Ломбо, испытал разлуку с домом — был сослан на лесозаготовки, затем попал на фронт, а после вернулся в Хасууриту, чтобы лечить людей. Хоть и не зовут его именем бурхана долголетия Сэндэ-Аюшей, как мечталось в юности, а называют просто доктором Аюшей, его самое заветное желание осуществилось.

Сельский фельдшер Аюша единственный, кто не верит в причастность Ша-ралдая к давнему преступлению. В разговоре с Дэбшэном о болезни его отца Аюша попытается объяснить одну из причин болезни друга, вспомнив старинное предание. Метафорический смысл предания о тайше, который не знал, кого из двух сыновей сделать своим преемником, перекликается с финалом романа, свидетельствующим о выздоровлении Шаралдая. Однажды тайша притворился тяжелобольным и спящим и подслушал разговор сыновей, после чего внезапно вскочил со смертного ложа с громким хохотом и принятым решением — сделать тайшой того сына, который в подслушанном разговоре не захотел устроить похороны отца с почетом и согласно обрядам, как советовал брат, а предложил просто зарыть в яму и вбить осиновый кол, чтобы не беспокоил живых. Дэбшэн никак не комментирует эту историю — его волнует, по какой причине он слышит ее, а именно — притворялся ли его отец, как тайша в рассказе, или действительно заболел серьезной болезнью. Но для читателя смысл рассказанной истории заключается в амбивалентности хохота тайши: это здоровый смех над своей должностью, традиционно славящейся жестокостью, равнодушием к подданным, и одновременно горький смех, откликающийся на жестокость и равнодушие сына по отношению к отцу.

Предание, о котором вспомнил Аюша, накладываются на финал: Шаралдай смеется, потому что преодолел, как тайша (и как тот смелый бычок из воспоминания Дэбшэна), обиду, страх, а также сожаление о двух своих сыновьях, один из которых отверг его отцовскую гордость, когда оставил занятия наукой, а другой на долгое время оставил семью, уехав на заработки. Старик почувствовал себя молодым и здоровым в студеной воде, которая кажется ему чудесной и обвола- кивает его счастливым солнечным теплом. Мотиву душевного разлада противостоит мотив смеха как победы человека над дисгармонией в мире и человеческих отношениях. По М. М. Бахтину, это преодоление социальной дисгармонии, вселенского абсурда благодаря бессмертию народного тела, всепобеждающей народной силе и народному здоровью [2, с. 278].

Воспоминания третьего старика — Ломбо важны в аспекте субъективной структуры повествования, его временного аспекта: они то краткие, могут настигнуть «не вовремя», то пространные, давно живущие в памяти и не дающие успокоения. Например, связанная с приездом сына Цезаря, назначенного председателем колхоза в родной деревне, картина пожара, которая вызвана чувством сожаления и вины за то, что он воспользовался пожаром для изгнания неугодного председателя, того самого, который затем поддержал его сына в карьерном росте.

Если отношение повествователя к воспоминаниям Шаралдая и Аюши вполне сочувственные, то воспоминания Ломбо внутренне противоречивы и вызывают или нейтральное отношение, или явно саркастическое, что свидетельствует о сложности и противоречивости героя. Настоящее же авторское отношение к герою прояснится в эпизоде пира, устроенного Ломбо с целью задобрить всех односельчан (поскольку ему дорого честное имя), где наконец выяснится лицо, совершившее когда-то поджог свинарников. На пиру появится дальний родственник Ломбо, названный «черным человечком». У родственника этого, непонятно как и откуда появившегося, нет имени, и его восприятие Ломбо, да и всеми его гостями как «черного человечка» чуть ли не мистическое.

Этот безымянный герой произнесет застольную речь как монолог о «черных делах в черном мире», и в восприятии этой речи будет господствовать сознание Ломбо, которое постепенно сольется в повествовании с коллективным сознанием: «…маленький человечек вошел в раж, и перед ошеломленными слушателями протянулась длинная преступная цепь грабежей, поджогов, краж, растрат, хищений на базах, складах, мясокомбинатах, в магазинах, столовых, ресторанах случившихся в различных республиках, краях и областях, причем замешанными в эти происшествия оказались лица самые разные, начиная с крупного начальства и кончая грузчиком или сторожем. С истинным увлечением поведал дальний родственник о человеческой хитрости и находчивости, об интригах и зависти, о взятках, подлогах и подкупах, об угрозах и убийствах… Захлебываясь, рассказывал он о черных делах в черном мире. Хасууритинцы слушали, дивились, мрачнели. Будто и не было полевого простора за окнами, за околицей, синевы небес, человеческого благородства, вечнозеленых елей, звонких речек, густых трав и славных дел…» [1, с. 221].

Эпизод наполнен символическим смыслом — нравственное прозрение старика Ломбо напрямую связано с осознанием его принадлежности к ро-ду/коллективу, к той народной нравственной норме, которая в коллективном сознании всегда существует как истина, как единство человека и общества, человека и природы.

Многие мотивы по своей природе потенциально бинарны, и потому мотивы воспоминаний и душевного разлада не исключают противоположного значения: чувство тоски может содержать ожидание радостной встречи, печальному воспоминанию вторит обнадеживающий разговор. Так произойдет и с Ломбо в ноч- ном разговоре с сыном и невесткой, которые в ответ на его признание, как все годы ему было муторно на душе за то, что подговорил Шаралдая на поджог свинарников, предложат уехать из деревни. И несмотря на страх разоблачения, тоску по содеянному и чувство вины перед детьми за брошенную им тень на родовое имя, Ломбо произнесет самую заветную мысль: «Да, велик белый свет, да Хасуурита одна такая, другой нету для меня. Пусть позорят как хотят, но кости мои в этой земле лежать будут. Если уеду — сразу конченым человеком себя почувствую, знаю. А я, может, еще не конченый, пожить хочу, рассчитать, взвесить да поразмыслить, для чего я землю топтал. Эту вот саму землю, а не какую-то там, в чужих краях. Чего я там не видал? Нет, я не конченый, я еще хочу с Аю-шей договорить и доспорить с Шаралдаем… И с Шаралдаем вину разделить…» [1, с. 292–293].

Этот разговор в ночи, очень важный для всех членов семейства Ломбо после неудавшегося пира, захватывает читателя точно так же, как и его участников: «Все молчали, но не расходились почему-то, стоя друг перед другом у потухшего костра. Тьма сгустилась, не видно лиц и рук — смутные тени в ночи. Однако не усталость ощущал Цезарь, наоборот — странный подъем духа. Казалось просто невозможным пойти и улечься спать — сна ни в одном глазу — хотелось… впрочем, он сам не знал, чего ему хотелось, разве что… положить под треногу дров и разжечь огонь — золотой трепещущий огонь в ночи» [1, с. 293]. Важность выстраданной исповеди Ломбо передана автором на контрасте усталости и подъема духа, сожаления от потухшего костра и желания разжечь огонь. За этим контрастом кроется метафорический подтекст, в котором читатель видит желанное успокоение Ломбо, гордость Цезаря за отца, и еще надежду, веру в будущее всех участников ночного разговора.

Реализация мотива неспокойной совести в образе Ломбо может быть понятна только в этой части сюжета, близящегося к завершению. Читателю из этой исповеди в ночи у потухшего костра становится понятным, что только больная совесть заставила Ломбо считать себя «уголовным преступником», что «наказание» уже совершилось и что нет за Ломбо «преступления», кроме поступков, за которые сейчас ему стыдно и за которые хочется повиниться перед самым близким — своим сыном-наследником.

На контрасте и соединении противоположных начал построены народные сцены на пиру Ломбо, например, в общем ёхоре, который начался красивым хороводом, но затем закончился смехом, потому что танец с непривычки разладился. Рядом с мотивами тоски, душевной надломленности эти сцены — по контрасту — позволяют придти к другому настрою, в котором бы отразились коллективная душа, народное сознание. Помогает этому коллективно исполненная ёхорная песня, в которой как бы растворялись все сиюминутные печали и горькие переживания. «Из темной глубины веков раздается эта песня. Пели ее, когда выходили в далекий опасный путь целым племенем или родом. И чья-то мать укладывала во вьюки бедное добро… отец запрягал коня, усаживал ребятишек в телегу; старая-престарая бабушка молилась о детях, о внуках и о правнуках, что миновала их вражеская стрела, не свалила лихая болезнь, не напали бы хищники, расступились бы реки и горы, и земля легла ровной гладью, и ждал бы ночлег. Приют и покой ваереди». Поющие мужчины ощутили себя многоопытными му- жами, женщины нежно вторили им: «Надейтесь! Надейтесь!» [1, с 284–285]. И верный конь устоит, пелось в песне, перед черными ветрами, и отважная женщина с новорожденным на руках усидит в седле…

И перед читателем вдруг возникает коллективный монолог, соединяющий прошлое и настоящее: «Сурова была та песня, сурова жизнь предков, не чета нынешней. А мы? Неужто только в песне способны воодушевиться, а в жизни захнычем перед любой трудностью, отступим перед любым испытанием? Неужто взаправду измельчал народ?..» [1, с. 285]. Именно здесь можно увидеть, как автор отсылает своего читателя к национально-ментальным и универсальновечным ценностям, объединяя их в одно целое — ценности народной культуры.

Надо отметить, что мотив, сначала развивающийся в соответствии с противопоставлением старых и молодых героев, затем переводится на отношения соперничества (удачливый Цезарь и неудачник Дэбшэн) и отношения ценностной несовместимости (чуткий к голосу памяти и совести Шаралдай и конфликтующий с собственной совестью Ломбо). Ближе к финалу в развитии мотива уже нет огромной разницы между представлениями стариков о прошлом и настоящем и представлениями молодых о ценностях настоящих и мнимых. Несмотря на их непростые отношения, герои едины в своем желании благополучия жителям родной деревни, желании жить в гармонии с миром. Всем им, в том числе Ломбо, присуще ощущение общности с родом. Да, он мучается угрызениями совести, многое бы хотел переиграть в своей жизни, но в то же время вырастил достойных детей и заботится о своем добром имени, гордится предками, чувствует ответственность за свой род.

И такая интенсивная внутренняя работа приводит трех героев-стариков Ан-гархаева к прозрению как «моменту истины». Аюша озвучивает в финале главную авторскую мысль, обращаясь к Дэбшэну: «Этот лес — и твой лес, и мой, и отца твоего… Какие только мысли ни приходят в голову здесь, под этими деревьями… Сменяются цивилизации и религии, а вечное стремление к истине остается во веки веков…» [1, с. 326].

Система выделенных мотивов в романе «Вечный цвет», как мы убедились, строится не только на пространственно-временных особенностях и психологических состояниях героев, но и на сложной ассоциативной связи эпизодов. Этому способствует введение различных субъективных точек зрения, стремление автора пропустить события сюжета через индивидуальное сознание всех героев. Авторская недосказанность восполняется в читательском восприятии при помощи бинарных оппозиций, контрастных значений выделенных мотивов, получающих статус как ментальных, так и универсальных. Анализ мотива воспоминаний и связанных с ним других мотивов обнаружил в романе А. Ангархаева тягу его героев к родовой памяти как истине. Главная духовная ценность в менталитете бурят, по мнению автора романа «Вечный цвет», — связь человека с родом, родовым началом. А чувство ответственности перед родом означает отстаивание ценностей народной нравственности.