Мусульманское духовенство в СССР: 1940-1980 гг. (по материалам Среднего Поволжья)

Для современной России, идущей по пути гармонизации межнациональных и межконфессиональных отношений, особенно важно учитывать исторический опыт государственноисламских отношений, культурного наследия и идейных традиций мусульман России. Однако, несмотря на явный интерес к исламу в России, к исламскому фактору в ее внешней и внутренней политике, российское мусульманство и его взаимоотношения с властью остаются малоисследованным феноменом, в связи с чем вопрос о служителях исламского культа приобретает особую актуальность.

В работе впервые предпринята попытка изучить эволюцию, направления и специфику деятельности мусульманского духовенства Среднего Поволжья в ритуальной сфере, кадровой политике, проповеднической области, административно-хозяйственном направлении и т. д. в 1940–1980‐е гг.

Мусульмане считают ислам наиболее «демократичной» религией, поскольку, в отличие от христианства, иудаизма и буддизма, у последователей ислама нет так называемого штатного духовенства; отсутствует церковь как таковая с ее жесткой иерархией и четкой структу-рированностью; не существует единого религиозного центра или общепризнанного лидера, как патриарх у православных или Папа Римский у католиков.

Руководство служителями исламского культа и верующими мусульманами Среднего Поволжья находилось в ведении Центрального Духовного управления мусульман европейской части СССР и Сибири (г. Уфа).

Средневолжское исламское духовенство было представлено муллами (имамами) и муэдзинами. В середине 1940‐х гг. в Татарской АССР было официально зарегистрировано 18 мулл, к 1954 г. их количество сократилось до 9, в 1956 г. стало 11; численность мусульманского духовенства Пензенской области с послевоенного времени резко увеличивалась до середины 1960‐х гг. (с 5 до 11 чел.), затем до середины 1980‐х гг. оставалась достаточно стабильной (11–10 чел.); муэдзины при мечетях до 1960‐х гг. отсутствовали; в Ульяновской области на протяжении данного периода количество зарегистрированных служителей исламского культа варьировалось от 5 до 8, обязанности муэдзина в зарегистрированных мечетях часто «выполняли разные лица из числа верующих»; в Куйбышевской области в середине 1940‐х гг. было 7 мулл, к концу 1950‐х гг. их насчитывалось 20 [1. Д. 4 ։ 24. Д. 7 ։ 29-об; 2. Д. 26 ։ 187; 3. Д. 55 ։ 8; 4. Д. 30 ։ 1].

Параллельно с зарегистрированными имамами в Среднем Поволжье существовали «самозванные», или «нелегальные», муллы, которые занимались отправлением религиозных обрядов, главным образом в сельской местно сти (в Куйбышевской области в начале 1950‐х гг. было известно о 12 «самозваных» имамах; в Татарской АССР в 1961 г. насчитывалось 379 так называемых «бродячих» мулл и т. д.) [4. Д. 30 ։ 74–147].

Главными проблемами мусульманского духовенства Среднего Поволжья были преклонный возраст имамов, отсутствие мулл в некоторых селах, недостаточный уровень образования священнослужителей. Зарегистрированные служители мусульманского культа Среднего Поволжья характеризовались слабой включенностью в общественно-производственную деятельность, продолжительным стажем духовной деятельности, пожилым возрастом, практи- чески отсутствием какого-либо светского образования и наличием хотя бы минимального духовного. Так, в середине 1950-х гг. в Татарской АССР из 9 зарегистрированных мулл только 2 были заняты на производстве, в колхозе и в учреждении; 2 исполняли культовые обязанности еще до революции 1917 г., 2 – с предвоенного времени, 5 – с 1941 г.; возраст одного священнослужителя – от 40 до 59, остальных – 60 и старше; у всех низшее общее образо-вание; 2 – высшее духовное образование, 5 – среднее, 2 – низшее [1. Д. 7 ։ 47-об]. Аналогичной была картина в Куйбышевской, Пензенской и Ульяновской областях [1. Д. 26 ։ 197; 3. Д. 84 ։ 66].

К концу 1960-х гг. в практике мусульманского духовенства явно наблюдаются кризисные тенденции, которые очень точно выразил уполномоченный Совета по делам религий по Куйбышевской области։ «Муллы-профессионалы, имевшие богословское образование, давно вымерли. Сейчас в качестве мулл трудятся колхозники-пенсионеры, которые по уровню своего развития ничем не отличаются от остальных верующих. …Имеют преклонный возраст, Коран и богословие знают слабо. Избираются они общими собраниями верующих как наиболее авторитетные и уважаемые граждане села. Но поскольку за их спиной прожитая жизнь, они хорошо знают быт и запросы верующих, а потому умело находят с ними общий язык» [4. Д. 13 ։ 35. Д. 15 ։ 26].

Служители культа и сами верующие понимали бесперспективность данного положения и предпринимали серьезные усилия для исправления ситуации. В результате уже к началу 1980-х гг. в Татарской АССР почти каждый шестой представитель духовенства имел среднее или высшее духовное образование, началось омоложение кадров. В Пензенском регионе к 1986 г. из 13 служителей исламского культа 2 были в возрасте до 40 лет; 1 имел высшее духовное образование

[2. Д. 125 ։ 21].

Мусульманское духовенство в своей религиозной деятельности вынуждено было считаться с тем обстоятельством, что СССР являлся страной массового атеизма, что далеко не все население в силу разных причин составляли верующие. Все это стимулировало поиск новых методов и форм религиозной пропаганды и обусловливало снижение уровня требований к верующим в плане соблюдения религиозных обрядов и традиций. Как следствие, в 1969 г. при прохождении мусульманского праздника Курбан-байрам в Татарской АССР муллы разъясняли верующим, что для работающих граждан достаточно участия лишь в основной кратковременной части молитвы пророка, не занимающей много времени, после чего можно покинуть мечеть [6. Д. 40 ։ 5]. Особо подчеркивалась необязательность соблюдения поста для беременных, кормящих матерей. Для Среднего Поволжья фактически в прошлом осталась практика чтения полного текста Корана («хатм Коран»), хотя отдельные эпизоды чтения Корана на арабском языке присутствовали (Куйбышевская область) [4. Д. 30 ։ 179].

Одной из важнейших обязанностей служителей мусульманского культа была проповедническая деятельность. Уполномоченный Совета по Ульяновской области С.М. Агафонов верно определил содержание и задачи проповедей служителей мусульманского культа։ «Цель проповеди – удерживать и закреплять веру не только за теми, кто посещает мечеть, но и за их семьями» [3. Д. 84 ։ 14]. Анализируя публичные выступления мулл Татарской АССР, уполномоченный давал им следующую характеристику։ «В своих проповедях имамы мечетей, проявляя лояльность и уважение к конституционным требованиям и одобряя внешнюю и внутреннюю политику Советского государства, призывали верующих к строгому соблюдению догматов ислама, утверждали, что не всякий добродетельный поступок является истинным добром, а только такой, который сотворен глубоко верующим человеком։ что нет и не может быть настоящей нравственности без веры в Аллаха, и поэтому-де религия необходима и при социализме; что нормы морали социалистического общества совпадают с нравственными предписаниями ислама, а положения ислама и его обряды подтверждаются научными данными»

[1. Д. 99 ։ 90]. Постоянно в богослужениях, особенно в сельской местности, звучали наставления о вреде курения, пьянства, морального облика верующего, о воспитании детей и т. д. В мечети г. ^истополя Татарской АССР имам Н.М. Мофлюхунов говорил։ «Водка – мать безобразных дел, начало всех грехов. Алкоголик разрушает религию ислам. Тот, кто дает деньги алкоголику, подобен соучастнику в убийстве» [1. Д. 93 ։ 47]. Данные сюжеты были актуальны для верующих мусульман и, что особенно важно, доступны для восприятия и понимания. Так, один из ульяновских мусульман сказал уполномоченному следующее։ «^ не могу перевести то, что зачитывал мулла из Корана, но я хорошо понял те его слова, которые он сказал на нашем языке, слова о примерном поведении, о доброте, скромности, о дисциплине. Это неплохо. Так же и мы должны воспитывать своих детей». Подобные поучения и притягивают людей в мечети» [3. Д. 133 ։ 32].

Особое внимание в публичных выступлениях священнослужители мусульманского культа обращали на единство национального и религиозного։ имам казанской мечети З. Сафиуллин на праздник Ураза-байрам (1982 г.) говорил։ «То, что мы сегодня испытываем великую радость, существуем как великая нация – все это только благодаря благословенному исламу. И если мы отступимся от своей веры, упаси Аллах, то окончательно затеряемся среди других наций. Слава Аллаху, наше будущее возможно только под сенью нашей религии» [1. Д. 111 ։ 55].

С середины 1970-х гг. в проповедях духовенства Среднего Поволжья сильным лейтмотивом стали призывы к миру, что было связано с изменением международной обстановки. Так, в дни праздника Курбан-байрам 1977 г. в выступлениях мулл сельских мечетей А. Ахметва-леева (с. Новое Узеево Татарской АССР), З. Галиуллина (с. Старые Киязли Татарской АССР), Н. Нурмухаметова (с. Курманаево Татарской АССР) особое внимание было уделено вопросам «борьбы народов за мир и посильное участие в ней верующих мечети», «мира на земле» и т. п.

[1. Д. 81 ։ 129–130]. Муллы мечетей г. Ульяновска В. Наруллов, с. Абдреево М. Хайруллин призывали верующих помолиться за правительство и «выражали пожелание ему и впредь заботиться о мире и не допускать войны» [3. Д. 124 ։ 2].

В общей же своей массе проповеди исламского духовенства Среднего Поволжья носили достаточно однообразный характер, повторялись из года в год, в них использовались, как правило, одни и те же аяты и высказывания из хадисов։ мулла казанской мечети Х. ^руллин (Татарская АССР) текст праздничной проповеди в неизменном виде использовал 6 лет, мулла бугульминской мечети Г. Хамидуллин (Татарская АССР) более 8 лет выступал с одним и тем же текстом [1. Д. 81 ։ 2]. Ситуацию весьма красноречиво обрисовал имам с. Степное Озеро Н. Шаяхматов (1981 г.)։ «…^ выступаю с одной и той же проповедью с 1946 года. Она нас вполне устраивает. Потому что верующие никакого духовного образования не имеют и в мечеть ходят два раза в год. Вообще наша проповедническая деятельность затухает. Или им говоришь, или стенам – одно и то же» [1. Д. 105 ։ 65]. Безусловно, некоторые конъюнктурные моменты присутствуют, но в целом довольно объективно представлена картина. По мнению уполномоченного Совета по Татарской АССР И.А. Михалева, причина данного явления крылась в том, что «абсолютное большинство мулл – религиозные самоучки, имевшие низкий уровень общеобразовательной подготовки, кроме того, в настоящее время значительно ослаблены связи духовенства с муфтием, и он не рассылает праздничных посланий» [6. Д. 40 ։ 7]. Следует отметить, что верующие далеко не всегда принимали столь низкий уровень «компетентности» служителей культа։ в 1969 г. в г. ^истополе (Татарская АССР) во время проповеди муллы Н.М. Мофлюхунова в праздник Курбан-байрам раздавались реплики «Это мы уже слышали», «Ничего нет нового» и т. п. [6. Д. 41 ։ 20].

В связи с преклонным возрастом мусульманского духовенства и в силу их слабой «профессиональной» подготовки некоторые из мулл не выступали с религиозными проповедями, а ограничивались поздравлениями верующих с праздниками и высказыванием пожеланий им благополучия и мира (особенно часто данное явление встречалось в Куйбышевской, Пензенской и Ульяновской областях), зачитывали послания муфтия ДУМЕС или поздравительные телеграммы от религиозных объединений (Татарская АССР) [1. Д. 99 ։ 90].

Служители мусульманского культа осознавали, что без преемственности поколений нет будущего ни у одной мировоззренческой системы, исходя из чего мусульманское духовенство активнее начало уделять самое пристальное внимание приобщению к вере в Аллаха детей, подростков, юношей. С конца 1940-х гг. со стороны отдельных представителей мусульманского духовенства Пензенского и Куйбышевского регионов отмечалось стремление к организации специального преподавания ислама в мечетях для подраставшего поколения, мотивируя это тем, что «мы, старики, умрем, и Коран читать будет некому» [4. Д. 3 ։ 7. Д. 4617 ։ 103]. Данная практика вскоре дала свои результаты։ в 1961 г. бывшие учащиеся Сред-не-Елюзанской средней школы А.Ш. Бибарсов и ^.Х. Дебердеев подали заявления о принятии их на учебу в Бухарское духовное училище; в начале 1980-х гг. 7 молодых людей Татарской АССР обучались в Бухарском медресе, причем некоторые из них были членами ВЛКСМ, служили в рядах советской армии [1. Д. 105 ։ 40].

Начиная с 1950-х гг. мусульманское духовенство, пытаясь «модернизировать свое религиозное учение и вопреки ранее принятым обычаям, открыто стало привлекать женщин-татарок в мечети» [5. Д. 5 ։ 132]. Мухтасиб ^.С. Юсупов поощрял посещение женщинами мечетей, считая, что запрещение «Корана в данном отношении устарело, поскольку именно через семью, через женщину идет воспитание с детства религиозного убеждения в ребенке». Мулл, которые уклонялись от привлечения женщин в мечети, он называл «твердолобыми» [5. Д. 5 ։ 85]. В 1960-х гг. обыденной практикой стало присутствие на намазах в мечетях женщин в Татарской АССР [6. Д. 41 ։ 5]; в г. Куйбышеве на жертвоприношениях вместе с мужчинами собирались и женщины (в сельской местности области – раздельно) [4. Д. 9 ։ 72].

Имам пользовался фактически непререкаемым авторитетом среди населения. Так, в 1946 г. в с. Новое Усманово Камышлинского района Куйбышевской области колхозники в дни Уразы-байрам вышли на работу только после призыва муллы, проигнорировав все предварительные          атеистические          мероприятия          властей

[4. Д. 3 ։ 2-об].

В Среднем Поволжье особо почиталось приглашение имама на дом для совершения молитвы, особенно в дни религиозных праздников – «разговение», «гостевание», что получило особое распространение в Ульяновской и Куйбышевской областях. Приглашение муллы на дом было дорогостоящим мероприятием։ по оценке имама г. Ульяновска Мухаметова, каждый такой «вызов» в 1968 г., сопровождавшийся, как правило, обильным ужином и чаепитием, обходился хозяевам и организаторам в сумму не менее 50 руб. [3. Д. 96 ։ 139].

Вывод, сделанный уполномоченным Совета по Пензенской области в 1960 г., оставался актуальным на протяжении всего периода։ «Мусульманское духовенство всячески стремится разжечь религиозный фанатизм среди населения» [2. Д. 5 ։ 130]. Так, уполномоченный по Куйбышевской области еще в начале 1950-х гг. отмечал наличие «среди мулл и таких, которые до сих пор не смирились с колхозным строем» [4. Д. 3 ։ 3-об]. Мулла Бакаевской мечети Камышлинского района А. Галимов сознательно проводил богослужения во время сельскохозяйственных работ с целью их срыва, в частных беседах проводил «свои антиколхозные толкования» [4. Д. 3 ։ 3-об]. В конце 1970 – начале 1980-х гг. верующие г. ^истополя Татарской АССР открыто выражали недовольство действиями, вернее, недействиями муллы Н.М. Мофлюхунова, который «отказывался отпевать погибших при исполнении воинского долга», поскольку «эти люди преждевременно ушли из жизни не в боях за ислам, а по иным причинам», не скрывал своего неприязненного отношения к членам КПСС и ВЛКСМ, осуждал интернациональное общение граждан, препятствовал        заключению        смешанных        браков        и т. д.

[1. Д. 136 ։ 41–42]. По замечанию уполномоченного Совета по Пензенской области, проти- востояние с мусульманским духовенством иной раз достигало такой остроты, что последний вынужден был предупреждать священнослужителей о принятии к нарушителям советских законов о культах мер воздействия вплоть до снятия их с регистрации [2. Д. 5 ։ 132]. В 1959 г. был снят с регистрации «как антисоветский человек» мулла с. Благодаровка ^елно-Вершинского района Куйбышевской области И.С. ^хин; в 1961 г. принудительно «уволили» имам-хатыба мечети с. Камышла Куйбышевской области Т. Ахметшина за несоблюдение советского законодательства [4. Д. 32 ։ 68–70. Д. 37 ։ 62–63] и т. д.

В целом же, постепенно к концу 1960-х гг. религиозная практика служителей мусульманского культа в Среднем Поволжье стабилизируется, «антисоветские» крайности в их деятельности встречаются все реже. Да и само Духовное управление мусульман Европейской части СССР и Сибири «проводит очень осмотрительную политику, во внутреннюю жизнь религиозных обществ по существу не вмешивается…», требует «строгого соблюдения советских законов и пресечения деятельности религиозных фанатиков и шарлатанов» [4. Д. 3 ։ 24. Д. 41 ։ 67].

Таким образом, мусульманское духовенство развивало активную деятельность, применяя самые разнообразные методы работы среди населения. Важнейшим элементом религиозной практики исламского культа являлась проповедь. Эффективность проповедей мусульманского духовенства была, поскольку звучавшие в них сюжеты о любви к Родине, укреплении семьи, ведении здорового образа жизни, формировании трудолюбия отвечали обыденным запросам верующих, были им понятны и близки, в свою очередь, попутно доказывали единство ценностей ислама и общечеловеческих. Но тем не менее кризисные тенденции ощущались, поскольку советская действительность явно не благоприятствовала распространению религиозности. Служители исламского культа также говорили в своих выступлениях о лояльном отношении к социалистическому строю, одобрении внешней и внутренней политики КПСС и Советского правительства в целом, что, с одной стороны, обеспечивало относительно комфортные условия существования, с другой – частично приводило к ослаблению атеистической работы на местах, распространению религиозного мировоззрения и способствовало поддержанию влияния служителей исламского культа.

Мусульманское духовенство Средневолжского региона ориентировалось на максимальное приспособление идеологии ислама и деятельности религиозности объединений к условиям социалистического общества, модернизацию религиозных догматов Корана, сближение социально-нравственных принципов ислама и коммунизма, религии и культуры. Служители мусульманского культа стремились адекватно реагировать на происходившие изменения в советском обществе; и для укрепления базы среди верующих исламские священнослужители активно вовлекали в свою веру молодежь и делали послабления для активной части населения, в том числе и женщин всех возрастов.

Муллы, будучи в основной массе толерантными в отношении советской власти, все же иногда вступали в открытое противостояние как по принципиальным вопросам веры (главным образом в Татарской АССР и Куйбышевской области), так иногда и из корыстных побуждений.

Архивные материалы

• 1.    Национальный архив Республики Татарстан (НА РТ). Ф. Р–873. Оп. 1.

• 2.    Государственный архив Пензенской области (ГАПО). Ф. 2392. Оп. 1.

• 3.    Государственный архив Ульяновской области (ГАУО). Ф. Р–3705. Оп. 1.

• 4.    Государственный архив Самарской области (ГАСО). Ф. Р–4089. Оп. 1.

• 5.    ГАПО. Ф. 2391. Оп. 1.

• 6.    НА РТ. Ф. Р–873. Оп. 2.

• 7.    ГАПО. Ф. 148. Оп. 1.