Наивность (из авторского словаря «Космос русского самосознания»)

Наивность (франц. naivete)

Лексикон

Terra Humana

цы, славянофилы, почвенники, бергсонианцы) строится на антисциентистском недоверии к возможностям рассудочной серьезности мироотношения. Иногда (немецкие романтики, экзистенциалистская традиция) эта позиция выражает себя в иронии как форме зависти и даже тоски по утраченной наивности (= невинности) мировосприятия. Так, антитеза «наивность/серьезность» в контексте споров о вере и разуме оказывается центральной для аргументов «языческой» гносеологии (неоплатонизм, «живознание» от А. Хомякова и Киреевских до С. Франка; христианский символизм П. Флоренского; философия Сердца Б. Паскаля, П. Юркевича, Е. Трубецкого и Б. Вышеславцева). На этом пути развилась и традиция юродства мысли – «ученое незнание» (Сократ, Франциск из Ассизи, Н. Кузанский, Г. Сковорода, Н. Федоров, С. Франк); ср. апофатический метод в теологии, христианский мотив вечной правды ребенка в мире взрослой кривды (Ф. Достоевский, Л. Толстой, А. Платонов). Этим убеждениям отвечали социальные формы наивного поведения (юродство, францисканство; разного рода «уходы»: «в природу», «в народ», «на войну», «к цыганам» и т.п.). Гипертрофия неотмирной наивности росла тем стремительнее, чем более изощренным оказывался социальный символизм поведения за церковной оградой, так что православие приходит даже к эстетизации наивности: особую ценность снискала возможность постижения истины в состояниях умудренного «невежества» и внерефлективного церковного купножития; см. так наз. «художество художеств» святых подвижников, подлинных детей Божьих. Н. трактуется как чистота сердца и свобода от лукавого. Н. в этом контексте оказывается бытовым (келейным или сдержанно–мирским) эквивалентом «софийного», «ангельского», «детского» и «женственного». Этот ряд вошел в мировоззренческие вертикали русской софиологии, а в плане стилистической атрибутики богородичных икон примирил настроение «умиления» и трагически взрослую серьезность взгляда Младенца. Эпизодические замечания русских мыслителей о наивности связаны, в основном, с философемой души (см. итоговую формулу М. Бахтина: душа есть «наивность в духе»). Н. как человеческий фактор и возрастная доминанта не имеет внутреннего углубления: лишенная средств защиты и компенсации, она сама по себе является нерушимым щитом девственной первоприроды неопосредованного понятием сознания. Н. стала качеством и средством убеждения в утопиях. Культура как труд рефлексии и зодчества смыслов по определению не может быть наивной, но существует культура наивности, отраженная искусством в его кризисном состоянии; в последнем случае мы имеем дело или с жанровой мимикрией наива (городской фольклор, литературная сказка, мультипликация, реклама, женские формы арго), либо с идеологической игрой в формах ментальной агрессии, направленной на обыденное сознание (риторическая Н. призыва, лозунга, плаката, имитации обрядности, политический шаманизм и бытовая магия). Патология культуры демонстрирует негативную обратимость наива в мире необратимой ответственности (наивное отчаяние «тяжелого» рока, наивная жестокость порно, инфантильный языковой эпатаж постмодерна). Обратимая Н. выражается в исторической амнезии общества («старомодное» отождествляется с «наивным» и дезавуируется). Н., фиксируемая в типах поведения героев художественной литературы, насыщается как общечеловеческими (Дон Кихот, кн. Мышкин), так и национальными («тургеневские девушки», институтки-смолянки, бестужевки; чудаки Диккенса и «чудики» В. Шукшина) этическими ценностями. Бытовая педагогика Англии XVIII–XIX вв. возводит Н. в ранг женской добродетели, а дальневосточная эстетика миниатюрных предметов искусства возвращает нас к катартическому переживанию наивности как исконно-«хтонической», чистой правды, противостоящей всем формам мирового знакового лицедейства. Отражение наивного видения у Т. де Лотрека, П. Филонова, М. Шагала, Н. Пиросманишвили, Е. Честнякова хранит и завещанный Достоевским опыт демонических спекуляций на наиве (см. анализ альтруизма как наивного эгоизма или сюжетную мотивировку поступков раскольникова и Подростка с позиций наивно-утопических филантропических намерений в трудах достоеведов). Персонология в ХХ в. отыскала в наивности и детскости необходимое условие становления трагического внутреннего опыта: «Детскость – это состояние, в которое мы помещаем существо наивное <…>, которое выводим, даже не особенно желая этого, к тому месту, где располагается наше собственное бытие» (Батай Ж. Внутренний опыт. СПб., 1997. С. 82).

Тексты: Достоевский Ф. М. Идиот, 1868; Подросток, 1875; Николай Кузанский. Простец об уме; Платонов А. П . Фро, 1927; Сокровенный человек, 1928; Происхождение мастера, 1929; Сартр Ж.–П. Слова, 1963–1964; Сологуб Ф. К. Наивные встречи, 1910; Толстой Л. Н . Власть тьмы, 1887; Хозяин и работник, 1895; Кому у кого учиться писать, крестьянским ребятам у нас или нам у крестьянских ребят (1862); Уортон Э. Век наивности? 1920; Федоров Н.Ф. Записка от неученых к ученым, кон. 1870–х.; Шлегель Ф. Эстетика. Философия. Критика: 2 т. – М., 1983. Т. 1. – С. 291–292, 307–308.

Исследования: Библер В.С. Образ простеца и идея личности в культуре Средних веков // Человек и культура. – М., 1993. – С. 81–124; Елачич Е.А. О глупости и борьбе с ней. Опыт биолого–психологического понимания вопроса о глупости. – СПб., 1914; Криста В . О смысле и бессмыслице наивности, 1973 // Криста В . От первого лица. – М., 1990. – С. 78–86; Кликс Ф ., Пробуждающееся мышление. У истоков человеческого интеллекта. – М., 1983; Кон И.С. Психология ранней юности. – М., 1989; Кривонос В.Ш. Инфантилизм и инфантильный герой в «Петербургских повестях» Н.В. Гоголя // Russian Studies. – СПб., 1996. Т. II. № 3. – С. 111–130; Лурия А.Р. Маленькая книжка о большой памяти (Ум мнемониста). – М., 1968; Пиаже Ж. Избранные психологические произведения. – М., 1967; Полани М. Личностное знание. – М., 1985; Поршнев Б.Ф . О начале человеческой истории (Проблемы палеопсихологии). – М., 1974; Принцип развития в психологии. – М., 1978; Руднев В.П . «Злые дети» и мотив «инфантильного поведения» в романе «Бесы» // Проблема автора в художественной литературе. Ижевск, 1990. С. 105–111; Токарский А.А . О глупости // Вопросы философии и психологии. – 1896. Кн. 5 (35). – С. 679–698; Ходасевич В.Ф Глуповатость поэзии, 1927 // В. Ходасевич. Колеблемый треножник. Избранное. – М., 1971. – С. 191–196.

ОДЕЖДА

Внешне-предметное или символическое (татуа) облачение тела. «Одежда находится в непосредственном соприкосновении с человеческим телом, она его окружает (этим. – поставлена о-круг (человека), ср. прасл. *о-ded-Áа от и.-евр. *dhк – «ставить», «полагать»), хранит его тепло, образуя первую, ближайшую зону иррадиации человеческого начала» ( Топоров В. Н . Миф. ритуал. Символ. Образ. М., 1995. С. 62). Мифология О. связана с первыми запретами (на инцест, обнаженность и пр.); первый человечески самостоятельный поступок по искушении Евы мотивирован открытием наготы и рождением стыда: «…и узнали они, что наги, и сшили смоковные листья, и сделали себе опоясания» (Быт. 3, 7). Яхве самолично выступил в роли портного: «И сделал Господь Бог Адаму и жене его одежды кожаные; и одел их» (Быт. 3, 21). Инструктивные тексты с чертами философии О. создавались во все эпохи. Лукреций Кар считал «укрытость» всего живого его естественным атрибутом (О природе вещей. IV, 935-6), а Платон советовал «не портить силу головы и ног, облекая их лишними покровами» (Зак. 942d). Греческая античность не знает противопоставления лица и тела; их разделила римская тога, а позднее – хламида святого; ренессанс приучил к любованию антикизован-

Лексикон