Наука и философия модерна в плену «клеточной власти» таблиц: модели, метафоры, аналогии

Рассудок, распределяющий все по таблицам, … дает только оглавление к содержанию, но не дает самого содержания.

Г.В.Ф. Гегель

Продолжая тему, начатую в работе «Эволюция табличного метода в истории философии: от мистики Древнего Востока до новоевропейского мышления» [1], следует отметить, что Новое время стало для европейской философии поистине эпохой ее пленения в сетях «клеточной власти» табличного метода. С наступлением эпохи модерна старые оккультные и мистические концепции столкнулись с новой материалистической наукой Лондонского королевского общества и Французской академии наук. Мыслители стали отстаивать понятные тексты, помогающие не зашифровывать знания, а, напротив, открывать их всем.

«Таблицы Бэкона» – это уже не магический способ проникновения в тайные смыслы, а “точный” инструмент описания, объяснения и предсказания явлений природы», и он кажется радикальным «лишь на фоне схоластического стиля “высасывания” теории “из пальца” книжных текстов» [2, с. 9]. Примечательно, что вплотную к данному методу еще в XIII в. подходил его однофамилец Роджер Бэкон [3, с. 4]. «Таблицы сущности и присутствия, отклонения и сравнений» Ф. Бэкон понимал как приемы открытия на основе эмпирических фактов. Позже ход вывода по альтернативной дизъюнкции имел большое значение в новоевропейской науке (Р. Бойль, Ч. Дарвин, Л. Пастер) [4, с. 69]. Бэконовская таблица № III стала прообразом метода сопутствующих изменений Д.С. Милля [5, с. 185], который в своей логике следовал идеям родоначальника новоевропейского эмпиризма. C другой стороны, согласно Эммону Баху, «бэконовский метод регистрации данных опыта в “таблицах” уступает место кеплеровскому методу гипотез…» [6, с. 376].

Один из основателей Лондонского королевского общества, епископ Дж. Уилкинс (1614– 1672) разделил все известные ему знания на сорок разделов, полагая, что сравнение всех вещей по его таблицам будет «кратчайшим и простейшим путем к подлинному знанию о мире» [7, с. 33]. Эти идеи не канули в Лету, так как позже, через Лейбница, они дополнят теории искусственных языков [8, с. 230–232]. Примечательны так называемые «Таблицы Далгарно» английского лингвиста Дж. Далгарно, нашедшие отражение в его работе «Искусство обозначений, общепонятные универсальные характеры и философский язык», которые, согласно У. Эко, «в отличие от таблиц Уилкинса, весьма скудны по содержанию» [9, с. 234].

Член королевского общества Ричард Бентли (1662–1742) в Бойлевских лекциях говорил о неких «вечных таблицах здравого разума», необходимых для опровержения атеизма [10, с. 34–35].

Р. Декарт в «Правилах для руководства ума» указывал на необходимость составления таблиц в процессе познания как способа удержания в памяти малозначительных деталей [11, с. 146].

Для демонстрации рациональности христианской веры Б. Паскаль создал «Пари Паскаля», по сути, таблицу, основанную на комбинации дихотомий: «Бог есть – Бога нет», «я верю в Бога – я не верю в Бога». Позже американский философ У. Джеймс прокомментировал «Пари» как азартную игру, высказав тем самым гениальную догадку о матричной форме представления теории игр (теоретико-игровые платежные матрицы с исходами, например «Дилемма Узника»). Общим знаменитым решением «Пари Паскаля» стало высказывание У. Джеймса: «Нельзя попасть в Рай одной религии, не попав в Ад всех других». Следует отметить, что у мысленного эксперимента Паскаля был теоретический предшественник, именуемый «Пари раба», который приписывают Пьеру Абеляру.

Т. Гоббс в «Левиафане» разработал таблицу «различных предметов знания», отмечая произвольный характер аристотелевской таблицы категорий и утверждая, что он «еще не видел сколько-нибудь заметной пользы от применения этих категорий в философии» [12, с. 94]. В работе «О теле» мыслитель построил собственную таксономическую «таблицу категорий» [13, с. 231]. Дж. Локк в рамках tabula rasa, которую, видимо, заимствовал у Аристотеля, сравнивавшего душу с восковой табличкой, пытался анализировать «чистую основу» сознания. В «Опытах о законе природы», рассуждая о степени врожденности закона нравственности, писал: «Мы не говорим, что этот закон природы предстает как бы записанным на таблицах в наших сердцах…» [14, с. 9–10].

Главным апологетом табличного метода стал Лейбниц, который искал некий «род общего реестра всех вещей» и составлял с этой целью таблицы. Он писал: «Составляя такие таблицы познаний, я нашел, что эти деления и подразделения и составляют связь мыслей…» [15], «…мое изобретение, построенное на всей полноте разумения, станет судией в спорах, толмачом понятий … таблицей мыслей…» [16, с. 10], подмечая также и минусы: «…редко анализ бывает чистым, ибо в поисках средств мы по большей части наталкиваемся на искусственные приемы, проистекающие … словно из таблицы или свода изобретений, и [мы] их тут же применяем: но ведь это – нечто синтетическое» [17, с. 231]. Позже эту же мысль повторит В. Гейзенберг: «…чи-стая эмпирия бесплодна, поскольку бесконечные, лишенные внутренней связи таблицы в конечном счете душат ее…» [18, с. 273].

Итак, в XVII–XVIII вв. формируются проекты всеобщей науки о порядке, что позволяет, по мнению Н.С. Автономовой, «ввести в познание вероятность, комбинаторику, исчисления, таблицы, в которых сложные сочетания элементов выводятся из их простых составляющих» [19, с. 12].

Повсеместное распространение получили статистические таблицы, в частности, после выхода в 1741 г. работы датского ученого И. Анхерсена «Описание культурных государств в таблицах». Общеизвестно, например, что представителей немецкой школы в статистике презрительно называли «рабами» таблиц, а химиков, занимавшихся построением «таблиц сродства», – «мастерами таблиц» (Tabelen dressler) [20, с. 612]. Прусский император Фридрих Вильгельм II издал указ, согласно которому многочисленные сведения, считавшиеся государственной тайной, сводились в «Исторические таблицы» (Historische Tabellen). Особенную популярность приобрели «Таблица Царства животных» К. Линнея и классификация Ж. Бюффона. З.А. Сокулер справедливо подмечала особенность этой эпохи: «Стремление уподобить дисциплинарное пространство большой таблице шло рука об руку с пристрастием к таблицам в науке» [21, с. 67].

Член Французской академии Пьер Луи Лакретель (1751–1824) мечтал о создании таблицы всех родов преступлений и наказаний [22, с. 52]. Фуко называл Лакретеля этаким «Линнеем для области преступлений и наказаний» [23]. Французский священник и педагог Жан-Батист де ла Салль (1651–1719) мечтал о классе, который «образовал бы единую большую таблицу с многочисленными графами под пристальным “классификаторским” надзором учителя» [24].

Д. Дидро в работе «Мысли к истолкованию природы» полагал, что таблицы могут помочь не слишком талантливому исследователю найти нужное направление [25, с. 322], а его «Энциклопедия» содержала 11 томов таблиц и специальные статьи, посвященные классификациям наук. Гельвеций в работе «Об уме» выразил необходимость «составить физические, метафизические, моральные и политические таблицы, где были бы с точностью указаны все различные степени вероятности и, следовательно, уверенности, с которой надо принимать каждое мнение!» [26, с. 156].

Английский мыслитель Ч. Бэббидж (1792–1871) попытался вообще поставить точку в этом вопросе и предложил поместить в таблицы все – начиная с астрономических величин и заканчивая числом студентов в знаменитых университетах и книг в крупных библиотеках.

Механистическая склонность к порядку царила во многих отраслях новоевропейской науки и философии, стремление все классифицировать и располагать на своем месте оказало огромное влияние на так называемую социоматрицу европейского общества и его культуру. Примечательно, что попытка Петра I скопировать европейские порядки закончилась организацией в России некоей социальной матрицы-таблицы «Табели о рангах», которая упорядочила социальные отношения в стране.

Гегель критиковал «табличность» при изложении философских систем, указывая на недопустимость сведения научной формы до «безжизненной схемы (Schema)» или призрака (Schemen), а научной организации – до таблицы [31, с. 26]. Сравнивая таблицы со скелетами с наклеенными на них ярлыками и закрытыми ящиками с прикрепленными к ним этикетками в бакалейной лавке, мыслитель утверждал, что таблица упускает и утаивает «живую суть дела» [32, с. 27–28], а «рассудок, распределяющий все по таблицам, … дает только оглавление к содержанию, но не дает самого содержания» [33, с. 28].

Ф. Ницше метафорически использовал понятие таблицы, рассуждая о «таблицах ценностей», «таблице побед над самим собой» [34, с. 101], о том, что все мыслители «заполняют некую краеугольную схему возможных философий» [35, с. 250]. Позже «периодическая таблица» возможных философий была впервые сформулирована в 1914 г. Р. Штейнером в работе «Человеческое и космическое мышление».

Отец позитивизма О. Конт, «не руководствуясь анатомией и будучи априори убежденным в том, что работы анатомов подтвердят его классификацию» [36, с. 10], составил «таблицу мозга», из которой явствует то, что человек – существо эгоистичное [37, с. 62].

В рамках утилитаризма И. Бентам разработал «сравнительную таблицу удовольствий» и «таблицу супружеств, которые должны быть запрещаемы».

Выстраивая концепцию языковых игр, Л. Витгенштейн в «Философских исследованиях» описал механизм игры № 86, который включал в себя таблицу как способ построения самой игры [38, с. 105].

«Таблица Биона», представлявшая собой структурированное представление развития мысли в процессе работы аппарата мышления, примечательна для психоаналитической философии [39].

В наше время термин «таблица» часто заменяют понятием «матрица» (лат. matrix – «первопричина»). В философии науки Т. Кун ввел понятие дисциплинарной матрицы, а также сравнивал алгоритм поиска нового элемента по таблице Менделеева с механизмом научного открытия [40, с. 87]; Карл Поппер составил «таблицу противоположностей» применительно к идеям Парменида в духе известной таблицы пифагорейцев [41, с. 65].

Для эвристики немаловажное значение имеет метод многомерных матриц-таблиц, или «морфологический ящик», «куб» Фрица Цвики (1898–1974). Суть последнего заключается в том, что, например, в инженерии новая конструкция продуцируется из конечного числа комбинаций известных элементов (параметров), или известных с неизвестными.

Что касается вопроса об общефилософской рефлексии табличного метода, по нашему мнению, наиболее глубокую его ревизию провел М. Фуко. Вдохновленный метафорой Борхеса о «некой китайской энциклопедии», он рассуждает о проблеме вообще какого-либо «причудливого» перечисления чего-либо в четко структурированной таблице. Саму таблицу Фуко, с одной стороны, понимает традиционно – как «область, где начиная с незапамятных времен язык пересекается с пространством» [42, с. 30], с другой – как причудливую форму познания, где, как на «операционном столе», «зонтик встречает швейную машину». Классификацию Борхеса Фуко называет «атласом невозможного», в котором изъято «место» и, следовательно, становятся возможными утешающие человека утопии [43, с. 29]. Таблица, согласно Фуко, всегда непременно связана с так называемой «клеточной властью» [44, с. 218].

Структуралист К. Леви-Стросс, пытаясь найти «последнюю структуру», полагал, что в будущем ЭВМ решат многие лингвистические проблемы путем создания некой «периодической таблицы лингвистических структур» [45]. Рассуждая о мировоззренческой роли таблицы, постструктуралист Р. Барт задавал риторический вопрос: «Читая любую классификацию, вы испытываете желание самому занять место в этой таблице: где ваша клетка?…» [46, с. 117–118].

Постмодернист Ж. Бодрийяр в работе «К критике политической экономии знака» предлагает «общую» таблицу «всех стоимостей».

В экзистенциализме интерес представляет так называемая кватерность, или четверица (Das Geviert), в философской системе М. Хайдеггера – образ четырехкратной симметричной структуры в виде перекрещивающихся линий, напоминающих крест.

Что касается классиков философии истории, то О. Шпенглер в «Закате Европы» составил «таблицу одновременных духовных эпох», Н.Я. Данилевский в работе «Россия и Европа» построил таблицу, связывающую национальность ученого и научные достижения [47, с. 187], А. Тойнби в «Постижении истории» использовал огромное количество таблиц.

Вопрос о табличном методе в русской философской мысли требует отдельного и крайне кропотливого исследования, ограничимся лишь известными концепциями: Вл. Соловьев – «таблица тройного деления: абсолютное, логос, идея» [48]; П.Г. Щедровицкий – «фасеточное зрение» и «условия полиэкранной организации пространства работы» [49, с. 68–73]; метафоры Э.В. Ильенкова о «философской таблице умножения» [50, с. 206–212]; комбинаторные опыты с научной методологией А.И. Уемова [51, с. 40]; периодическая таблица системы «природа – человек – общество» Х.А. Барлыбаева [52, с. 58–65] и др.

Итак, феномен таблицы в истории философии всегда высвечивал именно те структуры и связи, которые стандартно ускользали из поля зрения при линейном созерцании и описании. Но также важно понимать и то, что таблица для философского мировоззрения была лишь орудием и сам мыслящий наблюдатель, будучи творчески избыточным для «клеточной власти», всегда пытался покинуть ее пределы. В отношении последнего особенно точно подметил Ральф Уолдо Эмерсон: «…душа держится поодаль от слишком тривиального и микроскопического изучения мировой таблицы» [53, с. 665].

Ссылки:

• 1.    Макулин А.В. Эволюция табличного метода в истории философии: от мистики Древнего Востока до новоевропейского мышления // Общество: философия, история, культура. 2015. № 6.

• 2.    Юлов В.Ф. Научное мышление. Киров, 2007. 252 с.

• 3.    Субботин А.Л. Концепция методологии естествознания Джона Гершеля. М., 2007. 83 с.

• 4.    Платт Дж. Метод строгих выводов // Вопросы философии. 1965. № 9.

• 5.   Розов Н.С. Историческая макросоциология: методология и методы. Новосибирск, 2009. 412 с.

• 6.  Эко У. Отсутствующая структура. Введение в семиологию. СПб., 1998. 478 c.

• 7.    Large A. The Artificial Language Movement. London, 1985. 256 p.

• 8.    Соломоник А. Философия знаковых систем и язык. Минск, 2002. 408 с.

• 9.    Эко У. Поиски совершенного языка в европейской культуре. СПб., 2007. 423 с.

• 10.  Кузнецов Б.Г. Ньютон. М., 1982. 146 с.

• 11.  Декарт Р. Сочинения : в 2 т. Т. 1. М., 1989. 654 с.

• 12.    Мееровский Б.В. Гоббс. М., 1975. 208 с.

• 13.    Огурцов А.П. Категории // Новая философская энциклопедия : в 4 т. Т. 3. М., 2010. С. 231.

• 14.    Локк Дж. Сочинения : в 3 т. Т. З. М., 1988. 668 с.

• 15.    Филиппов M.M. Готфрид Лейбниц: жизнь, общественная, научная и философская деятельность [Электронный ресурс]. СПб., 1893. URL: http://az.lib.ru/f/filippow_m_m/text_1893_leibnitz.shtml (дата обращения: 10.06.2015).

• 16.    Эко У. Поиски совершенного языка ...

• 17.  Нарский И.С. Готфрид Лейбниц. М., 1972. 239 с.

• 18.  Гейзенберг В. Шаги за горизонт. М., 1987. 366 с.

• 19.    Антонова О.А. Современные проблемы использования табличных методов в логике : дис. … д-ра филос. наук. СПб., 2005. 346 c.

• 20.    Гегель. Сочинения. Т. 2: Философия природы. М. ; Л., 1934.

• 21.    Сокулер З.А. Знание и власть: наука в обществе модерна. СПб., 2001. 238 c.

• 22.    Фуко М. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. М., 1999. 478 c.

• 23. Там же.

• 24. Там же.

• 25.    Дидро Д. Мысли об объяснении природы // Собрание сочинений. М. ; Л., 1935. Т. I. С. 299–356.

• 26.    Гельвеций. Сочинения : в 2 т. Т. 1. М., 1973. 647 с.

• 27.    Реале Дж., Антисери Д. Западная философия от истоков до наших дней. Кн. 2: Средневековье (от Библейского послания до Макиавелли). СПб., 1997. 354 с.

• 28.    Хайдеггер М. Кант и проблема метафизики [Электронный ресурс]. М., 1997. URL: http://www.vixri.com/d/a_filosof/Xaj-degger%20M.%20_Kant%20i%20problema%20metafiziki.pdf (дата обращения: 10.06.2015).

• 29.  Ренувье Ш. Новая философская энциклопедия : в 4 т. Т. 3. М., 2010. С. 443.

• 30. Брюшинкин В.Н. О логических ошибках в кантовской таблице суждений // Кантовский сборник. Калининград, 2008. №

• 31.    Гегель. Сочинения Т. 4, ч. 1: Система наук: ч. 1. Феноменология духа. М. ; Л., 1959. XLVIII, 438 с.

• 32. Там же. С. 27–28.

• 33. Там же. С. 28.

• 34.    Гранье Ж. Ницше. М., 2005. 159 с.

• 35.    Ницше Ф. Сочинения : в 2 т. Т. 2. М., 1996. 846 с.

• 36.    Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении. М., 1994. 602 с.

• 37.  Гуревич П.С. Философия человека. Ч. 2. М., 2001. 206 c.

• 38.  Витгенштейн Л. Философские работы. Ч. I. М., 1994. 694 с.

• 39.    Kurth F. Using Bion’s Grid as a Laboratory Instrument: A Demonstration // Do I Dare Disturb the Universe / ed.: J.S. Grotstein. Karnak (Book) Ltd., 1983. P. 115–137.

• 40.    Кун Т. Структура научных революций / с ввод. ст. и доп. 1969 г. М., 1977. 300 с.

• 41.    Поппер К. За пределами поиска инвариантов // Вопросы истории естествознания и техники. 2003. № 2. С. 674–702.

• 42.    Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. СПб., 1994. 406 с.

• 43.    Там же. С. 29.

• 44.    Фуко М. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. М., 1999. 478 c.

• 45.    Леви-Стросс К. Структурная антропология. М., 2001. 510 с.

• 46.    Ролан Барт о Ролане Барте. М., 2002. 288 с.

• 47. Данилевский Н.Я. Россия и Европа. М., 2008. 702 с.

• 48. Лосев А.Ф. Вл. Соловьев. М., 1983. 206 c.

• 49. Щедровицкий П.Г. С чем войдем в XXI век : стеногр. одноим. докл. // Народное образование. 1992. № 5/6. С. 68–73.

• 50. Ильенков Э.В. Пройдена ли таблица умножения? // Ильенков Э.В. Искусство и коммунистический идеал : избр. ст.

• 51.    Уемов А.И. Системный подход и общая теория систем. М., 1978. 272 с.

• 52.    Барлыбаев Х.А. Периодическая таблица системы «природа – человек – общество» // Философия и общество. 2009. № 2. С. 58–65.

• 53.    Антология мировой философии : в 4 т. Т. 3. М., 1971. 760 c.

2 (28). С. 7–22.

по философии и эстетике. М., 1984. С. 206–212.