Нейролиния как концептуальный ответ на проблему темпоральности

Введение . Проблема темпоральности раскрывалась в работах представителей феноменологии через призму анализа феноменов сознания и анализа бытия (Гуссерль, 1994; Сартр, 2000; Хайдеггер, 1993); критиковалась имманентная противоречивость внутри линейной темпоральности просвещения (Хоркхаймер, Адорно, 1997); а также классический подход, предполагающий наличие стандартной темпоральной дихотомии (Элиаде, 1987; Ясперс, 1991).

Существующие концепции природы темпоральности кажутся недостаточно актуальными для релевантного ответа на современные вызовы, так как однобоко рассматривают существующую проблему. Например, в феноменологии представление о времени замыкается на сознании либо осмысляется онтологически, игнорируя психологические факторы. В критике франкфуртской школы представлен противоположный подход – социальные и психологические факторы становятся основными, а онтологический и феноменальные аспекты игнорируются.

Актуальность данной работы заключается в преодолении ограниченности существующих бинарных оппозиций, которые демонстрируют свою недостаточность для релевантного описания

темпорального опыта человека в XXI в. С одной стороны, классическая линейная модель, унаследованная от иудео-христианской традиции и радикализированная проектом Просвещения, подвергается обоснованной критике за свой мифологизированный и тотализирующий характер, ведущий к репрессивным социальным практикам. С другой – возврат к архаической циклической модели невозможен в условиях уникального, необратимого исторического опыта современности.

Методологическая особенность работы состоит в предложении нового инструментария для анализа темпоральности через изучение существующих представлений о темпоральности. Кризис больших нарративов и метафизических систем требует обращения к постметафизическим и междисциплинарным подходам. В качестве такового в статье предлагается концепция нейролинии, заимствованная из нейрографики.

Основная часть . Чтобы раскрыть проблематику темпоральности с использованием нейрографики, рассмотрим концепцию цикличного времени, которая радикально отличается от современного представления о времени как прямой линии, уходящей из прошлого через настоящее в будущее. Основой цикличного времени является идея о том, что в мире все подчинено закону вечного повторения: рождения, расцвета, упадка, смерти и последующего возрождения (Элиаде, 1987: 90– 91). Такое мировоззрение было доминирующим в древних аграрных обществах, чья жизнь неразрывно связывалась с природными ритмами. К примеру, понятие года часто передавалось через мифы как иллюстрация цикличности времени, где весна – это рождение жизни, лето – рассвет, осень – старение, зима – смерть и новое рождение весной. Знаменитый миф о Персефоне, согласно современным исследователям, символизирует воскрешение весны, а также жизни. Однако цикличность запечатлена не только в мифах, но и в философских концепциях. Античный мир мыслил категориями циклов: учение о «вечном возвращении» у пифагорейцев и стоиков, платоновский «год», по истечении которого души возвращаются к исходной точке.

Ярче всего модель цикличного времени выражена в древнеиндийской философии, в учении о югах – громадных мировых циклах, последовательно сменяющих друг друга от Золотого века (Сатья-юги) к эпохе упадка и раздора (Кали-юге), после чего мир погибает (Элиаде, 1987: 108), но не окончательно, а очищается и возрождается для нового цикла.

Даже на уровне человеческой жизни рождение и смерть были не абсолютным началом и концом, а переходными точками в бесконечной цепи перерождений (сансаре), где настоящее существование определялось законами кармы – последствиями действий в прошлых жизнях.

Однако на смену цикличным представлениям в европейской культуре пришла идея линейного времени. Генезис ее представляет собой фундаментальный сдвиг в сознании человечества, переход от восприятия реальности как вечного круговорота к видению ее как уникального, необратимого и целенаправленного процесса.

Рождение идеи линейного времени традиционно связывают с уникальным религиозным и философским мировоззрением древних евреев, которое было радикально переосмыслено и универсализировано в контексте христианства (Ясперс, 1991: 31). В отличие от циклических моделей Древней Греции, Индии или Месопотамии, ветхозаветная традиция совершила революцию, утвердив время как линию, имеющую начало, развитие и конец (Gould, 1987: 24–26). Однако здесь стоит подчеркнуть, что в среде исследователей нет четкого консенсуса по данному вопросу. Например, некоторые из них указывают, что уже в христианском обществе был синтез циклического и линейного времени (Гуревич, 1984: 47). Согласимся с такой позицией, но подчеркнем, что в первую очередь здесь речь идет об идейном концепте и его влиянии на философию.

Ключевым моментом, разделяющим языческое и авраамическое мышление, является представление о Боге как о Творце, который является всемогущим, а также не рождается из первозданного хаоса и творит мир ex nihilo (Головашина, 2012: 271) единовременным актом свободной воли: «Посмотри на небо и землю, и, видя все, что на них, познай, что все сотворил Бог из ничего» (Марк, 7: 28)1. Этот акт творения является абсолютным началом времени и истории, которые тем самым приобретают уникальность и необратимость.

Развитие концепта линейности происходит через идею Завета. Бог заключает с избранным народом договор, который разворачивается в истории через призвание Авраама, Исход из Египта и т. д. Пророки развили эту концепцию, интерпретируя события как божественное наказание или руководство, имеющее целью исправление народа и ведущее к грядущему мессианскому исполнению истории. В таком контексте возникает история, которая обретает направление и цель – движение к спасению и установлению Царства Божия. Христианство, возникшее в лоне этой иудейской апокалиптической традиции, довело логику линейного времени до кульминации, сделав ее универсальной для всего человечества.

Центром истории стало Боговоплощение – уникальный, неповторимый и окончательный событийный пункт. Он разделил всю историю на две части – до Рождества Христова и после, придал времени четкую структуру и необратимость, поскольку спасение было явлено однажды и навсегда (Collingwood, 1946: 49–52). Будущее в таком контексте не возвращается, но идет к четкому концу – Второму пришествию, Страшному суду и воскресению мертвых. Эта эсхатологическая перспектива – ожидание конца истории – является краеугольным камнем линейного времени.

Философски его концепция была развита и секуляризирована в эпоху Просвещения. В данный период религиозная эсхатология трансформировалась в идею безграничного прогресса. А именно – в веру в то, что человечество через разум и науку может найти решение на самые сложные задачи.

Пожалуй, самым ярким примером такого перехода является немецкий философ Г.В.Ф. Гегель. Связь между представлением о линейном времени и европейским рационализмом (Pippin, 1989: 154) в его философии является фундаментом для понимания немалой части современной западной мысли.

«Итак, выше всего во внутреннем мире мышление. Человек несвободен, если он не мыслит, потому что тогда он относится к чему-либо другому» (Гегель, 2000: 441). Из данной цитаты видно, что европейский рационализм ознаменован верой в то, что разум является одним из краеугольных инструментов познания. Такая позиция требует соответствующей темпоральной модели. Циклическое время с его вечным возвращением одного и того же было неприемлемо для рационалистического проекта, нацеленного на кумулятивное накопление знания и поступательное движение к Истине. Ему требовалось время – линейное и, что важно, имеющее внутреннюю логику, направление и конечную цель.

Г. Гегель синтезировал рационализм с христианско-иудейским хилиазмом, но полностью секуляризировав последнее. Согласно философу, история имманентно самораскрывается через человеческий разум (Рапопорт, 2011: 81–82). В его системе линейное время становится материей, в которой разворачивается диалектический процесс самопознания Абсолютного Духа. В современном мире множество исследователей Г. Гегеля не могут найти консенсус, пытаясь ответить на вопрос: что такое Абсолютный Дух? В данной статье будем придерживаться мнения, что Абсолютный Дух в рассуждениях Гегеля – это имманентная субстанция бытия, которая изначально обладает всей полнотой истины, но лишь в себе, как потенция. Раскрытие ее – цель исторического процесса. Согласно Г. Гегелю, в планомерном развитии истории находится одна из фундаментальных основ нашей жизни – осознание свободы.

Связка между историей и свободой возникает вследствие осознания исторического процесса в качестве диалектики раба и господина (Рапопорт, 2011: 81–82). Именно борьба в данной дихотомии расставляет роли в истории так, что господа всячески ищут признания, а рабы ведут прогресс вперед. Но почему исторический процесс принадлежит рабам, ведь именно они те, кто, на первый взгляд, лишен свободы. Вся суть заключается в сложной борьбе за признание между рабом и господином.

По мнению Г. Гегеля, изначально люди не имели никакого социального статуса, их жизнь протекала посредством инстинктов. Но в какой-то момент у человека появляется самосознание, он осознает собственную непохожесть на другие предметы. В ходе такого столкновения человек понимает, что он не является никем другим, кроме самого себя. Однако возникает ситуация, когда человек встречает Другого и видит в нем некую схожесть, а именно, похожее на свое самосознание (Гегель, 2000: 98). Г. Гегель считает, что в этот момент у человека возникает внепри-родная потребность в признании (Гегель, 2000: 99). Она выражена в присвоении себя к некоторой идентичности и с необходимостью ведет два самосознания к дуэли, по итогам которой одно самосознание оказывается господином, а второе – рабом: «Отношение обоих самосознаний … подтверждают самих себя и друг друга в борьбе не на жизнь, а на смерть. – Они должны вступить в эту борьбу, ибо достоверность себя самих, состоящую в том, чтобы быть для себя, они должны возвысить до истины в другом и в себе самих» (Гегель, 2000: 100).

Дуэль приводит к двум результатам: один человек проигрывает и становится рабом, а второй – выигрывает и приобретает статус господина. Он побеждает в дуэли и получает признание от своего противника, который в результате поражения становится рабом. В такой перспективе господин получает признание от раба. Рабы для господина – это вещи, поэтому они не достойны признавать других, а значит, господин продолжает свой поиск признания. То есть он, побеждая, не избавляется от потребности в признании, а значит, не становится свободным (Гегель, 2000: 119–120). «Господин относится к рабу через посредство самостоятельного бытия, ибо оно-то и держит раба; это его цепь, от которой он не мог абстрагироваться в борьбе, и потому оказалось, что он, будучи несамостоятельным, имеет свою самостоятельность в вещности» (Гегель, 2000: 101) Таким образом, потребность в признании для господина никогда не сможет реализоваться, так как всякий раз, когда он побеждает в дуэли другого человека, последний становится рабом и не может утолить его потребность в признании. Тем не менее господин всячески пытается сохранить мнимую свободу, даже путем собственной смерти. Это выражено у Г. Гегеля в сравнении образа господина как воина, который живет настоящим моментом и не смотрит в будущее.

Раб, будучи побежденным, не имеет буквальной свободы, так как подчиняется господину. Однако, в отличие от него, у раба нет потребности в признании. Также ему сопутствует страх и служение, что по итогу приводит раба к мудрости и познанию (Гегель, 2000: 104). Это значит, что раб имеет собственную уникальную и отличную от господина свободу. Характер ее приводит к тому, что, по мнению Г. Гегеля, раб творит историю. Диалектичность свободы и влияние на историю раба заключается в том, что, с одной стороны, он теряет потребность в признании, а с другой – на основании своего подчинения господину приходит к страху смерти, который ведет его к развитию наук.

Возвращаясь к линейности времени и развитию прогресса, именно здесь видно, что прогресс – это закономерный, необходимый и рациональный процесс. Каждая историческая эпоха, каждая форма культуры и государства представляют собой определенную ступень в этом самопознании Духа, воплощая все более адекватное понимание принципа свободы – от свободы для одного через свободу для некоторых к осознанию свободы как неотъемлемого права всех (Рапопорт, 2011: 82–83), что, по Г. Гегелю, было достигнуто в христианско-германском мире, то есть в протестантской Европе его времени. Движение это осуществляется диалектически: каждое данное состояние мира (тезис) порождает свое внутреннее противоречие (антитезис), их борьба и снятие (синтез) приводят к возникновению новой, более высокой формы, которая, в свою очередь, становится новым тезисом.

Совсем кратко указав на особенности гегелевского понимания истории, можем увидеть в них определенного рода апофеоз идеи линейного времени, доведенной до масштабов всей истории.

Но как понимание времени связано с концепцией нейролинии? Здесь стоит углубиться в критику Просвещения ХХ в. В первую очередь обратим свое внимание на работы франкфуртской школы, которые ярко критикуют центральный идеал Просвещения – разум.

Т. Адорно и М. Хоркхаймер показывают, что Просвещение внутри себя содержит саморазрушительную тенденцию. Она заключается в парадоксальной секуляризации, а именно, с одной стороны, Просвещение отказывается от религиозности, но с другой – выстраивает новую мифологию, основанную на примате разума (Хоркхаймер, Адорно, 1997: 18–20). Сам же разум становится сакральным идолом, вытесняющим этические неопределенности. Выражение одной единственной истины, основанной на разуме, сделало возможным создание тоталитарных режимов (Хоркхаймер, Адорно, 1997: 173–193). Это обеспечено политической эксплуатацией истины с помощью рационального мифа (Капустин, 2015: 71).

Можно заметить, что представители франкфуртской школы, обращаясь к диалектике через К. Маркса, критиковали самого яркого представителя Просвещения – Г. Гегеля, что кажется парадоксальным (Heid, 1980: 40), так как гегелевский метод оказался направленным против самого Г. Гегеля. Заметим, что франкфуртцы критикуют именно следствия социальных изменений через изменения в метафизике. То есть метод Г. Гегеля оказывается актуальным, однако метафизика его считается ошибочной.

Заметим, что современная нейронаука, изучая паттерны мышления, вводит концепцию нейролинии. Это устойчивые нейронные пути, по которым движется наше сознание, постоянно воспроизводя одни и те же мысли. Нейролинии – это элемент нейрографики, представляющий собой извилистую линию, никогда себя не повторяющую. Один из основных пунктов нейрографи-ческого подхода – противопоставление обычных линий с нейролиниями. Их разница заключается в том, что прямая линия выражает собой рациональный конструкт, нейролиния же – это во многом бессознательные мотивы нашей психики.

Основываясь на вышесказанном, можем выявить природу нашего убеждения, что линия обязательно почему-то должна быть ровной. Предположительно главным атрибутом понимания классической линии является давление идеологии Просвещения. Рациональность тонким образом подменяет естественную реальность, конструируя вокруг нее собственный миф. Иными словами, когда мы рисуем классическую линию, то на самом деле мы репродуцируем конструкт Просвещения.

В таком случае возможно ли утверждение, что нейролиния является чем-то естественным? Ответ явно неоднозначный. С одной стороны, само понятие линии является сконструированным, так как в природе его не наблюдается. Также невозможно сказать о естественности линий для человека в силу того, что все же более ранним представлением о времени было цикличное. С другой стороны, убежденность в его классической линейности оказывается относительно новым продуктом, так как она возникла в силу иудео-христианской традиции. В свою очередь нелинейность является чем-то более характерным для естественного поведения человека.

Укажем на такое разделение: так как европейская философия и цивилизация в первую очередь опирались на примат разума в синтезе с иудео-христианской философией, то положение о классической линейности во многом локально. Безусловно, что представление о классической линейности было возможно и в восточных культурах, однако, в буддийской религии, к примеру, акцент делается на отказе от личности. И даже с учетом того, что часто буддийские рассуждения рациональны, они все же предполагают языческое повествование, основанное на цикличности.

Представляется невозможным получить однозначный ответ на то, является ли нейролиния чем-то естественным или сконструированным. Однако точно можно сказать, что просвещенческая линейность времени и представление классической линии – это во многом продукт мифологической рациональности, скрывающей наши естественные проявления.

В такой перспективе нейрографика может являться актуальным ответом на современные экзистенциальные и психологические проблемы, так как подразумевает выстроенный на психологической теории отрыв от идеологии Просвещения. В рамках нейрографики нейролиния – это выражение бессознательных мотивов нашей психики (Мохова, 2019: 63), что дает нам возможность пробиться через конструкты Просвещения и корректно проанализировать собственную психику. Следовательно, нейролиния синтезирует в себе современное понимание о линейности и неповторимости времени, а также показывает иррациональность и бесструктурность темпоральности, отражая внутренние мотивы человеческой психики.

Заключение . Таким образом, в статье показана история трансформации понимания цикличного времени на линейное, последующая секуляризация последнего и критика секуляризации времени в философии франкфуртской школы. Было указано, что современное понимание линии в целом возникает из конструктов эпохи Просвещения и во многом связано с привилегированной рациональностью того времени. Из данного утверждения был сделан вывод о возможности альтернативного рассмотрения природы человека, вне конструктов просвещения. Одной из таких альтернатив стало рассмотрение бессознательных мотивов в психике человека через практики нейрографики. Данный концепт позволяет предложить новую модель времени, которая, наследуя принцип уникальности и необратимости от линейного подхода, одновременно отражает органичную иррациональность человеческого опыта, близкую к дорациональным, циклическим интуициям.