Новый "русский перевод" трактата "Об управлении империей" на фоне современных исследований

DOI:

Цитирование. Щавелев А. С. Новый «русский перевод» трактата «Об управлении империей» на фоне современных исследований // Вестник Волгоградского государственного университета. Серия 4, История. Регионоведение. Международные отношения. – 2020. – Т. 25, № 6. – С. 292–304. – DOI: jvolsu4.2020.6.24

Введение. Появление нового русского перевода такого классического византийского текста, как трактат «Об управлении империей» императора Константина VII Багрянородного, безусловно, является неординарным событием [6]. Я глубоко убежден, что издание любых переводов исторических источников на русский язык крайне полезно, даже если их качество может оказаться не слишком высоким. Появление новых, сделанных согласно различным принципам переводов древних и средневековых текстов обогащает и науку, и отечественную словесность. Думаю, что будет правильно предварить разбор появившегося издания кратким очерком состояния современных исследований трактата и некоторых проблем изучения Ромейской империи X в., без которых этот текст не может быть адекватно понят, переведен и интерпретирован. Сейчас в мировой науке наступил новый, очень плодотворный этап в изучении литературной деятельности византийского императора Константина VII Багрянородного (умер в 959 г.) и авторов его круга (см. ниже). Одновременно появилось несколько исследований, которые предлагают принципиально но- вые взгляды на политическое устройство Ромейской империи и само понятие того, что значило «быть ромеем» [19; 23; 34; 35], а также на другие важнейшие проблемы византийской истории X в., например, этнографических описаний соседних и отдаленных народов византийскими писателями [22] или политики и стратегии византийцев на ее восточном фронтире [38]. На наших глазах сбывается провидение У. Тредголда, написавшего новую глобальную историю Византии для тех, кому тесно в рамках старых концепций и аксиоматизированных интерпретаций [42]. Причем в 1997 г., когда писалась эта программная статья У. Тредголда, период Македонской династии в Византии уже длительное время оставался на периферии внимания исследователей, уступая, по крайней мере, по числу исследований, всем остальным хронологическим отрезкам византийской истории [42, p. 94, 96]. Показательно, что У. Тредгольд в работе жалуется на отсутствие биографии императора Льва VI Мудрого (правящий император в 886– 912 гг.), период правления которого он обоснованно считает перформативным для дальнейшей истории Ромейской империи [42, p. 93–94].

Теперь же в нашем распоряжении есть целых две биографии этого императора – «политическая» и, условно говоря, «концептуально-интеллектуальная» [31; 36]. Хотя новая история Македонской династии Ромейской империи IX–XI вв. еще не написана, но целый ряд необходимых блоков для нее уже подготовлен.

Обсуждение. Образец исследования текстов, созданных авторами круга императора Константина VII, задают монография и продолжающая ее статья А. Немета о знаменитом пятидесятитрехтомнике «Эксцерп-тов», своде-компиляции выдержек из произведений разных классических авторов [29; 30]. Эта монография сейчас является лучшим введением в проблематику «продуцирования» и «тиражирования» знаний о прошлом и настоящем при дворе Константина VII и его преемников. Основной же в новых исследованиях стала тема хронотопа (и техник хроното-пического дейксиса), то есть восприятия времени (истории) и пространства (географии) в текстах самого Константина VII и связанных с ним авторов. Точками историографической сборки современных идей здесь могут считаться статьи Н. Гола, П. Магдалино, А. Мар-копулоса и П. Шрайнера в очередном сборнике об эпохе и географии (реальной и воображаемой) мира императора Константина VII [20; 27; 28; 32]. Этот сборник 2018 г. принимает эстафету у знаменитого афинского сборника «Константин VII Багрянородный и его эпоха» 1989 г. [43] и ставит веху, отмечающую начало абсолютно нового историографического этапа. Следует также вспомнить две более ранних статьи П. Магдалино о продуцировании исторического знания и об образе ойкумены у византийских интеллектуалов во время правления императоров Льва VI и Константина VII [25; 26].

Наконец, за последние годы вышло несколько новых работ, посвященных непосредственно текстологии и стилистике текста трактата «Об управлении империей». Фундаментальная монография С.Р. Тохтасьева, формально посвященная «иноязычной лексике» трактата «Об управлении империей», на самом деле затрагивает гораздо более широкий спектр тем, представляя еще и очерки его стилистики, регистров языка, терминологического аппарата и прочтения ряда грамматически сложных мест [9].

Статья П. Коматины является попыткой рассмотреть трактат «Об управлении империей» как памятник византийской историографии и исторической мысли [24]. Как отмечает П. Коматина [24, p. 40], в новейшем обзоре жизни и творчества историков «средневизантийского периода» У. Тредголда этот текст совершенно не рассматривается [41]. П. Ко-матина четко высказал почти еретическую сейчас, но, на мой взгляд, очень правильную мысль, что текст «Об управлении империей» написан самим императором Константином VII [24, p. 39–40, 42, 58–62]. В первой части статьи показано, что все темы, которые подробно освещены в трактате, являются проекцией личных контактов Константина VII и его ближайших политических советников с правителями и послами окружающих народов. Трактат отражает реальную практику дипломатических переговоров, которые велись в Константинополе [24, p. 40–50]. Во второй части статьи прослеживаются связи и параллели трактата с другими синхронными «придворными» литературно-историческими текстами: «Тактикой» Льва VI Мудрого, «Жизнеописанием Василия I Македонянина» Константина VII и его анонимного соавтора, трактатом «О фемах» Константина VII, «Хроникой» Продолжателя Феофана (в узком смысле), «Хроникой» Симеона Магистра и Логофета, энциклопедией «Эксцерпты» и отдельными фрагментами компилятивного трактата «О церемониях» [24, p. 50–62]. В итоге П. Коматина убедительно показывает, что, с одной стороны, трактат «Об управлении империи» был вполне завершенным текстом, созданным в рамках большого проекта «новой истории» Ромейской империи, о котором сам Константин VII и (или) его анонимный соавтор говорят в «Проемии» к «Жизнеописанию Василия I Македонянина» [15, p. 10]. С другой же стороны, кодекс с трактатом не покидал императорского дворца, и лишь те его части, что отразились у Продолжателя Феофана оказались из вторых рук доступны более поздним авторам [24, p. 62].

Статья А.С. Щавелева предлагает сужение даты создания рукописи Paris. gr. 2009 по заказу кесаря Иоанна Дуки до 1059–1073 гг. [33, p. 681–683, 701]. Время работы над оригиналом трактата датируется им с 952 по 959 гг. [33, p. 686–688]. Также доказывается, что между дошедшим до нас кодексом и оригиналом трактата не было «промежуточного списка», как считали Д. Моравчик и Р.Дж.Х. Дженкинс [33, p. 684–685], к этому же выводу ранее пришел А. Немет [30, p. 130]. Им предложена идея, что текст был написан двумя авторами – самим Константином VII и его «Анонимным соавтором» [33, p. 688–701]. Как показал И. Шевченко, именно так шла работа над другим текстом Константина VII – «Жизнеописанием Василия I Македонянина» [15, p. 13*, 8–9]. Можно еще добавить, что почти так же шла работа над текстом «О боевом сопровождении» («De velitatione bellica» или «ПерГ лараброцуд»): «од таитуу еруф цгцаЭукйд гб/руотоу ovoav, еуурйфюд лрод Koivyv Хуо1теёаау, блюд ба хруо9а1 таиту, Е^Ефгто. кацо'г ларуууиуое, ка0’ ooov oTov те акр1рйд лер1 а^туд ауууурй0а1 каГ ларабобла то!д реЭг^уд» [39, р. 148] / «Он (император Никифор II Фока) на деле изучив- ший его (метод ведения военных действий под названием «у лараброцу») полезность; велел, как его применять, записать для общей пользы; он повелел мне как можно точнее его описать и передать преемникам» (перевод В.В. Кучмы с небольшими изменениями. – А. Щ.) [3, с. 118]. Иными словами, такова была обычная практика императоров при составлении трактатов и других литературных текстов: сделать некую базовую основу и передать ее для окончательной доработки анонимному соавтору.

На таком историографическом фоне появление обновленной реконструкции греческого текста трактата «Об управлении империей» и его нового русского перевода можно было бы только приветствовать. Однако переводчик Р.А. Гимадеев избрал крайне нетривиальную технику перевода и странный стиль сопутствующих комментариев.

Анализ. Уже само название, которое дал своему труду Р.А. Гимадеев, подражает, если не сказать, пародирует, старинные длинные титулы книг XVII–XIX веков. Воспроизводить его я не стал, приведя к некой условной современной норме. Думаю, что и профессиональные библиографы также ограничатся кратким условным обозначением. Далее Р.А. Гимадеев поделился в сопутствующих разделах своей книги представлениями об окружающей его действительности. В итоге по всему тексту Р.А. Гимадеева оказались обильно рассыпаны откровенно религизно-фундаменталистские, конспирологические и антисциентистские рассуждения [6, с. II, XVI– XX, 19, 294–296, 300–301, 303–304], зачастую автор позволяет себе намеки, которые можно счесть расистскими или антисемитскими [6, с. XVI–XVII, XX, 61, 298]. Похожий случай смешения жанра монографии с памфлетом был описан недавно А.И. Иванчиком на примере книги В.П. Яйленко [4]. Кстати, на злостные инвективы В.П. Яйленко в адрес коллег-ученых Р.А. Гимадеев ссылается очень одобрительно [6, с. XX]. Иногда автор предается личным воспоминаниям [6, с. XVIII– XIX]. Конечно, каждый волен вспоминать, как и что он хочет, но зачем это делать на страницах издания и перевода исторического текста? Стоит упомянуть и инфантильные, типичные для люмпенов, шутки и присказки, которыми

Р.А. Гимадеев обильно уснащает свой текст [6, с. II, XIX–XX, 227, 257, 290, 301].

Наконец, Р.А. Гимадеев яростно спорит с анонимными оппонентами, но по именам их называть упорно отказывается. Такое избегание имени противника в современном мире видится несколько устаревшей формой дискуссии. Апофеозом не слишком корректной полемики и скрупулезного выполнения описанного в этнографической литературе «обычая избегания» стала пренебрежительная оценка фундаментальной монографии С.Р. Тохтасье-ва [9] как «792 грамма макулатуры» [6, с. XX]. Точность указанного веса книги наводит на неприятную мысль, а не взвесил ли на весах Р.А. Гимадеев книгу своего заочного оппонента? Ссылка на книгу С.Р. Тохтасьева, конечно же, отсутствует, а сам он зовется только иносказательно: «Секретный Комментатор» [6, с. IV, XIX–XX]. Тем не менее, оставив в стороне попытки автора рецензируемой книги произвести историографический анализ, перейдем собственно к содержательной полемике.

Р.А. Гимадеев перевел текст трактата «Об управлении империей» не на современный русский язык (оставим на его совести насмешку над нашим великим русским языком и традициями русской классической литературы [6, с. XVI–XVII]), а на некое «высокое Славенорусское наречие» [6, с. XVIII]. Красоту этого архаизирующего новояза можно оценить по двусмысленным оборотам: «от приподнятости и возвышенности воспухшее» [6, с. 7], «купует бо у них говяд» [6, с. 9], «угоб-зив людей своих» [6, с. 13], «душонки невольничьи цепями совокупив» [6, с. 19], «всю же зиму там пропитываясь» [6, с. 23], «скотовод-ствовали, в шатрах живя» [6, с. 41], «сожительствовали ж они с хазарами три года» [6, с. 155], «по нужде двинуть имеем фоссат» [6, с. 215], «и абие наскакавший Фарнак дал дротом Савромату и истребил его» [6, с. 267] и т. п. Самое поразительное, что Р.А. Гима-деев усиленно убеждает читателя, что его подход к «переводу» был якобы поддержан автором перевода трактата на современный русский язык Г.Г. Литавриным [6, с. XIX–XX].

Перевод греческих имен собственных на «славенорусский» породил Варду Широконога (напомнивший мне лично имена хобби- тов [6, с. 227]) или Льва Несмеяна и Иоанна Моревого (тоже вполне сказочные имена! [6, с. 229, 245]). Борьба Р.А. Гимадеева с мнимой «смехотворностью» переводов греческого текста на современный русский язык [6, с. XX] обернулась гомерической пародией. Больше всего это напоминает попытки кинорежиссера Карпа Якина из пьесы М.А. Булгакова «Иван Васильевич» разговаривать «по-славянски» с царем Иваном Васильевичем Грозным: «Пропал! Зинаида, подскажите мне что-нибудь по-славянски!.. Паки, паки... Иже херувимы!.. Ваше величество, смилуйтесь!» [1, с. 222].

Р.А. Гимадеев неискренне сетует, что ему-де приходится писать свою книгу «луна-чарицей» [6, с. XVI], то есть в современной орфографии и графике, которую «навязали» нашей стране большевики. Но что ему мешало сейчас, когда советская власть осталась в прошлом, воссоздать старую добрую традицию и напечатать свою книгу на языке и по графико-орфографическим правилам хоть XVIII, хоть XIX, хоть XI столетия? Судя по содержанию книги, главный редактор издательства И.А. Савкин дал ему полный карт-бланш на любые чудачества, а оригинал-макет, как явствует из выходных данных, делал сам Р.А. Гимадеев. Техническая возможность печати любыми шрифтами сейчас существует. Что мешало ему бросить вызов прогнившему и опутанному сетями зла миру, вернувшись к священным истокам высокого «сла-венорусского наречия»? Кажется, я знаю ответ. Р.А. Гимадеев, в отличие от многих филологов и даже блогеров, не способен ни на что большее, как хаотично вставлять отдельные экзотические буквы старой орфографической системы в имена собственные и термины своего «перевода». Писать по дореформенным правилам без ошибок он просто, видимо, не умеет, поэтому он и создал свой собственный примитивный графический волапюк.

Отмечу, что язык и стиль трактата «Об управлении империей» вполне соответствуют своему времени (середина X в.), в нем сочетаются стилистика и лексика из разных регистров живого среднегреческого языка: что-то берется из классической античной прозы и библейского языка «Септуагинты», что-то – из вернакулярной литературы, а также из кан- целярита бюрократии, армейского социолекта и самой обыденной речи, включающей, кроме всего прочего, пласт экзотических заимствованных слов [9, с. 16–95] (ср.: [40]). В нем нет преднамеренной последовательной нарочитой архаизации, которую мы видим в «новом переводе» Р.А. Гимадеева. Трактат «Об управлении империей» прекрасно переводится на любой современный язык, поскольку этот текст написан на вполне естественном среднегреческом языке, который был столь же «испорчен» нововведениями, как и наш русский язык XX века. Как бы ни рассуждал Р.А. Гимадеев о заговоре мировых сил зла, направленном на порчу русского и других языков мира [6, с. XVII], все языки эволюционируют вполне естественным образом, а устная или письменная речь с научной точки зрения не может быть «правильной» или «неправильной», языковые практики регулируются лишь прагматикой коммуникации индивидов в человеческом социуме.

Хуже всего то, что Р.А. Гимадеев не выдерживает свои собственные принципы перевода, которые он так яростно декларирует. Он стал переводить греческие термины, которые обычно передаются как устоявшиеся транслитерации. Он использует слова «округ» (фема), «червонный» (номисма), «царев муж» (василик), «воевода» (стратиг), «начальник» (архонт), «первомечник» (протоспафа-рий), «счетовод гоньбы» (логофет дрома), «харатейник быстрой гоньбы» («хартуларий дрома»), «мечник-кандидат» (спафароканди-дат), «спальник» (паракимомен), «златопечат-ник» (хрисовул), «первенствующий» (проте-вон), «навершник» (катепан). И еще более яркие «славенорусизмы» – «царская судовая станица», «корабельная станица», «письменная крепость», «мужи ответные», «склавона-чальники», «армянские толмачи», «дружинно-начальник», «начальник начальников» и др. При этом он сохраняет слова «патрикий» (почему бы не написать в его логике «боярин»?), «доместик схол», «магистр», «манглавит» и даже вводит в текст своего перевода новые транслитерации, такие как «фоссат», «опси-ды», «фальконы», «апликт», «фламмул», «фамилии» [6, с. 45, 135, 195, 213, 255]. Есть и смешанные варианты: «друнгарий судовой станицы», «первый а-сикритис», «первомеч- ник манглавит», «воеводство дукатом встарь было» (можно было бы перевести: «воеводство вождеством встарь было»?), «первовес-тиарий», «трапезничий августы» [6, с. 209, 211, 215, 229, 243, 251]. Как видим, в передаче специальной лексики трактата в «новом переводе» царит полный хаос и произвол переводчика. Добавлю, что я поддерживаю идею передачи любой специальной лексики текста трактата с помощью транслитерации, что, конечно, требует особых комментариев, но позволяет избежать модернизации и русификации переводимого текста. Часть нововведенных транслитераций, прежде всего слов военной лексики, включена Р.А. Гимадеевым по-своему удачно. В целом же лингвистический эксперимент Р.А. Гимадеева в очередной раз заостряет вопрос о том, нужно ли передавать технические термины и концепты древних и средневековых текстов в их собственной фонетической форме или нужно искать их аналоги в древнерусском языке, в архаичных формах русского языка или же в современном языке, на котором мы сейчас говорим. Итоги языкового эксперимента Р.А. Гимаде-ева, как мне кажется, свидетельствуют в пользу последнего варианта.

Р.А. Гимадеев заявил, что рукопись Paris. gr. 2009 он никогда не видел [6, с. XV]. Это заявление крайне странно для человека, который декларирует «пересмотр греческого текста» и внесение в него исправлений [6, с. XV, XIX] (см. также полное название книги на титуле). При этом им постоянно утверждается, что рукопись чрезвычайно «плоха», а писцу рукописи Михаилу Роизаиту «доверять нельзя» [6, с. III, V, X, XV, 288, 297]. Учитывая, что микрофильм рукописи вполне доступен, Р.А. Гимадеев мог бы легко при желании к нему обратиться. Более того, не заглянув в рукопись (видимо, только лишь по одному отрывку на вклейке в критическом издании между страницами 16 и 17? [17, p. 16–17]), Р.А. Ги-мадеев занимается очевидной графологией почерка писца Михаила Роизаита. Он видит в его почерке «неуверенность, напряженность и преувеличенную заботу о четкости письма», считает его почерк недостаточно «единообразным» и «выработанным» [6, с. V]. Излишне говорить, что это – лишь фантазии. Рукопись Paris. gr. 2009 – классический образец

Perlsсhrift /a второй половины XI в. [11], почерк Михаила Роизаита – вполне профессиональный и типичный для своего времени. Пусть меня поправят специалисты, но его можно соотнести с почерком каллиграфа Михаила Панергиса, написавшего в 1072 г. греческий Апостол для императора Михаила VII Дуки [10; 11]. Вопреки утверждению Р.А. Ги-мадеева, никакого смешения «уставных и скорописных начертаний» (что бы это ни значило! [6, с. IV]) в рукописи Paris. gr. 2009 нет. Не нужно быть палеографом, чтобы понять, что листы 31 об.–32 и 35 об.–36 написаны тем же почерком, что и весь остальной текст (ср. рассуждения о значении появления в рукописи «второго почерка» [6, с. IV]). Во всяком случае, доказательств тому, что рукопись написана несколькими почерками, Р.А. Гима-деев не привел, ограничившись голословными утверждениями.

«Две грубые ошибки» [6, с. V], которые Р.А. Гимадеев «нашел» в колофоне писца Михаила Роизаита, могут быть таковыми, только если считать, что в XI в. существовала некая абсолютная грамматическая норма. На самом же деле – это колоквизмы, обычные для вернакулярных гибридных текстов. Первая же «ошибка» – типичный итацизм, существование которого Р.А. Гимадеев, когда ему нужно, признает (см. ниже о проблеме упоминания в тексте «полюдья»), но в данном случае сурово обличает как «малограмотность» писца.

Весь текст трактата Р.А. Гимадеев разделил на «слои»: части, которые лично написал или исправлял Константин VII (набраны полужирным шрифтом), «необработанные выписки» (набраны мелким шрифтом) и «отчасти обработанные» куски (набраны светлым шрифтом, но кем именно они были «отчасти обработаны», не уточнено, видимо, Михаилом Роизаитом?) [6, с. XV]. Проблема заключается в том, что критерии этого разделения, за исключением случаев прямой речи Константина VII, в тексте носят произвольный характер. Они сводятся к интуитивным озарениям Р.А. Гимадеева, который чувствует, что было важно и интересно для императора-автора трактата, а где его замысел испортили полуграмотные эпигоны. Полемизировать с такой спиритической текстологией бессмысленно, она не проходит критерии научности: ее нельзя верифицировать (проверить) и фальсифицировать (опровергнуть). К художественной литературе в жанре фэнтези должны относиться и все домыслы о процессе создания трактата и разборе набитого «листами», «свитками» и «вощаными табличками» «сундука-архива», который якобы остался после смерти императора Константина VII Багрянородного [6, с. IX–X, 287–288].

Историко-филологические комментарии носят отрывочный характер, в них превалируют лирические и риторические отступления по разным поводам, а не научные аргументы. Автор практически не знаком с современной историографией и со многими более ранними базовыми работами, посвященными тексту «Об управлении империей». Его сообщение о том, что он «обновил ссылки» на литературу [6, с. XV] очень далеко расходится с действительностью. В его списке литературы и ссылках по ходу изложения названо меньше десятка исследований, опубликованных после выхода в свет издания трактата 1991 г. [7]. Список работ о Константине VII Багрянородном сделан на уровне студенческого реферата [6, с. II]. Заявление, что «Введение» Г.Г. Литаврина к изданию его перевода 1991 г. [7, с. 10– 30] дает необходимое представление о жизни и творчестве императора Константина VII Багрянородного [6, с. I], давно не соответствует действительности. Это «Введение» безнадежно устарело, оно было написано в условиях дефицита научной литературы, причем написано фактически в популярной форме для читателей, которые в своем большинстве мало что могли узнать о Византии X века. Думаю, именно это стремительное устаревание сопутствующих переводу текстов и стало одной из побудительных причин подготовки самим Г.Г. Литавриным нового издания трактата в 2000-е годы.

Как это ни странно, но я не нашел ссылок даже на комментарии к тексту «Об управлении империей», которые изданы вторым томом к академическому изданию [18]. Это хорошо видно на примере попытки Р.А. Гима-деева пересмотреть чтение известия 9-й главы трактата о полюдье народа росов на территориях славянских общностей. Если отвлечься от совершенно бессмысленных ком- ментариев о древнерусском полюдье, как всегда не без выпадов в адрес ненавистных ему «норманистов», то автор, на мой взгляд, с основаниями, пытается оспорить традиционную интерпретацию фразы из посвященной народу росов 9-й главы трактата: «...ЕтЮгок oj aimin' E^epxovTai apxovтEg рета лаутшу тшу P§g ало tov Kia^ov, Kal алер/оута1 elg та лоёибю, о XeyeTai yvpa / ...немедленно уходят их архонты со всеми росами из Ки-ава и поднимаются в полюдия, что называется гира» [17, p. 62]. Р.А. Гимадеев предлагает отказаться от понимания оборота «rig та лоёиб1а» как «в полюдия» и соответственно не видит здесь славянизма «полюдие» (полюдье), а считает возможным интерпретировать его как Асс. Pl. диминутива «то лоМбюу / городок», где буква йота заменена ипсилоном. Действительно, такая замена – вполне нормальное явление для среднегреческого языка, особенно в позиции после сонорного ё, примечательно, однако, что замена происходит в ударном слоге, что бывает редко [13, p. 26– 27; 21, p. 270, 273; 37, p. 10–13, 76–78]. Тогда получается перевод: «...немедленно уходят их архонты со всеми росами из Киава и поднимаются в городки, что называется гира». Далее Р.А. Гимадеев отмечает, что уточнение «о ёеуета1 уира» является скрытой цитатой из «Исагоги» («Эпанагоги») императоров Василия I Македонянина и его сыновей Льва VI и Александра. В одной из статей «Исагоги» действительно содержится запрет на несанкционированные перемещения архонта: «КеХеиореу p^deva тшу ар/оутшу e^rivai /wplg avayKalag /peiag алoб^p^ag ло1е!о0а1 ~ Tag ёEyopEvag yvpag / Повелеваем, что ни один из архонтов, не имея настоятельной необходимости, не должен совершать выезды или так называемые объезды» [16, p. 77]. Далее сказано, что если все-таки такая необходимость выезда возникнет, то архонт не должен во время своих вояжей обременять жителей области поборами, а должен сам обеспечивать свою поездку всем необходимым. Здесь бы хотелось порадоваться за эти находки в новом переводе, однако почти все изложенное Р.А. Гимадеевым по данному вопросу уже давно есть в комментарии Д. Оболенского к 9-й главе трактата [18, p. 59–60]. Только Д. Оболенский поддержал в итоге вер- сию «в полюдия», а не версию «в городки». Вряд ли перед нами не слишком корректное заимствование, скорее, что, впрочем, столь же плохо, это – случай «изобретения велосипеда». Кроме того, Р.А. Гимадеев несколько тенденциозно переводит финальные фразы фрагмента новеллы «Исагоги». Судя по контексту, данная новелла «Исагоги» запрещает для архонтов одновременно и отъезд «р aлoбpp^a», и объезд «р yvpa». Очевидно, что в первом случае имеется в виду выезд архонта за пределы вверенной ему области, а во втором – «объезд кругом» подчиненной ему территории. Думаю, что в свете параллели из «Иса-гоги» классические переводы слова «р yvpa» как «rounds» на английский язык и «кружение» на русский [7, с. 51; 18, p. 63] в какой-то степени правомерны. Отмечу, что раздел о переводе отдельных мест из текста 8-й главы трактата [6, с. 54–57] по-своему интересен, но и он тоже требует полноценной филологической проверки. Вот, как мне кажется, и все основное, что есть наиболее ценного в данном издании.

Остальные исторические экскурсы Р.А. Ги-мадеева можно даже не комментировать. Рассуждения о причинах покупки скота росами в Киеве у печенегов либо повторяют то, что уже было высказано [12, с. 93], либо носят откровенно отвлеченный характер [6, с. 289– 290]. Размышления о том, кто описал путь росов из Киева в Константинополь, вторичны по отношению к комментарию Д. Оболенского [18, p. 38–58] и к недавней статье С.А. Козлова [5]. Пассажи о лексемах «paлйт^v» (=*то paлйтlov) и «о xopдлoёlg» [6, с. 304307], по сравнению с комментариями к критическому изданию [18, p. 174, 178] и монографией С.Р. Тохтасьева [9, с. 400–444], ничего нового для понимания этих лексем не дают.

Результаты. В современном мире процветает популярная паранаучная псевдоистория, которая с легкой руки Д.М. Володихина получила название «фольк-хистори» [2]. Р.А. Гимаде-ев, несомненно, отличается от банальных шарлатанов-паразитов знанием древних и новых языков, знакомством с основными классическими научными трудами и желанием сказать новое слово в науке, а не огульно отрицать ее. Однако он сближается с ними в полном игнорировании научной методологии, хаотичном привлечении работ ученых-предшественников, непонимании разницы между научной аргументацией и выпадами личного характера в адрес оппонентов (resp. argumentum ad hominem), а также острой неприязнью к Российской академии наук. Р.А. Гимадеев полностью отказался от любого общения со специалистами и публикации предварительных результатов своих изысканий. В его лице мы встречаемся не с привычной популярной (публичной) фольк-хистори, а с ее новым изводом – катакомбной псевдонаукой.

Не удивительно, что книга Р.А. Гимадее-ва почти лишена атрибутов современного научного издания: не указаны ни научный редактор, ни рецензенты, нет грифа научного учреждения, где работает автор. При этом одно яркое исключение все же есть – книга вышла в научной серии «Новая византийская библиотека» издательства «Алетейя». У этой серии есть редколлегия, в которую помимо главного редактора издательства И.А. Савкина входят девять известных ученых, большая часть из которых – ведущие византинисты нашей страны. В книгах этой серии перечень членов редколлегии указан на авантитуле, как, например, в недавнем издании хроники Михаила Пана-рета [8]. У Р.А. Гимадеева перечень членов редакционной коллегии серии на авантитуле отсутствует, но само указание на серию все же сохранено. Лукавое отсутствие указания на членов редколлегии серии говорит о том, что руководство издательства «Алетейя» хорошо понимало, что за произведение они издают, и не посмело обозначить уважаемых ученых непосредственно на авантитуле этой книги. Однако члены редколлегии, указаны они или нет в конкретном издании, несут ответственность за всю серию . Их имена являются гарантией для ученых и особенно для широкой публики, что в этой серии будут издаваться именно и только научные тексты и притом высокого качества. Если члены редколлегии серии «Новая византийская библиотека» никак не отреагируют на данную книгу Р.А. Гимадеева, это будет означать, что они молчаливо признают правомерность публикации таких откровенно маргинальных текстов под своей эгидой.

Реализованный Р.А. Гимадеевым проект нового издания и перевода трактата «Об уп- равлении империей», конечно, был изначально утопичен в его упорном игнорировании современной историографической и языковой реальности. Иногда это отстранение помогало ему преодолеть автоматизм восприятия некоторых привычных интерпретаций текста, но в итоге такое отчуждение увело его далеко за грань науки 1.