О переводе Ф. М. Достоевским романа “Евгения Гранде” О. де Бальзака

Перевод “Евгении Гранде” О. де Бальзака явился первой печатной работой Ф. М. Достоевского, с которой еще безвестный автор вступает на литературное поприще. Достоевский чрезвычайно высоко оценивал этого писателя: “Бальзак велик! Его характеры ― произведения ума вселенной. Не дух времени, но целые тысячелетия приготовили борением своим такую развязку в душе человека”¹.

Перевод “Евгении Гранде”, оцененный самим Достоевским как “чудо, бесподобный” (из письма к брату)2, представляет огромный интерес для исследователя в силу того, что содержит многочисленные отступления переводчика от текста оригинала. В этих отступлениях мы слышим голос самого юноши Достоевского, его интонации. Л. П. Гроссман отмечал, что перевод свободен от буквализма, порою переходит в переложение, “сотворчество”. Достоевский использует добавочные эпитеты, превосходную степень передает рядом усиливающих друг друга эпитетов, пользуется перестановкой внутри фразы и в результате чуть меняет акценты, усиливая или “утепляя” ее, делает добавления или, наоборот, опускает отдельные слова и целые фразы, etc. Обилие подобного рода трансформаций переводимого текста позволяет выявить тенденцию: “Начинающий автор позволяет себе править Бальзака”3.

Бальзаковская характеристика г-жи Гранде “Une douceur angélique, une résignation d’insecte tourmenté par les enfants, une piété rare, une inaltérable égalité d’âme, un bon coeur, la faisait universellement plaindre et respecter”4 (с. 62) у Достоевского ____________________

douceur de son ame lui interdisait de se révolter, qu’elle n’avait jamais demandé un sou, ni fait une observation sur les actes que Me. Cruchot lui présentait à signer. Cette fierté sotte, secrète, cette noblesse d’ame costamment méconnue et blessée par Grandet dom inait la conduite de cette femme”6 (с. 63).

У Достоевского читаем: “Эта женщина, которая принесла ему триста-тысячь въ приданое, была такъ глубоко унижена, доведена до такого жалкаго илотизма, что не см ѣ ла просить ни коп ѣ йки у скряги мужа, и не могла требовать ни мал ѣ йшаго объясненiя, когда нотарiусъ Крюшод подавалъ ей Богъ знаетъ какiе акты для подписи. ― Будучи такъ унижена, _______________________

• ⁵    Достоевский Ф . М . Полное собрание сочинений: Канонические тексты. Петрозаводск, 1995. Т. 1. (Здесь и далее ссылки даются в тексте.)

• ⁶    Хотя нелепая на вид, эта женщина, которая своим приданым и наследством принесла отцу Гранде более трехсот тысяч франков, чувствовала себя всегда столь глубоко униженной зависимостью и рабством, против которого кротость души ее запрещала ей восставать, что она никогда не попросила ни одного су, не сделала ни одного возражения по поводу документов, которые мэтр (нотариус) Крюшо представлял ей для подписи. Эта глупая, тайная гордость, это благородство души, постоянно не признаваемой и уязвляемой господином Гранде, господствовали над поведением этой женщины. ( Пер . авт .)

305 она была горда в глубин ѣ души своей, и изъ одной гордости не жаловалась на судьбу Она терп ѣ ливо вынесла весь длинный рядъ оскорбленiй, нанесенныхъ ей старикомъ Грандé, и никогда не говорила ни слова ― и все это изъ безразсудной, но благородной гордости” (с. 433-434).

Помимо вполне допустимых для переводчика и оправданных субституций: “ни су” ― “ни коп ѣ йки”, нейтральные “документы” ― “Богъ знаетъ какiе акты” (сохраняя тем не менее “илотизм”), Достоевский прибегает к более радикальной редакции, опуская “нелепая⁷ на вид”, “глупая”⁸ гордость у него становится “безразсудной”.

Столь же радикально Достоевский опускает пассаж Бальзака: “Les philosophes qui rencontrent des Nanon, des madame Grandet, des Eugénie, ne sont ― ilspas en droit de trouver que l’ironie est le fonds du caractère de la Providence?”9 (с. 65). Ирония по отношению к фигурам страдающим, униженным отвергается. Бальзак ироничен, Бальзак беспристрастен, Достоевский исполнен горячего сочувствия.

Эта тенденция отказа от иронии, холодноватой объективности Бальзака особо наглядна в описании предсмертного преображения г. Гранде.

Бальзак: “…cet ange de douceur10, dont la laideur11 disparaissait de jour en jour, chassée par l’expression des qualités12 moralesqui venaient fleurir sur sa face”13 (с. 306).

Достоевский: “Лицо старушки сiяло небесною кротостiю; прекрасная, тихая душа ея переселилась в изнуренные черты лица ея, и украсила ихъ торжественною предсмертною красотою” (с. 545).

_________________________ достоинств, которые расцветали на ее лице”. (Пер. авт.)

306 Бальзак: “…elle était tout âme”14 (с. 306).

Достоевский: “Казалось, духъ ея радостно покидалъ свою земную оболочку” (с. 545).

Мы видим, что Достоевский вновь и вновь “поднимает градус” бесстрастной повествовательной объективности Бальзака. В его передаче возникает позиция повествователя, сочувствующая, сострадающая и экстатическая, которой мы не обнаруживаем в оригинале, т. е. позиция самого юного Достоевского.

Примечательно, что в юности Достоевский включил Бальзака в “ряд христианских поэтов”¹⁵. Но для самого Бальзака набожность г-жи Гранде есть набожность одной из бесконечного ряда “таких мадам Гранде, таких Нанон, таких Евгений”, тогда как Достоевский далек от того, чтобы включать героиню в какой-либо ряд схожих персонажей, она для него если и стоит в ряду, то в ряду “мучеников жизни”: “Кто не зам ѣ чалъ этого блистательнаго преображенiя, на лицахъ мучениковъ жизни, въ предсмертные часы ихъ?”¹⁶(с. 545).

У Бальзака ― отвлеченные “святые лица”, у Достоевского ― “мученики жизни”. Добавление “въ предсмертные часы ихъ”, отсутствующее у Бальзака, выводит сравнение на новый уровень: постепенное, плавное преображение под влиянием “возвышенных размышлений” (Бальзак) у Достоевского получает иное звучание ― преображение у последней черты, выстраданное жизнью, исполненной мучений.

Бальзак пишет: “Le spéctacle de cette transformation accomplie par les souffrances qui consumaient les lambeaux de l’être humain dans cette femme…”17 (с. 306). Достоевский переводит: “Зрелище этого видимаго перехода из земной обители в лучшую…” (с. 545), осуществляя тем самым перенос картины ________________________ всякий раз, когда заходит речь об отце Шарля, именует его “самоубийцей”, не давая читателю забыть об этом, расширяя рамки подтекста и усиливая его трагизм.

Достоевский всегда серьезен. “La vivacité des plaisirs défendus”²¹ (с. 252) в его переводе ― “заманчивость запрещеннаго плода” (с. 520). Некоторое лукавство бальзаковской интонации исчезает при переводе: “La charité chrétienne n’ordonnait-elle pas de le consoler. Ces deux femmes puisèrent dans la réligion bon nombre de petits sophismespour se justifier leur déportements”²² (с. 191) ― “Пос ѣ тить Шарля посов ѣ товало имъ христiанское братолюбiе, и об ѣ он ѣ не зам ѣ чали, что уже другой день толкуютъ и вкось и вкривь Евангелiе, прим ѣ няясь къ обстоятельствамъ” (с. 492).

Гранде ― буржуа, столь ненавистный Достоевскому, “скряга”, “человек одной страсти”23, очевидно, кажется ему чересчур монструозным, и он “очеловечивает” его, вкладывая в его уста ласковые словечки (“жизненочек”) и опуская особо грубые ____________________

• ¹⁸    Господь меня охранил, побуждая меня предвидеть с радостью конец моих терзаний. ( Пер . авт .)

• ¹⁹    Насильственная смерть. ( Пер . авт .)

• ²⁰    Он пустил себе пулю в лоб. ( Пер . авт .)

• ²¹    Пылкость запретных удовольствий (наслаждений). ( Пер . авт .)

• ²²    Христианское милосердие не предписывало ли утешить его. Эти две женщины почерпнули в религии изрядное количество маленьких уловок, чтобы оправдать себе свою распущенность. ( Пер . авт .)

• ²³    Цвейг С . Три мастера. Бальзак, Диккенс, Достоевский // Цвейг С. Собр. соч. Л., 1929. Т. 7. С. 186.

308 (“les garces”24 ― потаскухи, шлюхи в сцене с восковыми свечами (о г-же Гранде и Евгении) переносит на Шарля (“негодяй”), “grande bête” ― “скотина” (обращение к Нанете) опускает и т. д).

Бальзак пишет: “N’était-ce pas le seul dieu moderne auquel on ait foi, l’Argent dans toute sa puissance, intrônisé sur une seule physionom ie”²⁵ (с. 76). Достоевский переводит: “Казалось, онъ изображалъ въ собственномъ лиц ѣ своемъ мамона²⁶, божество, которому мы вс ѣ поклоняемся” (с. 440).

Замена “Деньги” (богатства) ― “мамона”, помимо оценочной характеристики (“злобное языческое божество”), отсылает читателя к центральной парадигме христианской этики, рассматривающей весь мир как стоящий под неправой властью “князя мира сего” (сатаны), а должное поведение как драматический конфликт с миром и непременное принятие страдания. Страдания не как самоцели, но как самого сильного оружия в борьбе с мировым злом. Лишь “принимая свой крест”, человек, по учению Христа, может побеждать зло в себе и вокруг себя.

Схождение Бога к человеку есть одновременно требование восхождения человека к Богу. Человек не только должен быть приведен к послушанию Богу и исполнению заповедей (а именно эту формальную сторону мы прежде всего обнаруживаем в тексте Бальзака), но и преображен и “обожен” (к чему пытается подвести героинь Бальзака Достоевский, нередко выходя за пределы оригинала).

У Бальзака: “…et la dignité de la femme aimée donnèrent à ses traits cette èspece d’éclat que lespeintres figurent par l’auréole”27 (с. 275).

Достоевский переводит: “Какая-то строгая торжественность сообщилась вс ѣ мъ чертамъ ея, и, проникнутая любовiю, душа св ѣ тилась въ очахъ” (с. 530).

По Бальзаку, любовь Евгении к Шарлю, хотя и возвышенная, все же земная, реальная, она является основным мотивом __________________________

• ²⁶    Мамона, маммона (греч. mammonas от арамейского mamona) в христианской литературе ― злой дух, олицетворение корыстолюбия, стяжательства, алчности, пристрастия к земным благам. ( Примеч . авт .)

• ²⁷    ...и достоинство любимой женщины придали ее чертам тот род сияния, которое художники изображают в виде нимба. ( Пер . авт .)

309 всех ее поступков. Ее страдания ― это страдания женщины, разлученной с любимым, обманутой им. В переводе Достоевского эта однозначность размывается, любовь Евгении приобретает как бы вселенский характер, становясь в то же время бесплотной, любовью христианской, обращенной на всех окружающих ее, в том числе и на Шарля. У Бальзака ― характер, натура, у Достоевского ― душа.

Культ Богоматери, Девы Марии, “La Vierge”28 примирял Достоевского с католичеством в живописи и скульптуре, архитектуре и музыке даже тогда, когда он стал считать католицизм антихристианским учением, искажающим образ Христа. Любопытен с этой точки зрения отрывок, не включенный Достоевским в перевод: “Avant la venue de son cousin, Eugénie pouvait être comparée à la Vierge avant la conception; maisquand ilfut parti elle ressemblait à la Vierge mère, elle avait conçu l’amour. Ces deux Maries, si différentes et si bien représenteves par quelques peintres italiens, constituent l’une des plus brillantes figures typiques dont abonde le christianisme”29 (с. 275).

То, что воспринимается органично во французском тексте, в переводе начинает звучать несколько двусмысленно и до некоторой степени фривольно. Не в этом ли несовпадении кроются семена той будущей особой антипатии к французам, когда вслед за Флобером, Гонкурами и Золя Достоевский станет считать Францию чудовищным совмещением язычества, католицизма и атеизма, буржуазности и социализма. Не отсюда ли ведут свое начало размышления о “чистоте” образа Христа в православии и мессианстве России.

И еще один бальзаковский пассаж подвергнется редакции при переводе: “…l’agneau paisiblement couché aux pieds de D ieu, le plus touchant emblême de toutes lesvictimesterrestres, celui de leur avenir, enfin la Souffrance et la Faiblesse glorifiées”³⁰ (с. 186) ― “… агнца, ведомаго на закланiе ³¹, эмблему умирающаго съ-голода” (с. 490). ___________________

• ³²    Например, “зеркальность” сюжетной схемы романа “Бедные люди”, первого произведения Достоевского ( Волгин И . Родиться в России... С. 274).

  самостоятельного