Образ ворона в китайской и русской поэзии

Актуальность сравнительных исследований в современном литературоведении определяется рядом параметров. Отмечается необходимость «разработки новых теоретикометодологических и конкретных методических подходов в этой области» [4, с. 303]. Одним из продуктивных подходов представляется сравнительный анализ образного комплекса в поэзии разных народов, в нашем случае столь различных по языку, культуре народов, как русский и китайский.

Предметом сравнительного анализа в данной статье является один из наиболее частотных и значимых как в русской, так и в китайской поэзии орнитологических образов – образ ворона. Спектр его художественной семантики весьма широк. Анализ семантического спектра орнитонима затруднен тем, что в русском языке существует своего рода лингвистический казус: названия разных птиц – «ворон» (Corvus corax) и «ворона» (Corvus cornix) – обычно интерпретируются как названия самца и самки одной птицы. Ср. в рассказе В. Токаревой «Старая собака»:

Изо ржи будто нехотя поднялась черная сытая птица.

— Ворона, — узнала Инна.

— Ворон, — поправил Адам.

— А как вы различаете?

— Вы, наверное, думаете, что ворон – это муж вороны. Нет. Это совсем другие птицы. Они так и называются: ворон [17, с. 22].

Обе птицы относятся к одному семейству врановых, однако различаются по своим биологическим свойствам и имеют различную символику в литературе и искусстве. Предмет рассмотрения в данной статье – образ ворона. Это, как его определяет В.И. Даль, «самая большая в Европе птица вороньего рода, весь черный, с отливом» [7, с. 244]. В художественной семантике слова «ворон» определение «черный» является особо значимым, в отдельных фольклорных текстах «черный ворон» – устойчивое словосочетание. Знаменательно, что и в китайском языке признак цвета является доминирующим при формировании соответствующего иероглифа. Птица ворон в древнекитайском языке не имела собственного номинанта. Она наряду с другими птицами отряда вороновых (ворон, ворона, галка, грач и др.) обозначалась знаком 乌鸦. Позднее ворон, как и другие птицы отряда вороновых (ворона, галка, грач и др.), обретает собственное наименование: 渡鸦. Опираясь на оба знака, представляющие эту птицу в китайском языке, знак 乌鸦 имеет внутреннюю форму – черный цвет и резкий крик, знак 渡鸦 – большой размер и резкий крик. Однако с древних пор по настоящее время знак 乌鸦 сохраняется в китайской культуре. Обращаясь к образу ворона, китайские поэты всегда используют знак乌鸦.

В глубокой древности ворон являлся в Китае солярным символом. Самое раннее упоминание о солнечном вороне содержится в «Шань хай цзин»: 有谷曰温源谷。汤谷上有扶木， – 曰方至， – 曰方出，皆载于乌 [27, с. 396] ( Здесь находится Вэнь-юань-гу (Долина Теплых источников). В Вэнь-юань-гу растет Фу-сан (гигантская шелковица). Здесь как только одно солнце заходит, другое солнце всходит. Каждое несет на себе воронов ) (перевод мой. – У.Х. ).

С тех пор в Китае ворон ассоциировался с солнцем. В китайской мифологии существует трехлапая ворона, которая носит имя «сань-цзуу» (кит. трад. 三足烏 , упр. 三足乌 , пиньинь: sānzúwū) и присутствует во многих мифах. Трехлапая ворона упоминается в трактате «Хуайнаньцзы»: 日中有踆乌，而月中有蟾蜍 ( В центре солнца живет трехлапый ворон, в центре луны живет жаба ) [23, с. 409].

В китайской культуре «солнце» символизирует ян (все светлое, сухое и высокое), «луна» символизирует ин (темное и земное), поэтому «трехлапый ворон», живущий на солнце, — олицетворение ян. В европейской традиции можно отметить отголосок схожей семантики, связанной с превращением Аполлона в ворона, что описано в пятой книге «Метаморфоз» Овидия [14].

Как в русской, так и в китайской поэзии отмечается негативная символика образа во-

рона, что обусловливается некоторыми универсальными свойствами птицы, в частности резким криком и черным цветом. А.В. Гура отмечает: «Хищность, кровожадность и разбой – характерные мотивы в представлениях о вороне и вороне» [6, с. 534].

Ворон питается падалью, кружит над пустынными полями, над полями сражений. В европейской и, в частности, славянской традиции наиболее полно представлен образ ворона как птицы смерти. Связь ворона со смертью и миром мертвых в большой мере определила его семантику в фольклоре, мифопоэти-ке, в классической русской поэзии и в русской лирике первой трети ХХ в. А.В. Гура пишет: «В севернорусских похоронных причитаниях смерть залетает в окно черным вороном. <…> Ворон предчувствует и предсказывает скорую смерть» [Там же, с. 536]. Это значение образа распространено в фольклоре, в русской классической поэзии, актуализировано и в русской поэзии первой трети ХХ в. В стихотворении А. Белого «Возмездие» (сборник «Золото в лазури»), датированном 1901 г. и посвященном Эллису, образ ворона воплощен в традиционно романтическом ключе:

Ах, я знаю – средь образов горных пропадет сиротливой мечтой, лишь умру, – стая воронов черных, что кружилась всю жизнь надо мной

[3, с. 140].

Черные вороны воплощают в нем смерть и содержат семантику зловещего предсказания, о чем будет сказано ниже. В стихотворении А. Белого «Убийство», датированном 1908 г. и входящем в сборник стихов «Пепел», образ ворона поименован наряду с другими птицами отряда врановых – галками и воронами – и связан с фольклорной стилизацией:

Осыпаясь прахом, склоны

Тихо шелестят;

Галки, вороны, вороны

Стаей налетят.

Неподвижные, как стекла, Очи расклюют.

Там – вдали, над нивой блеклой,

Там – вдали: поют

[Там же, с. 200].

В китайской классической поэзии образ ворона часто входит в поэтический комплекс («пустынное поле», «поле сражения», «сумрак», «уединенный монастырь», «сухие плети» и т.д.). «Ворон» и его поэтический комплекс создают пустынную, печальную картину. Приведем пример – стихотворение «На пути в столицу застигнут снегом», которое создал Мэн Хаожань — выдающийся поэт династии Тан:

迢递秦京道，苍茫岁暮天。 穷阴连晦朔，积雪满山川。 落雁迷沙渚，饥乌噪野田。 客愁空伫立，不见有人烟。

[20, с. 19].

(з десь вдаль протянулась дорога к Циньской столице.

Бескрайнее мрачно здесь к вечеру года небо.

И в сумраке зимнем конец луны и начало.

Нападавшим снегом закрыты горы и реки.

Усталые гуси пропавшую ищут отмель.

Без пищи вороны кричат на пустынном поле.

И гость опечален – напрасно он ждал приюта: Нигде не увидел он дыма людских селений!)

(пер. Л. Эйдлина) [9, с. 116].

Это стихотворение было написано тогда, когда поэт отправился в столицу, чтобы сдать экзамен для поступления на государственную службу. На пути в столицу он чувствовал одиночество. Здесь образ ворона символизирует печаль, пустынность и близок к значению образа смерти, что особенно ярко запечатлено в последних строках.

Устойчивую связь образа ворона с мортальным кодом можно подтвердить и множеством других примеров из произведений русских и китайских поэтов. В этом своем значении семантика рассматриваемого орнитонима в русской и китайской поэзии близка.

Еще один смысл образа ворона можно увидеть в русской и китайской поэзии как параллель: ворон относится к разряду хтониче-ских животных, в поисках пищи он копается в земле, он связан с нею; но, как всякая птица, Ворон связан и с небом. Именно поэтому данный орнитологический образ рассматривается и китайцами, и европейцами как посредник между тремя мирами — небом, землей, загробным (подземным или заморским) царством. Эта семантика образа ворона отмечена в работе Е.М. Мелетинского, который напрямую связывает это свойство орнитонима с его биологическими особенностями: «Падаль — уже не животная, но и не растительная пища, поэтому Ворон олицетворяет некий компромисс между хищными и травоядными, противопоставление которых друг другу оказывается в конечном итоге смягчением фундаментальной антиномии жизни и смерти. Поэтому Ворон воспринимается как медиатор между жизнью и смертью» [13, с. 245].

В китайской мифологии трехлапые вороны являются посланцами богини фей Си Ванму и доставляют ей пищу. В оде «Фу о великом человеке», которую создал Сыма сянжу во время династии Хань, упоминается об этом мифе: 吾乃今目睹西王母矐然白首，戴胜而穴处兮, 亦幸有三足乌为之使 [31, с. 94] (Только до сегодняшнего дня я своими глазами увидел Си Ванму с седой головой. Она живет в пещере и имеет в распоряжении трехлапых воронов, которые приносят ей еду) (перевод мой. – У.Х. ).

Об этой особенности в европейской традиции пишет Я. Курсите: вóроны и ворóны являются медиаторами между профанным и сакральным, помогая человеку проникнуть в «иной» мир и овладеть сакральными знаниями: ведьма, колдун нередко появляются или сами в образе вороны/ворона, или ворон/ворона фигурируют в качестве спутников колдуна [11].

В русской поэзии семантика ворона как посредника между мирами может быть воплощена в пространственном континууме образа. Так, в поэме А. Блока «Возмездие» в оппозиции низшего, связанного с погребением мира кладбища и высокого, горнего пространства колокольни образ ворона занимает положение медиатора:

… На кладбище был мир.

И впрямь пахнуло чем-то вольным: Кончалась скука похорон,

Здесь радостный галдеж ворон Сливался с гулом колокольным...

[3, т. III, с. 167].

Еще одна устойчивая особенность, которой наделен образ ворона как в русской, так и в китайской литературе, – его способность предсказывать будущее: ворон – вещая птица.

В Древнем Китае ворон выступал в качестве основного объекта гадания, это связано с символикой вещего ворона. В «Цзо-чжуань» (памятник исторической прозы Древнего Китая) приводится сюжет: 晋侯伐齐，齐师夜遁, 师旷告晋侯曰：乌鸟之声乐，齐师其遁 [28, с. 152] ( Правитель княжества Цзинь Пин-гун начал войну с княжеством Чи, циские войска ночью эвакуировались. Один музыкант сказал Пин-гуну: «Вороны весело кричат над циским лагерем, значит, они отступили (переводмой. –

У.Х. ). Здесь воронам было весело, потому что они получили пустой лагерь.

В славянской традиции птицы семейства врановых относятся к нечистым, дьявольским, проклятым и зловещим [6]. Ворон наделялся определенной магической силой, в том числе и способностью проклинать, карканье ворона чаще всего извещало о плохом. Крик ворона мог означать проклятие, ворон как птица, имеющая отношение к потустороннему миру, мог вещать, ср. в стихотворении Ф. Сологуба: Так надо, так надо,— Мне вещий ваш ворон твердит [15, с. 265] (выделено нами. – Н.Т., У.Х .).

В поэзии символизма актуализируются образы пророческого крика черной (ночной) птицы. Например, в стихотворении А. Блока 1909 г. «Какая дивная картина…»:

Здесь дух мой, злобный и упорный, Тревожит смехом тишину;

И, откликаясь, ворон черный

Качает мертвую сосну <……………………………..> И в этом гуле вод холодных, В постылом крике воронья, Под рыбьим взором дев бесплодных Тихонько тлеет жизнь моя!

[2, т. III, с. 156].

А. Хансен-Лёве отмечает, что в символизме ворон и ворона «часто выступают в качестве маскулинных олицетворений мудрости и вести о смерти» [18, с. 532]. Эта семантика образа ворона как вещей птицы получила дальнейшее развитие в постсимволизме. Пример тому – стихотворение Ахматовой, где ворон становится воплощением вестника смерти:

О, горе мне! Эти могилы

Предсказаны словом моим.

Как вороны кружатся, чуя

Горячую свежую кровь,

Так дикие песни, ликуя,

Моя насылала любовь

[1, с. 87].

В китайской поэзии начала ХХ в. образ ворона наполняется новым смыслом. Ху Ши в своем стихотворении «Ворон» писал так:

我大清早起，站在人家屋角上哑哑的啼 人家讨嫌我，说我不吉利； 我不能呢呢喃喃讨人家的欢喜！ 天寒风紧，无枝可栖。

我整日里飞去飞回，整日里又寒又饥。 我不能带着鞘儿，翁翁央央的替人家飞； 不能叫人家系在竹竿头，赚一把小米！

[22, 49].

Я рано просыпаюсь,

На крыше дома сижу, каркаю.

Никто не рад меня слышать,

Все называют меня дурной приметой.

Но я не могу им льстить

Щебетом и мягкими песнями!

На улице холодно, ветрено, Мне цепляться не за что.

Весь день летаю, Холодно, голодно. Но я не могу нести ножны, летать вокруг людей.

Никто не может меня привязать к бамбуковой палке,

Просто для раздачи зерна! (перевод мой. – У.Х. ).

Данное стихотворение было написано в 1917 г. В это время в Китае началось «движение за новую культуру». Под лозунгом «Наука и демократия!» это движение объединило наиболее передовую, молодую и образованную часть китайской интеллигенции. Ху Ши является одним из зачинателей и идейных вдохновителей этого движения. «“Движение за новую культуру” видело своего основного идейного врага в конфуцианстве, рассматривая его как главный идейный оплот монархистов и реакционеров. Направляя свою ожесточенную критику против традиционных идеологических догматов, “Движение за новую культуру” вместе с тем целилось в старые политические институты, в сторонников реставрации старых порядков» [10, с. 171]. Составной и важной частью «Движения за новую культуру» являлась так называемая литературная революция, ставившая своей задачей преобразование литературного языка и обновление литературы. Журнал «Синь циннянь» и такие его авторы, как Чэнь Дусю, Ли Дачжао, Лу Синь, Ху Ши, выступали застрельщиками этих преобразований. «Им было свойственно понимание огромного общественного значения замены старого языка классической литературы и официальной переписки (вэньянь), оторванного от устной речи, новым литературным языком, складывавшимся на основе общенародного разговорного языка (байхуа)» [Там же, с. 182]. В этом стихотворении поэт в образе ворона раскрыл внутренний мир китайской интеллигенции того времени. Здесь «ворон» – зачинатель революции, у которого твердая воля. В русской поэзии аналогом этого значения является воплощение в образе ворона идеи свободы, как в стихотворении М. Лермонтова «Желание»:

Зачем я не птица, не ворон степной, Пролетевший сейчас надо мной?

Зачем не могу в небесах я парить И одну лишь свободу любить?

[12, с. 88].

Семантика образа ворона в русской и китайской поэзии имеет очевидное сходство. В данной статье мы рассмотрели лишь отдельные грани таких параллелей – их число можно расширить, проанализировав, например, родственные отношения в семействе воронов, интерпретируемые в поэзии России и Китая. Сходство значений образа ворона обусловлено в первую очередь не генетически – едва ли можно говорить о прямом влиянии литературы неродственных народов в ходе формирования смыслового поля орнитонима, но типологически. В.А. Бурнаков в статье «Образ вра-новых птиц в мировоззрении хакасов» пишет: «При символизации образа ворона ярко проявилась многовековая наблюдательность людей» [5, с. 355]. Биологические особенности единого предмета наблюдения – в данном случае птицы семейства врановых – стали основанием для формирования схожей семантики образа в русской и китайской литературе.