Образы "ночи" и "сна" в поэзии Бэй Дао

Бэй Дао (北□ ), настоящее имя Чжао Чжэнькай ( □   ), родился в 1949 г. в г. Пекине. Он получил хорошее среднее образование, но в семнадцать лет прервал обучение в связи с «культурной революцией». После окончания школы поэт 11 лет работал в строительной сфере – бетонщиком, печником.

С момента публикации первого стихотворения «Ответы» в 1979 г. в журнале «Поэзия» Бэй Дао становится популярным среди молодежи. Свои первые стихи он публикует под псевдонимами Ай Шань, Ши Мо.

Бэй Дао считается лидером «туманной поэзии», при этом самым спорным ее представителем. Пик творчества «туманных поэтов» приходится на конец 70-х – начало 80-х гг. Стихи Бэй Дао этого времени полны сомнений и отрицаний.

Небольшой перерыв в творчестве Бэй Дао в самом начале 1980-х гг. был связан с громкой полемикой о «туманной» поэзии, а также с изменениями во взглядах поэта и методах творчества.

Бэй Дао являлся главным редактором народного литературного журнала «Сегодня» (первый выпуск под редакцией Бэй Дао и Ман Кэ опубликован 23 декабря 1978 г., всего было 9 выпусков, издание прекращено в конце 1980 г.). В 1980 г. он становится редактором журнала «Взгляд», в 1981 г. – литературным редактором «Вестника Китая», откуда вскоре уволился.

В 1981 г. в первом выпуске «Янцзы» опубликован рассказ «Волны», подвергшийся критике за использование элементов экзистенциализма. Именно это произведение сделало Бэй Дао выдающейся фигурой китайской модернистской литературы.

Начиная с 80-х гг. XX в. писатель живет во многих городах Западной Европы, продолжает редактировать журнал «Сегодня». По его собственным подсчетам, в первые четыре года ссылки переезжал 15 раз.

Излюбленными образами Бэй Дао являются образы ночи и сна. Л. Леви-Брюль отмечает: «Они (китайцы), прежде всего, рассматривают сновидение как реальное восприятие, столь же достоверное, как и то, которое получается наяву. Но оно, кроме того и главным образом, служит в их глазах предвидением будущего, общением с духами, душами и божествами, способом установления связи с личным ангелом-хранителем и даже обнаружения его» [3]. Пространство и время ночи особые. Большинство случаев, происходивших с Бэй Дао, были ночью. Не случайно два сборника стихотворений поэта соответственно названы «Августовский лунатик» и «Полуночный певец». Упоминания о ночи изобилуют во всех поэмах, где темные часы представлены как время счастливых моментов. Например:

Я открыл дверь , чтобы ждать ночь .

(«Пурпур») Свет огня посрамлен . О , темная ночь всегда жива .

(«Прибытие») В три часа утра я открыл консервы , Поставил рыбу на огонь .

(«Этот день») Ночь есть вихрь ,

Глубоко спящие похожи на вещи , переворачивающиеся

В стиральных машинах .

(«Момент против Света») Не ложись спать при включенном свете

Темнота есть дверь , приближающая освещение .

(«Верность») Пекинский ключ

Открывает дверь скандинавской ночи

(«За одну секунду»)

Особое пристрастие Бэй Дао к ночи можно объяснить его стремлением к одиночеству. Поэт просыпается рано, когда другие в это время еще спят, и сталкивается с сильным чувством одиночества и изоляции, но его привлекает возможность встречи с собственным сознанием. Франц Кафка отмечает, что бессонница является неотъемлемой частью его (Кафки) писательства: «Я верю, что бессонница появляется только потому, что я пишу. Если я не буду заниматься историями ночами, они вырвутся и исчезнут» [15]. Так вынужденное бодрствование помогает показать возвышенное состояние приподнятости и энергичности творческого процесса. Не случайно одна из поэм названа «Бессонница»:

Ты видишь себя за окном , Блеск жизни в движении Слепой от ревности , Звезды плывут против ветра , Вне метафоры смерти , И раскрывают этические виды , В которых называется место источников , Ночь в итоге схватывает тебя , Эта армия бессонницы

Приветствует флаг одиночества .

Ночной дозор , подбрасывая и прибавляя

Свет , что преуспевание ужаса ,

Кошка прыгает в бесконечную ночь ,

Хвост сна промелькнул один раз .

Эта поэма может быть прочитана как «подлинное» представление опыта бессонницы, опыта дезориентации и галлюцинации. В момент глубокого самосозерцания лирический герой видит «блеск жизни в движении» [4], что подчеркивается разъединенной памятью и несосредоточенными размышлениями. Образы - безошибочно нереальные, отображающие гиперактивный разум, который преследуем собственными иллюзиями. Но это как бы «развлечение» бессонницы, которая, несмотря на случайную форму «преуспевания ужаса», охватывает ночь как место одиночества, «место источников» [там же]. Образ «источников» заслуживает внимание за его метафорическую ассоциацию с вдохновением и творчеством. Для Бэй Дао так же, как для Кафки, ночь - источник вдохновения. И потому поэт часто восхваляет ночные часы, как в приведенной ниже строфе:

Ночь более красноречива , чем

Все несчастье ,

Ночь под нашими ногами ,

Этот абажур над поэмой

Уже уничтожен

(«Ночь»)

Или в следующей:

Ветер воодушевляет угол ночи

Над устаревшей настольной лампой,

Я считаю возможность реструктурирования галактики.

(«Реструктурирование галактики»)

Ночь, как время и место возможностей, усиливает лирический голос поэта: «Августовский луна -тик/ видел солнце в ночи». В заглавной поэме Августовского Лунатика Бэй Дао показывает возможности «нереальных» образов, свободного представления чистого сознания и переупорядочения визуального и слухового восприятия. Ночь, по Бэй Дао, - это время, когда «пламя правды сходит с ума» («Чистое зеркало»), место, где может быть обнаружено «скрытое искусство шахмат» («Для целей»). В поэме «Полуночный Певец» раскрываются возможности ночи, использован дискурс песни как формы самовыражения. Структурно повторяя стихосложение песни с ее рефреном, автор использует серию сравнений, дающих возможность по-новому интерпретировать возникающие аналогии. Аналогия сама по себе, однако, остается непонятной, если мы верим в сравнение на основе сходства. Например, какое сходство может быть между «песней» и «вором, который убегает по крышам»? Или «всегда враждебное дерево»? Или «зеркало, которое знает тело сердцем»? Бэй Дао просто соединяет свое содержание с многочисленными средствами передачи, используя глагол-связку □ «ши» (есть) без развития, и «ши» повторяется, чтобы включить как можно больше различных образов, позволяющих уловить скрытые ассоциации песни [14]. Возможно, название «Полуночный Певец» предлагает нам «некоторые нити» к пониманию нереальной ситуации в случае ночи или сна. Вопрос не в том, что есть песня, а в том, как она работает с нашим воображением.

Такие образы, как «бред в 4 часа» или «паровоз/ врезаясь в церковь», подчеркивают, что пение песни для Бэй Дао означает больше, чем свободная деятельность; для него это созерцательное и трансформационное упражнение. То, что песня может быть реформирована через множество несравнимых образов, является доказательством ее несдерживаемой и свободной силы «самопразднова-ния». В последней строфе утверждается метафизический импульс поэмы:

Песня -

Смерть певца.

Его смерть-ночь,

Записанные в черные записи,

Поющие снова и снова, и снова.

Бэй Дао использует традиционное сравнение поэта с певцом и поэмы - с песней. Даже если рождение песни означает смерть певца, эта смерть - желанное и героическое самопожертвование, необходимое условие для творческого выхода, воскрешение в его исчезновении. То обстоятельство, что смерть приходит ночью и прячется в цвете черного, указывает на важность ночи для поэзии Бэй Дао. Ночь служит и контекстом, и основным содержанием «нереальных» образов поэта.

В один из самых депрессивных моментов Ду Фу написал поэму «Ночь в комнате возле реки», где перенес свой опыт бессонницы в сфокусированный обзор спокойных природных образов. В конце произведения он плачет: «Бессонный, память войны предала меня: /я бессилен пред миром» [9]. Очевидно, ночь как место исчезновения не могла успокоить растревоженное сознание Ду Фу, но он и не хотел этого. Ночь для Ду Фу как случай для поэзии, только служит усилению чувства патриотизма и социальной ответственности.

Двустишие Бэй Дао - «Бессонная ночь/я сдаюсь лунному свету» («Пятая улица») - по структуре и настроению очень похоже на двустишие Ду Фу. Однако Бэй Дао вместо того чтобы подтвердить чувство бессильности, сосредоточивается на преследовании силы, чтобы восстановить фрагментарную субъективность в форме поэтического творения. Ночь – место исчезновения, но также и личная вселенная поэта, альтернатива «миру».

Пример несхожести ночи дан в «Полуночном Певце» поэма «Февраль» (в книге «Определенные движения и тени») – другой пример:

Ночь, приближающая совершенство.

Я плыву среди языков.

Низость в музыке смерти,

Полной льда.

Кто над ударом через день

Поет, вода становится жестокой.

Исчезающее пламя бледно,

Прыгать, подобно леопардам, к звездам

Нужна форма,

Чтобы мечтать

Холодным утром,

Проснувшаяся птица

Подходит ближе к правде,

Как я и мои поэмы тонут вместе.

Слова: «Плыву среди языков» - пример постоянства темы творчества «борьбы с языками» в условиях. В них сравнивается совершенство ночи с совершенством плавания – плавания среди «нереальных» образов [10]. Вторая строфа выстраивает контекст этих образов, но уже в форме сна. Не разъясняя деталей его сна по Фрейду, отметим, что это стимулирует опыт времени и путешествия, приближает боль плавания. Бэй Дао интересно подчеркивает: «чтобы мечтать / тебе нужна форма». Форма сна, оспорит Жак Лакан, ничто другое, как язык; вспомним его знаменитое изречение: «бессозна-ние структурировано как язык» [5], где язык – это система обозначений, которые формируют тесный автономный порядок. Лакан заявляет не только о мире «слов, который создает мир вещей», но и о том, что «человек говорит… потому что символ сделал его человеком» [там же]. Пока символ – приобретенный через контакт с языком – определяет его субъективность, он также правит над человеком и портит его в своих определенных применениях, потому что символ и побуждает, и мешает его желанию психологической целостности. В этой связи высказывание Бэй Дао о форме сна, возможно, является воплощением раскола в субъективности, отображая и его надежду, и недоверие сну как инструменту самовыражения. Записанные сны в лучшем случае бледная копия свободного движения бессознательного. Памятуя о собственном парадоксе, Бэй Дао в третьей строфе обращается к само-иронии, предполагая, что проснувшаяся птица больше знает о правде, чем поэт и его поэзия, которая «тонет», чтобы стать «определенными движениями и тенями», не дифференцированными от книги.

Призыв проснувшейся птицы, по нашим предположениям, – отображение дуальности сознания самого Бэй Дао, раскол между его ночной и дневной личностью. Это образ, в котором встречаются его бодрствующее сознание и сонное бессознательное. Птица – достаточно частотный образ в поэзии ночи Бэй Дао – желанное альтер-эго поэта, которое должно противостоять приходу утра – времени между сном и бодрствованием, между символическим порядком сна и литературным миром реальности. Если проснувшаяся птица подойдет ближе к «правде», «правда» может быть не более чем неизбежностью утра, которое означает конец «логики ночи» и начало «логики дня» [14]. Хотя Бэй Дао любит наслаждаться неопределенностью утра, как будто расширяя свой сон:

Утро трогает

Секретную мысль ореха

Над страстью воды ,

Одиночество пробуждения облака .

(«Без названия»)

Здесь Бэй Дао принимает утро как время медленного пробуждения, время лунатика. С другой стороны, утреннее пробуждение описано как благословенное несчастье: «пробуждение , соль в моем рте / похоже на первый вкус радости» («Утро»). Не важно, как далеко мы расширяем наше воображение, вкус соли вряд ли похож на радостное чувство. Аналогия Бэй Дао предполагает вынужденное принятие неизбежного, усилие продолжать улыбаться, когда столкнешься с надоедливым вмешательством бесконечных снов. В другой поэме Бэй Дао снимает маску иронии и открыто описывает свое глубокое разочарование от пробуждения:

Слова – яд в песне .

На полосе ночной дороги песни

Полицейские сирены отдают послевкусием

Алкоголя лунатика

Просыпающегося , головная боль

Похожа на ясно слышный говор в окне .

От тишины до гула

Учась , чтобы потратить впустую жизнь ,

Я мешкаю в криках птиц ,

Плачущих некогда ,

Когда штормы наполнялись газом ,

Лучи света стащили письмо .

Раскрыли и порвали его .

(«Утренняя песня»)

Поэму можно считать продолжением «Полуночного Певца», хотя они отличаются тоном и отношением. Произведение начинается изъятием выдумки из пения: «слова – яд в песне». Песня может быть мелодией без слов, преследующей полуночного певца, но такая песня уже отклонение от знакомого, вызов традиции и соответствию. Недоверие Бэй Дао словам имеет много общего с его взглядом на язык как систему порядка и авторитета, которая регулирует творчество. В случае с песней слова – напоминание о реальности, также как полицейские сирены тревожат сны. В этой связи «утренняя песня» вообще не песня, а только слабое эхо потерянного полуночного пения. Это самопохмелье, которое соединяет память пьяных песен с опытом пробуждения. Сомнительно, что лирический герой вправду думает, что его жизнь – «полный хлам». Даже когда он «плачет никогда», мешкает «в криках птиц» и обеспечивает видение света, которое полно насилия и разрушения.

Жестокость видения подчеркивает восприятие реальности поэтом дня в противопоставлении к ночи. Это то, что он называет «утренние истории», которые рассказаны с доходчивостью и убежденностью в поэме «Утренняя история»:

Слово отменяет другое слово .

Книга устанавливает порядки ,

Чтобы сжечь другую книгу .

Утро , установленное насилием языка ,

Изменило утро .

Кашель людей .

Личинки атакуют суть .

Суть приходит из мрачных долин .

Среди мрачных толп

Правительство находит своего спикера .

Кошки и мышки

Имеют одинаковые выражения .

На дороге в небе

Вооруженный охотник проверяет

Солнце, которое грохочет

Над асфальтовым озером.

Он слышит звук катастрофы,

Беспрепятственный звук великого пожара.

Читатель поражается конкретности и чувственности образов и языка произведения, показывающих ужас пробуждения и реальности дня. «Утренняя история» показывает ужас жизни в обществе тотального контроля и манипуляции и как следствие потеря свободы и самоидентификации. Этот ужас – временная случайность, хотя его «ночь» никогда не закончится, никогда не исчезнет, потому что:

Завтра, нет

Завтра - не другая сторона ночи,

• У кого надежды - тот криминал,

Позвольте истории, которая происходит ночью,

Закончиться ночью.

(«Завтра, нет»)

Несмотря на пессимизм, эта ранняя поэма, отражающая полное отчаяние Бэй Дао, – предвестник его позднего объятия ночи как поэтического предмета. Ночь представляет для Бэй Дао время и пространство настоящего, где превалируют сдержанная бессознательность, поэтическая вселенная, параллельная пробуждающемуся миру дневного света, место, в котором простое присутствие нереальности отвергает логику реальности. Ночь приглашает бессонницу и сон, она плодородная земля для карнавала «нереальных» образов, которые ослепляют глаза и бросают вызов разуму. Из-за концентрации подобных «нереальных» образов в поэзии Бэй Дао многие критики причислили его к «сюрреалистам», хотя не вполне доказано, что поэт разделяет коллективистскую ментальность и революционное рвение настоящего французского сюрреалиста начала XX в., и он не всегда согласен с анти-интеллектуальным порывом. Бэй Дао и сюрреализм объединяет радикальный взгляд на язык и возможность присвоения языка к творческому самоизменению.

Для Бэй Дао этот «новый, свободный язык» ничто другое, как язык «нереальных» образов «полного субъективизма», в котором обыденность разрушается и детерминизм исчезает, освобождая путь свободной ассоциации и открытой аналогии. Посредством этого языка Бэй Дао объявляет о своей оппозиции миру и о своей дистанцированности от «жестокости языка», утверждающей порядок и стабильность, «реальность» данного мира. Чтобы придать этому языку самую сильную артикуляцию, Бэй Дао роется в темных углах ночи, взволнованной бессознательности бессонницы и удивительном мире сна, который выстраивает контекст для значащей операции его «нереальных» образов. В этой связи следует отметить, что Бэй Дао - «ночная личность» и «мечтатель. Две строки: «при входе в ночь/ (я) устанавливаю новую личность» («Без названия»), - больше чем что-либо другое, написанное им, суммируют очарование поэта тайной сна. Художник использует традицию. Игра старого поиска Чжуан-цзы для самоидентификации, для спасения от прозаической реальности повседневной жизни. В коротких ночных часах Бэй Дао нашел вдохновение и безграничное чувство свободы, которые бросают вызов ему и как личности, и как поэту.