Определение уровня правовой культуры цифрового гражданина и вопросы расширения института цифрового гражданства

В отечественной и зарубежной практике существует тенденция на уточнение правового статуса цифрового гражданина, модели его политико-правового участия. Однако довольно распространены ситуации, когда граждане, сознающие себя в качестве цифровых (высоко оценивают собственные цифровые компетенции, понимание алгоритмов дистанционного электронного голосования (ДЭГ), приложения «Мобильный избиратель» и прочее), порой считают тождественными понятия «ДЭГ» и «голосование вне помещения», которые по сути являются разными институтами (ст. ст. 64.1, 66 Федерального закона от 12.06.2002 № 67-ФЗ (ред. от 08.08.2024, с изм. от 13.12.2024) «Об основных гарантиях избирательных прав и права на участие в референдуме граждан Российской Федерации» [1]), что говорит нам о том, что уровень правовой культуры цифрового гражданина нельзя повсеместно охарактеризовать высоко.

Полагаем, недопустимо сводить понятие цифрового гражданства только к обладанию компетенцией, навыками и умениями пользоваться цифровой платформой. В этой связи целесообразна оценка электорально-правовой культуры цифровых граждан не только с точки зрения факта использования права и технологий, но и по соотношению «дистанционного» и «бумажного» (например, «голосование вне помещения») способов голосования.

В целом, по вопросам соотношения «дистанционного» и «бумажного» способа следует отметить следующее: 1) с каждым годом увеличивается количество сторонников «дистанционного» способа;

• 2)    законодательство России имеет тенденции к более активному внедрению ряда институтов, существование которых обусловлено цифровыми технологиями и по которым гражданин может реализовать права в новой форме;

• 3)    анализ зарубежной практики свидетельствует о некоторых проблемах при интеграции инструментов цифрового гражданства.

Кроме того, при анализе «цифрового гражданства» представляется интересным разграничить различные группы цифровых граждан: например, несмотря на то что «гендерное цифровое гражданство» в сущности совпадает с понятием «цифрового гражданства» (основывается на принципе равенства), в опросах и выступлениях должностных лиц публичной власти отмечается разный уровень реализации цифровыми гражданами предоставленных правомочий по половому признаку.

Например, при комментировании результата опроса ВЦИОМ Э.А. Памфилова уделила определенное внимание «гендерным предпочтениям» [2], затронув таким образом «гендерное цифровое гражданство»: так, председатель сообщила, что из проголосовавших посредством федерального ДЭГ большинство -66% - женщины. Э.А. Памфилова предположила, что возможные причины - занятость на работе и по хозяйству, более высокая оценка своего времени и так далее. На первый взгляд, данное замечание так же можно расценить как некоторую «деталь», и, кроме того, возможности мужчин и женщин юридически одинаковы, определение гендерного цифрового гражданства идентично цифровому гражданству.

Однако данный факт может быть оценен и с точки зрения «цифрового разрыва», в том числе в сознании общества «между мужчинами и женщинами». Разумеется, независимо от пола граждане могут по-разному относиться к процедуре, предпочитать более привычный поход на избирательный участок, игнорировать возможные новые формы осуществления права и прочее. Однако такой факт, выявленный именно применительно к использованию систем ДЭГ, представляет интерес, поскольку прямо указывает на более высокий уровень гражданственности цифрового гражданина среди женщин в обозначенный период.

В свою очередь, практика зарубежных государств указывает на различия цифровых знаний и статистики использования прав цифровым гражданином по критерию пола. Например, в Университете имени Султана Кабуса была разработана шкала уровней цифрового гражданства [3, с. 550] по результатам изучения цифровых идентичности, безопасности, этики, глобальной коммуникации и других подобных показателей, по которой прослеживалось, что цифровые навыки на более высоком уровне развиты у женщин (при этом исследование проводилось с участием как студентов Университета, так и обычных граждан).

Оценка гибкости цифрового мышления может быть произведена не только по критерию пола, но и по критерию возраста (что очевидно), при этом интерес представляют дети, вовлеченные в создание «контента» на различных платформах (например, различные ролики с родителями, заявленные как юмористические). Так, например, по мнению Франциско Хосэ Аранда Серна, родители таким образом переносят свою цифровую идентичность на ребенка, искажая его собственную, и тем самым нарушают его цифровую конфиденциальность [4, с. 401].

Разумеется, сфера прав и интересов ребенка в большей степени относится к семейному праву, при наличии (в том числе, в социальной сети) действий со стороны родителей, создающих «непосредственную угрозу жизни и здоровью ребенка» [5] имеются механизмы, позволяющие незамедлительно осуществить процедуру отобрания ребенка у родителей с последующим обращением в суд для лишения родительских прав и т.д. Однако замечание названного ученого имеет место и в контексте настоящего исследования, поскольку у детей не сформировано целостное представление о себе и цифровой среде, нельзя говорить об осознанном желании и, тем более, о правовой культуре цифрового гражданина. Отметим, что аналогичные ситуации получили широкий общественный резонанс и в Российской Федерации [6].

В контексте изложенного следует отметить, что цифровая идентичность хотя и отражает степень самостоятельности гражданина в цифровом пространстве, но не свидетельствует о необходимости полной или частичной замене иных категорий (например, социальной идентичности): «цифровая идентичность» гражданина может не совпадать с идентичностью социальной (деятельность в цифровом и обычном пространстве различается, может иметь место и специфика при создании цифрового «контента» и так далее).

Это составляет онтологический компонент культуры цифрового гражданина. В свою очередь, сохраняя цифровую конфиденциальность и развивая цифровые компетенции, лицо на информационном и коммуникационноэтическом уровнях правовой культуры цифровых граждан проявляет цифровую идентичность разными способами и с разной «интенсивностью».

Вместе с тем, при оценке правового статуса, компетенций цифрового гражданина как полноценного участника общественных отношений в цифровом среде считаем необходимым уделить внимание такому феномену, который, на наш взгляд, будет справедливо охарактеризовать как «из цифрового кочевника в цифрового гражданина».

По смыслу Указа МВД Италии от 29.02.2024 г. № 24A01726 [7] под термином цифровой кочевник («nomadi digitali») понимается гражданин государства, не состоящего в ЕС, имеющий статус самозанятого или индивидуального предпринимателя (в целом то, что не охватывается понятием «работа в найме») и осуществляющий деятельность (или часть) дистанционно («с технологическими инструментами», «удаленно»). Думается, это наиболее существенные признаки, отраженные в подзаконном акте.

Уточним, что данное понятие выделяется наряду с «удаленным работником (сотрудничество дистанционно) и «высококвалифицированным работником». Из анализа законодательного декрета Италии от 25.07.1998 № 286, опубликованного в официальном издании «Gazzetta Ufficiale» №191 [8] следует, что высокая квалификация связывается с уровнем образованием «иностранца» и «профессиональным опытом» свыше 5 лет.

Однако отметим, что данное понятие может характеризовать лицо и как «цифрового кочевника», и как «удаленного работника» в зависимости от их формы деятельности. Полагаем, что оно было выделено в ранее упомянутом Указе МВД Италии, в целях недопущения ограничения положения о ВНЖ только дистанционной формой работы (но фактически в большей части Указа сделан акцент на «цифровых кочевниках»).

Из анализируемого Указа МВД Италии следует, что ВНЖ «цифрового кочевника» действует не более года, в дальнейшем об- новляется (п. 3 ст. 4 Указа), при этом по смыслу анализируемых актов статус цифрового кочевника позволяет говорить как о наличии визы, так и о ВНЖ. Программа «Digital Nomad» позволяет в дальнейшем претендовать на ПМЖ и гражданство путем электронного взаимодействия с органами власти.

Отметим, что в настоящее время аналогичный институт существует и в Испании (выдается на 3 года с 2023 г.), Португалии (выдается на 4 месяца или 2 года с 2022 г.), Южной Корее (выдается на 2 года с 2024 г.), Казахстане (выдается на срок не более года с 2024 г., при этом предусмотрены более низкие сроки для получения ПМЖ – 1 или 2 года в зависимости от того, была ли выбрана однократная или многократная виза). На наш взгляд, существующие законодательные конструкции позволяют говорить о возможности оперативного продления ВНЖ при условии сохранения высокого уровня дохода заявителя.

Однако, сравнительно-правовой анализ практики зарубежных государств позволяет выделить ряд исключений, связанных с применением положений о «цифровом кочевничестве»:

• 1)    в некоторых государствах отсутствует общая тенденция к увеличению сроков предоставления статуса «цифрового кочевника»: так, например, в Японии «цифровые кочевники» могут проживать лишь 6 месяцев и подать повторное заявление на ВНЖ спустя новые 6 месяцев [9];

• 2)    не все государства позволяют «цифровым кочевникам» получить гражданство (например, по смыслу ряда разъяснений законодательства на портале Агентства по вопросам резидентства на Мальте «цифровой кочевник» не может получить ПМЖ или гражданство [10];

• 3)    не все государства наделяют «цифровых кочевников» социально-экономическими правами, которые возможно реализовать на территории соответствующего государства: например, на территории Мальты у «цифровых кочевников отсутствуют права на социальные выплаты, бесплатное образование, осуществление трудовой и иной экономической деятельности.

В связи с изложенным полагаем, что сущность программы для цифровых кочевников Мальты сводится к тому, что государство предоставляет возможность проживать на своей территории, признавая высокий и стабильный уровень дохода иностранца. Если же «цифровой кочевник» захочет осуществлять трудовую деятельность, он должен подать заявление на портал ранее указанного Агентства, чтобы изменить основание для визы (трудоустройство или самозанятости), в ином случае ВНЖ будет аннулирован.

Из данного замечания следует, что законодательство Италии и ряда других зарубежных стран рассматривает «цифрового кочевника»

и с точки зрения резидента, перспективного гражданина и налогоплательщика. Одновременно законодательство Мальты, обеспечивающей ясные условия подачи документов и уточняющей многие сложные практические вопросы (по сравнению с практикой Италии, которая исходит из общего Указа МВД 2024 г. и консульских регламентов), не рассматривает вопрос в поле цифрового гражданства. Полагаем, что выгода государства от данной процедуры заключается в том, что «цифровые кочевники», не проявляясь на отечественном рынке труда, одновременно создают спрос на недвижимость (договоры аренды, купли-продажи). Кроме того, уточним феномен «цифрового кочевничества»:

• 1)    процесс получения гражданства «цифровым кочевником» в основном имеет дистанционный характер (государства осуществляют описанные процедуры удаленно, от заявителей требуется обладание высоким уровнем цифровых навыков и компетенций по работе в ряде государственных платформ);

• 2)    при определении статуса «цифрового кочевника» необходимо исходить из того, что

• цифровой гражданин осознает разницу между рядом оснований для получения визы и ВНЖ (полагаем, это прослеживается на примере разницы между основаниями в Италии: «Digital Nomad» и «Lavoro Autonomo»);

• 3)    «цифровых кочевников» справедливо рассматривать в качестве перспективных «цифровых граждан», поскольку в большинстве случаев «по давности проживания» лицо может получить гражданство и реализовать ряд прав в цифровой форме.

• 2.    Дистанционное электронное голосование: мониторинг. 13.03.2024. – [Электронный ресурс].

  – Режим доступа:      https://wciom.ru/analytical-reviews/analiticheskii-obzor/distancionnoe-

• ehlektronnoe-golosovanie-monitoring.

• 3.    Боков Ю.А., Гаврилова Ю.А. Правовые проблемы цифрового гражданства // Вестник Российского университета дружбы народов. Серия: Юридические науки. – 2024. – Т. 28, № 3. – С. 546-564.

• 4.    Aranda Serna F.J. Social and Legal Risks of Sharenting when Forming a Child’s Digital Identity in Social Networks // Journal of Digital Technologies and Law. – 2024. – Т. 2, № 2. – С. 394-407.

• 5.    Постановление Пленума Верховного Суда РФ от 14.11.2017 № 44 «О практике применения судами законодательства при разрешении споров, связанных с защитой прав и законных интересов ребенка при непосредственной угрозе его жизни или здоровью, а также при ограничении или лишении родительских прав» // Российская газета. № 262. 20.11.2017.

• 6.    «Я не отстану!». Инстасамка снова поругалась с семьей блогера Кукояки из-за его дочери. 20.05.2025. – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: https://www.m24.ru/articles/shou-biznes/20052025/798641?utm_source=CopyBuf .

• 7.    Ministero dell'interno decreto. 29 febbraio 2024. – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: https://www.gazzettaufficiale.it/eli/id/2024/04/04/24A01716/SG .

• 8.    Decreto legislative. 25 luglio 1998, № 286. – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: https://www.gazzettaufficiale.it/eli/id/1998/08/18/098G0348/sg .

• 9.    What is the Japanese «Digital Nomad» Visa? Exclusive Support Plans with Japanese Lessons Offered by Trust Administrative Scrivener Office. – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: https://www.trust-gyosei.com/japanese-digital-nomad-visa-about/ .

• 10.    Nomad Residence Permit. – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: https://nomad.residencymalta.gov.mt/new-faqs/ .

Можно заключить, что распространение в зарубежной практике института «цифрового кочевничества» позволяет определенной категории иностранцев, работающих самостоя- тельно и удаленно, оперативно получить визу, ВНЖ и, в большинстве случаев, в дальнейшем ПМЖ и гражданство, в том числе цифровое (хотя и изначально предоставляется определенный спектр прав в цифровой реальности, поскольку взаимодействие с органами публичной власти происходит именно на цифровых платформах, оказывается должный уровень помощи для совершенствования цифрового мышления и повышения правовой культуры цифровых граждан). Отметим, что с учетом национальных интересов РФ на данном этапе, изменений в вопросы гражданства РФ, модель «цифрового кочевничества» для нашего государства не представляется приемлемой. Вопросы «цифрового кочевничества» интересны лишь для демонстрации усиления влияния цифровизации и института цифрового гражданства в мире.

В свою очередь, проанализированное ранее развитие правовой культуры цифровых граждан в РФ, цифровые конфиденциальность и идентичность граждан, выявленные проблемы отражают необходимость дальнейшей проработки феномена цифрового гражданства.