Ориентальные маски современной русской литературы как рефлексия на культурный кризис (культурологический обзор основных образов текстов В. О. Пелевина)

ТИХОМИРОВА ЕКАТЕРИНА ГРИГОРЬЕВНА — кандидат философских наук, доцент кафедры права, культурологии и психолого-педагогических дисциплин Ростовского государственного строительного университета (Ростов-на-Дону)                                                          155

TIKHOMIROVA EKATERINA GRIGORIEVNA — Ph.D. (Philosophy), Associate Professor of

Department of law, cultural studies and psychology and pedagogical disciplines, Rostov State University of Civil Engineering (RSUCE)

Русская литература конца XX — начала XXI века претендуеют на воплощение тех же функций философского правдоискательства и мессианства, на которые претендовала отечественная литература XIX века (и, конечно, историко-культурный контекст). Возможные параллели между современностью и «золотым веком» проводятся через сходство целей, которые ставят герои в текстах прошлой и современной эпохи. Поиск абсолютной истины, ценностей, на которые мог бы опереться человек, путей достижения этих целей (как основные идеи книг русских философствующих писателей) — стал отражением перманентного состояния кризиса личности [1] и культуры, в котором находится Россия на протяжении двух столетий. Витиеватость форм рефлексии на культуру в филологическом пространстве Новейшего времени и отсутствие каких-либо (как внутренних — авторских, так и внешних — читательских) ограничений порождают немыслимое и шокирующее содержание текстов. Именно на эмоциональном уровне (ощущения эпатажа) и находится тот самый критерий, который роднит кризисную историю «золотой» литературы с «новейшей». Одним из мастеров литературного «шока», наиболее ярко воплотивших в своих работах чувство культурной пропасти, над которой зависла отечественная культура, стал В. О. Пелевин.

Поиск и ожидания молодым поколением новых культурных ценностей удачно совпали с пелевинским «блужданием» по иллюзорным ориентальным реальностям, с фантасмагорическим видением русской современной истории и личности. Всё это позволило Пелевину попасть в мейнстрим русской гуманитарной культуры Новейшего времени. Тексты Пелевина по основным позициям (сюжетам, специфике образов, стилю литературных приёмов) можно отнести к направлению постмодернистского фэнтези. В его работах последовательно реализуется идея мас ки — в кон ст руи ро ва нии иных ре аль но стей, ми ров и вре мён, в создании таких персонажей, характер которых позволяет говорить о попытках моделирования личности, об обращении к элементам Я (многослойности и вариативности личности [6]). Потому его тексты могут быть проанализированы именно на предмет представленности маски как идеи.

«Маска» рассматривается не только как поверхностное, временное, изменение внутреннего или внешнего облика человека и действительности, обусловленное мотивами и потребностями, а также коммуникативными запросами и ожиданиями субъекта. «Маски» — это часть бытия, действительности; они — есть способ использования человеком символизма действительности; маски — участники решения вопросов самоидентификации и коммуникации; маски — идея современной культуры [6]. Данный феномен выходит сегодня за рамки личности, индивида, появляясь в сфере искусства, smart-пространстве (созданном «высокими» технологиями) и литературе (прежде всего, жанре фэнтези).

Контент постмодернистского фэнтези составлен из игр с образами, цитирования, многофактурности текста, интерпретаций действительности при помощи специфичной мелодики — вплетения в реальность мистических существ, сверхспособностей, несуществующих в нашем мире явлений и предметов. Так, Пелевин тщательно перемешивает историческое (отечественную историю — «революционный 1917», «перестройку», «90-е»), философское (чаще Восток, но и Запад (например, «ДПП») и Россию («t»)), классическое (языковые приёмы и методы построения текста — «говорящие» имена, метафоры, цитаты и мемы («баблос», например [5]) с только ему одному свойственным видением бытия. В этом особом мировоззрении живут вампиры, носящие одежду от-кутюр; минотавры-администраторы иллюзорного чата в мышлении; оборотни в погонах и псы с пятой ногой; големы, управляющие броневиком; играющие на аккордеонах муравьи и конопляные клопы, убегаю- щие от милиции; герои фэнтези — чапаевы с артефактной саблей (вместо меча классического героя), на лезвии которой «видно Ленина»; достоевские и толстые, охотящиеся на зомби и т.д.

Пелевинская особость мировидения выразилась и в «наркотизации» текста. Хор читателей с солирующими критиками на все голоса сегодня перепевает вопрос о пристрастиях автора. Стоит оговориться, здесь нас интересует не личное отношение писателя, а «сильнодействующая» на персонажей канва текста , из которой можно буквально «вытрясти» «марки» ЛСД, мухоморы разного цвета, белый порошок и пр. В поисках смысла жизни герои Пелевина нюхают нечто, курят нечто, жуют нечто.

Пелевин не первый автор, готовящий «острое блюдо» Поиска при помощи стимулирующих приправ. Ещё в начале XX века в европейской литературе появился пьющий кальвадос/коньяк/арманьяк/вод-ку/ в редких случаях вино герой Ремарка. Со страниц «Триумфальной арки» алкоголь тёк рекой. У Ремарка алкоголь стал самостоятельным героем, заполняющим одиночество души других персонажей. И только в конце XX века появился новый вид текста, где уже не страдание и тоска Ме-ждувременья (период между I и II мировыми войнами), а ориенталистский поиск Истины нуждался в стимуляции мышления. Так, помножив восточную философию на русскую духовность, Пелевин не смог получить иной (трезвый) результат: ответы на смысложизненные вопросы для русского героя оказались возможны только сквозь наркотическую призму.

В целом, «игры» Пелевина с реальностью циничны — он зло смеётся над «абсолютными» ценностями современного человека и их влиянием на формирование истинного лица личности [7, 8]: религиозными предпочтениями (ислам, иудаизм, каббала, христианство, конфуцианство, даосизм, буддизм — в «Чапаеве», например), научными приоритетами (в любой области — от био- логии («Естественный отбор») до философии («ДПП» и др.)), стремлением человека к карьерному росту («Generation П» [3]), к идеалу любви («Чапаев и пустота» [4]); не избежали авторской издёвки темы русской национальной идеи и культурных доминант (это, вообще, особая пелевинская проблематика), а о феноменах массовой культуры (СМИ, мода, реклама, кино и музыкальная индустрия) и говорить нечего.

Иногда создаётся впечатление, что авторскую форму Пелевин ищет там, где только что остановилась его мысль. Так, «Чапаев» отразил увлечение буддизмом, «Оборотни» — даосами [2], «ДПП» — европейской философией XVIII—XIX веков и пр. Некоторые тексты хронологически напоминают учебник философии для «студентов технических вузов и людей, интересующихся подобной проблематикой» — так, один период развития философской мысли (параграф в учебнике) соответствует главе пелевинского, например, «ДПП». Но даже такое, «с подглядыванием в учебник», строение текста — постмодернистское цитирование, пусть вывороченный наизнанку, но, всё-та-ки, поиск.

Однако не ссылки на западную философию стали отличительной чертой творчества этого претендующего на популярность писателя. «Красной нитью» Пелевина стал ориентализм, щедро подсыпаемый им на страницы своих произведений. Так, роман «Чапаев и пустота» выступил апологией буддизма, «ДПП», «Священная книга оборотня» — даосизма, «Empire V» — индуизма, «Generation П» — древних месопотамских языческих религиозных представлений. На Востоке, в его философской рефлексии, культуре, религиозной специфике Пелевин видит особый путь, делающим его (исключительно русского) героя совершеннее духовно. В начале творческого литературного пути автора образ Востока имеет чёткие очертания (писатель опирается на классические основы религий). Но уже там (в истоке) Пелевин понемногу искажает вос- точную реальность — добавляет агрессии, вкладывая в руки своих героев оружие — меч, пистолет, а теперь и косу. Даже чапаевский пулемёт — феномен: в нём открывается Путь в Радужный Свет нирваны. Потом по-пелевински прочитанный Восток (его герои читают мантры, медитируют, пытаются достичь просветления и т.п.) успокаивает внутренний конфликт героя между составляющими Я, умиротворяет внешние противоречия между Я и миром. Так Пелевин из текста в текст старается подчеркнуть важность восточной системы ценностей для русского культурного поиска.

Надо отметить, что накал ориентализма, по сравнению с ранними книгами, в последних несколько спадает. Это ощущение основано на том, что чёткого религиозного направления (буддизма, даосизма, как в других текстах) для опоры сюжета автор не использует. Восток растекается по приключениям героев.

Герои Пелевина «больны», как больна наша культура уже на протяжении двух веков. Специфика культурной болезни в том, что бред раскольниковых обусловлен горячкой и виден обществу, как конкретная болезнь, которую пытаются вылечить, а бред пелевинского героя не имеет границ и медицинских определений (например, в «Чапаеве…» бред героя (он в нём живёт) — центральная идея сюжета), сама реальность — становится болезнью культуры, из которой нет рационального выхода (нельзя выздороветь или прийти к Богу) [6].

Тексты В. О. Пелевина показывают, что в гуманитарной культуре, её доминантах по-прежнему остались ощущения катастрофы, нестабильности, личностного надлома; что поиск выхода до сих пор продолжается, только на место любви и православного Бога (как у классиков «золотого» века) «модный» Пелевин ставит псевдоВосток и другие ориентальные маски.