Орнаментальный сказ в "Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем" Н. В. Гоголя

По определению, данному В. Шмидом, орнаментальный сказ представляет собой «гибридное явление, основывающееся на парадоксальном совмещении исключающих друг друга принципов характерности и поэтичности. От собственно сказа сохраняются устное начало, следы разговорности и жесты личного рассказчика, но все эти характерологические черты отсылают не к единому образу нарратора, а к целой гамме разнородных голосов, не совмещающихся в единство личности и психологии. Орнаментальный сказ многолик, постоянно колеблется между началами устности и письменности, разговорности и поэтичности, книжности и фольклорности» [3, с. 193].

По нашему мнению, специфика орнаментального сказа Н. В. Гоголя заключается в том, что его нарратору присуще мифологическое сознание. Особенностью мифологического сознания, как известно, является своеобразная логика, подразумевающая нерасчлененность субъекта и объекта, предмета и знака, существа и его имени. Носитель мифологического сознания устанавливает мнимые связи между различными явлениями. Поэтому в орнаментальном сказе слово «становится материальным образом своего значения» [3, с. 264]. Орнаментальное слово значимо само по себе; его звуковая оболочка может стать тематическим элементом, а словесная фигура - целой сюжетной формулой. Нужно отметить, что данное явление не было чужеродным для русской литературы XIX века, поскольку в генезисе своем опиралось на стиль «плетения словес».

В статье «Как сделана „Шинель" Гоголя» Б. М. Эйхенбаум подробно исследует гоголевский орнаментальный сказ, называя его «воспроизводящим». В отличие от характерного сказа («повествующего», по терминологии Эйхенбаума) орнаментальное сказовое повествование «вводит приемы словесной мимики и жеста, изобретая особые комические артикуляции, звуковые каламбуры, прихотливые синтаксические расположения и т. д.» [4, с. 172]. Первый тип сказа «производит впечатление ровной речи; за вторым часто как бы скрывается актер, так что сказ приобретает характер игры, и композиция определяется <...> системой разнообразных мимикоартикуляционных жестов» [4, с. 172].

Если в статье Б. М. Эйхенбаума акцент сделан на исследовании приемов, превращающих примитивный фабульный материал в орнаментальную прозу, то В. В. Виноградов в работе «Этюды о стиле Гоголя» выявляет в орнаментальном повествовании те черты, которые сближают его с классическим характерным сказом. Анализируя гоголевские «дефектноречевые построения», обмолвки, прием тавтологических нагромождений и другие типы «нелепостей» в «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем», Виноградов приходит к выводу о том, что ведущей повествовательной тенденцией здесь является «старческая болтовня» [1, с. 291]. То есть повествовательная маска в «Повести о ссоре» отчасти близка образу «пасичника» Рудого Панька, «автора» «Вечеров на хуторе близ Диканьки».

Опираясь на методологию, сформулированную в работах Б. М. Эйхенбаума и В. В. Виноградова, охарактеризуем орнаментальный сказ в «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем». Итак, в орнаментальном сказе смешиваются противоположные семантико-стилистические тенденции: устность, спонтанность, разговорность и диалогичность характерного сказа и приемы поэтической речи - звукопись, наличие лейтмотивов, ритмизация и др. При этом в роли нарратора выступает не персонаж-характер, а система повествовательных масок.

Устность, спонтанность и разговорность обнаруживают себя в повести в стилизации «болтовни». Как пишет Виноградов, гоголевский «сказ организуется путем постоянного перерезывания той сюжетной линии, которая в заглавии определяется как основная, побочными эпизодами <...> Получается такая схема: начинается сказ о центральном герое - иллюзия традиционного зачина, но внезапно - скачковыми движениями - отклоняется в сторону случайно прицепленных эпизодов и деталей; далее они как бы отсекаются, зачеркиваются, вновь повторяется зачин, и снова отбрасывается ради вводных «философий и художеств». Словом, пред нами имитация той композиции, в которую укладывается “ околесная” речь» [1, с. 247].

Околесица стилизована ненужными и нелепыми подробностями типа обращения к читателям: «Вы знаете Агафию Федосеевну? та самая, что откусила ухо у заседателя» и др. Болтовня и фамильярность гоголевского повествования создают иллюзию действительной истории.

Диалогичность гоголевского орнаментального сказа проявляется в стилизации манеры говорить с читателем как со «своим человеком». Как отмечает Виноградов, в «Повести о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» сделан последний шаг по пути сближения с читателем в пределах семейно-фамильярного речеведения» [1, с. 264]. «Предельная ступень интимно-дружеской близости рассказчика и слушателей» проявляется в приеме называния героев по имени и отчеству без упоминания фамилии: «Позвольте, я перечту всех, которые были там (на «ассамблее» у городничего). Тарас Тарасович, Евпл Акинфович, Евтихий Евтихиевич, Иван Иванович, не тот Иван Иванович, а другой, Савва Гаврилович, наш Иван Иванович, Елевферий Елевфериевич, Макар Назарьевич, Фома Григорьевич...» [2, Т. 1, с. 369-370].

В орнаментальном сказе Гоголя стилеобразующим приемом является мимико-артикуляционный жест - своего рода семантическая аномалия, созданная различными языковыми средствами: фонетическими, лексическими, синтаксическими, интонационными и стилистическими.

Примерами звукового жеста могут стать симметрично-тавтологичные сочетания «Иван Иванович - Демьян Демьянович» («Я, Демьян Демьянович, - говорил Иван Иванович...»). Даже простое перечисление собственных имен гоголевских персонажей вызывает комический эффект, что опять-таки указывает на звуковой жест: Дорош Тарасович Пухивочка, Иван Никифорович Довгочхун, Иван Иванович Перерепенко, Антон Прокофьевич Голопузь и др.

Мимико-артикуляционный жест, основанный на игре с этимологией слова, становится источником гоголевских каламбуров. Например, «пока- зал на лице своем ту равнодушную и дьявольски двусмысленную мину, которую принимает один только сатана...».

Жестом являются и такие словосочетания и предложения, которые лишены логики, но по выражению Эйхенбаума, «замаскированы» строго -логическим синтаксисом, что производит впечатление непроизвольности каламбура. Приведем примеры из «Повести о ссоре»: «У Гапки есть дети и бегают часто по двору»; «Иван Иванович несколько боязливого характера. У Ивана Никифоровича, напротив того, шаровары в таких широких складках…»; «Агафия Федосеевна носила на голове чепец, три бородавки на носу и кофейный капот»; «Иван Никифорович никогда не был женат. Хотя проговаривали, что он женился, но это совершенная ложь... Откуда выходят все эти сплетни? Так, как пронесли было, что Иван Никифорович родился с хвостом назади» [2, Т. 1, с. 342].

В качестве одного из примеров интонационного жеста можно привести следующий эпизод: «О, если б я был живописец, я бы чудно изобразил всю прелесть ночи! Я бы изобразил, как спит весь Миргород; как неподвижно глядят на него бесчисленные звезды; как видимая тишина оглашается близким и далеким лаем собак; как мимо их несется влюбленный пономарь и перелазит через плетень с рыцарскою бесстрашностию; как белые стены домов, охваченные лунным светом, становятся белее, осеняющие их деревья темнее, тень от дерев ложится чернее, цветы и умолк -нувшая трава душистее, и сверчки, неугомонные рыцари ночи, дружно со всех углов заводят свои трескучие песни. Я бы изобразил, как в одном из этих низеньких глиняных домиков разметавшейся на одинокой постели чернобровой горожанке с дрожащими молодыми грудями снится гусарский ус и шпоры, а свет луны смеется на ее щеках. Я бы изобразил, как по белой дороге мелькает черная тень летучей мыши, садящейся на белые трубы домов... Но вряд ли бы я мог изобразить Ивана Ивановича, вышедшего в эту ночь с пилою в руке… » [2, Т. 1, с. 354]. Последнее предложение представляет собой неожиданное разрешение романтически-торжествен-ной интонации прозаическим описанием злоумышленника Ивана Ивановича, идущего уничтожать столь ненавистный ему гусиный хлев соседа.

Жестом стилевого уровня у Гоголя становится игра повествовательными масками. Очевидно, что несмотря на наличие в «Повести о ссоре» определяющих признаков характерного сказа, повествование в ней не может быть отнесено к данному типу, поскольку за сказом здесь стоит не рассказчик-характер, а система различных масок: от недалекого обывателя до ироничного философа. По меткой характеристике Б. М. Эйхенбаума, в гоголевском повествовании « в виде режиссера и настоящего героя царит веселящийся и играющий дух самого художника» [4, с. 175]. Установкой на стилевую игру в «Повести о ссоре» объясняются неожиданные афористические сентенции типа «Народ ныне стал хитрый и ловкий!» и знаменитая финальная фраза «Скучно на этом свете, господа!», в которой сквозит трагическое мироощущение.

Нужно отметить, что Гоголь обращается к «игровой поэтике» орнаментального сказа не только ради демонстрации возможностей языка художественной прозы. Абсурдный язык есть выразитель авторского мироощущения – восприятия мира, близкого к экзистенциальному. Надевая маску субъекта, совпадающего по уровню речевого поведения и сознания с героем, повествователь сближается с ним и обнаруживает глубоко драматическую и даже трагическую сущность его абсурдной, примитивной и комичной жизни.

Итак, возможности орнаментального сказа позволили Н. В. Гоголю создать новую парадигму художественности, характеризующуюся отказом от реалистического эмпиризма в изображении действительности, событийности повествовательного текста и психологического правдоподобия образа-характера. Художественное сознание Гоголя-орнаменталиста во многом определит мировоззренческие основы русского модернистского искусства рубежа XIX–ХХ вв.