Орнитологическая концептуальная метафора в дискурсе Т.Моррисон

Природные образы прочно входят в литературное наследие любого народа, поскольку вся наша жизнь издавна протекала в единстве антропоморфного и природного начал. Не стала исключением и афроамериканская литература, которая начала формироваться в конце XVIII в. Вне всякого сомнения, первые произведения афроамериканцев (Б. Хэммон, Дж. Гронниосо,    Дж. Моррант,    Дж. Стьюарт,

О. Эквиано, Дж. Джи, Дж. Пеннингтон, А. Плато, Дж. Томпсон, Р. Джексон, Г. Уилсон, Х. Джекобс, А. Смит, Ф. Уитли) несли печать влияния «белой» американской и европейской литературной тради- ции. Тем не менее позднее в афроамериканский литературный дискурс проникают элементы и «черной» культуры. Так получается своеобразный «сплав», слияние европейских и африканских черт, традиций в использовании того или иного образа, той или иной метафорической модели. В рамках данной статьи мы рассмотрим особенности применения концептуальных моделей, построенных на образе птицы, в романах современной афроамериканской писательницы Т. Моррисон («The Bluest Eye», «Sula», «Song of Solomon», «Tar Baby», «Be-loved», «Jazz», «Paradise»). С одной стороны, это дает возможность показать очень интересную авторскую трактовку. С другой стороны, в прозе Т. Моррисон присутствует немало черт, присущих всему афроамериканскому литературному дискурсу второй половины XX в., которые входят в произведения З. Херстон, Дж. Болдуина, М. Анджело, А. Уоркер и многих других.

Прежде чем перейти непосредственно к анализу литературного материала напомним, что в соответствии с положениями когнитивной лингвистики не принято проводить строгого разграничения между такими тропами как сравнение, метафора, эпитет и ряд других. Все эти тропы сводятся в одно понятие «концептуальная метафора».

Метод сплошной выборки позволил выделить порядка семи полюсов метафорического развертывания орнитологических концептуальных метафор в дискурсе Т. Моррисон: человек, его тело, внутреннее «я», эмоциональное состояние, деньги, время, литературное произведение.

Главное место автор отводит антропоморфному направлению, при этом на первый план выходит череда женских образов. Основные семы, которые приобретает сама ключевая лексема bird и ее синонимы ( chick, chicken, pigeon ) при соотнесении с афроамериканкой в контексте произведений Т. Моррисон – это доверчивая, жалкая, хрупкая, неуверенная, ненужная, отверженная, некрасивая, потерявшая мужа, находящаяся в панике, агонии; в ряде случаев добавляется компонент «возраст» с лексической реализацией «пожилая, старая» или, напротив, «очень юная». Некоторые из этих компонентов («пол», «возраст», «доверчивость», «хрупкость», «доверчивость») в афроамериканском английском (ААЕ) закреплены за лексемой bird и ее вариантами на уровне словарных дефиниций [Ср. Major 1994: 36, 79, 90, 348 и т. д.]. Черты отверженности, ненужности, непривлекательности – это уже особенности авторского восприятия. В большинстве таких контекстов афроамериканка предстает как сломленное, отвергнутое существо.

Valerian went out back to the shed where a washerwoman did the family’s laundry. She was thin, toothless and looked like a bird [Morrison 1982: 140].

The bird-like defenselessness he had loved while she slept and saw when she took his hand on the stairs was his to protect [Morrison 1982: 219].

When she had the steps down pat – her knees just so – everybody, including the exboyfriend, got disgusted with her and I can see why. It was like watching an old

street pigeon pecking the crust of a sardine sandwich the cats left behind [Morrison 1992: 5 – 6].

Параллельно с этим присутствует и традиционное уподобление молодой хозяйки птице, которая строит свое гнездо. Примыкает к этому похожее развитие образа молодого мужчины, а также афроамериканцев, наконец, обзаведшихся собственностью, недвижимостью ( frenzied, desperate birds ). Интересно отметить, что обычно такие модели Т. Моррисон применяет либо по отношению к мулатам, либо к представителям неодобряемой в диаспоре «черной» буржуазии. Что касается по-настоящему «черного» мужского персонажа ( Cholly Breedlove ), то его желание свить гнездо не привело ни к чему хорошему [Ср. Morrison 1996: 18]. Напротив, явное авторское одобрение заслуживает молодая афроамериканка, которая, создавая семью, не уподобляется наседке, пытаясь опекать всех и вся, а оставляет за собой и своим возлюбленным право на свободу чувств и мыслей [Ср. Morrison 1982: 60].

По отношению ко всей диаспоре автор тоже выбирает образ беспокойных, отчаянных птиц, чаек, которые носятся над водой в поисках пропитания, подбирая объедки и охотясь.

Here, away from the tourist shops, away from the restaurants and offices, was that part of boulevard where the sea threw up what it could not digest. Whatever life there is on the sand is desperate. A gull negotiated the breeze and swooped down on a black starfish. The gull pecked it, flew away and returned to peck again until finally the starfish yielded the magenta string that was its heart [Morrison 1982: 293].

Возвращаясь к образу афроамериканки, отметим, что наряду с уже упомянутым сломленным типом присутствует и более решительный женский персонаж. Это мать, бегущая на север и пытающаяся спасти своих детей. В этом случае параллель проводится с хищной птицей, соколом или ястребом ( hawk ). Кроме физических черт здесь, вне всякого сомнения, используется потенциальная семантика слова hawk и его метафорическое значение «пронизывающий ветер северных городов, особенно Чикаго» [Ср. Major 1994: 226].

So Stamp Paid did not tell him how she flew, snatching up her children like a hawk on the wing ; how her face beaked , how her hands worked like claws, how she collected them every which way: one on her shoulder, one under her arm, one by the hand, the other shouted forward into the woodshed filled with just sunlight and shavings now because there wasn’t any wood [Morrison 1994: 157].

Эта же лексема, в одном контексте с лексемой chicken , употреблена по отношению к женщинам больших городов, много повидавших на своем веку. В данном случае, контраст строится на семе «возраст» и оппозиции «молодая – немолодая».

Whores worked her bar in safety; lonely drunks could drink there in peace; cruisers found chickens or hawks – whichever they preferred, even jailbait ; restless housewives were flattered there and danced their heels off; teen-agers learned “life rules” there; and everybody found excitement there [Morrison 1993: 83].

Эта же семантика, словарно закрепленная за лексемами chick, chicken в афроамериканском английском, не раз используется Т. Моррисон при описании молоденьких афроамериканок. В ряде случаев, когда автору нужно подчеркнуть оппозицию «мужчина – женщина», в контекстах появляется слово rooster , всегда с негативной коннотацией. Это тоже обусловлено потенциальной семантикой и теми метафорическими значениями, которое слово rooster получило в ААЕ [Ср. Major 1994: 7, 259, 389]. В таких трактовках использовано восприятие афроамериканца как болтуна, чересчур заносчивого, гордого бездельника, и белого американца как человека, готового присвоить чужую собственность (в том числе, право на определенный стиль поведения, исполнения музыки, танца), или агрессивного типа.

What would she want with a rooster ? Crowing on a corner, looking at the chickens to pick over them. Nothing they have I don’t have better. Plus I know how to treat a woman. I never have, never would, mistreat one. Never would make a woman live like a dog in a cave. The roosters would. She used to say that too [Morrison 1992: 182].

В дискурсе Т. Моррисон слова bird, chick могут употребляться и по отношению к неразумному мужчине и младенцу мужского пола. В данном случае, это уже особенности авторской метафорики, потому что в ААЕ bird, chick применяются исключительно по отношению к лицам женского пола [Ср. Morrison 1993: 9; 1996: 152].

Видимо от chick образуется и аллегория в традиционном афроамериканском стиле signifyin’ с использованием образа яйца применительно к молодому, предположительно неразумному, афроамериканцу, для которого единственный способ поумнеть – это набить себе шишек ( букв . разбить скорлупу), столкнувшись с реалиями жизни. С другой стороны, с дальнейшим развитием контекста этот образ превращается в аллегорию начала начал, заключенного в мужчине, и внутреннего «я», прочно заключенного в «скорлупу» убеждений, правил, норм, часто навязанных белым обществом, которые нужно преодолеть.

“Well, I got a right to be what I want to be, and I want to be an egg.” “Fried?” “Fried.” “Then somebody got to bust your shell ” [Morrison 1993: 116].

По отношению к молодому и привлекательному афроамериканцу, возлюбленному автор выбирает лексему peacock . При этом совершенно стирается возможный негативный компонент «высокомерие» и на первый план выходит яркость оперения птицы, соотносимая с красотой мужчины.

His strut is a peacock | His eye is burning brass | His smile is sorghum syrup drippin’ slow-sweet to the last | I know a boy who is sky-soft brown [Morrison 1996: 58].

Другим способом подчеркнуть красоту афроамериканца становится уподобление его волос оперению крыльев, когда одни перья плавно накрываются другим рядом, создавая эффект переливов.

The man chose one and stood before the mirror looking at his hair. It spread like layer upon layer of wings from his head, more alive than the sealskin [Morrison 1982: 132].

Применительно к пожилому негру автор употребляет лексемы buzzard, old cock . Здесь привлечены не только прямые значения, но и словарно зафиксированные метафоры, характерные для стандартного английского. Опора сделана и на возможный сексуальный подтекст [Ср. Morrison 1992: 133; 1996: 14].

При описании физического облика человека автор вновь вводит концептуальную метафору скорлупы. Перенос строится как на физическом сходстве объектов по цвету (при описании кожи белой женщины), округлой форме, так и на потенциальной семантике хрупкости, ранимости, стремления к защите [Morrison 1982: 55; 1992: 62]. Тело умирающего становится маленькой трепещущей птичкой ( a small bird trembling ) [Ср. Morrison 1996: 210 – 211].

Последний образ тесно примыкает к следующему направлению – описанию эмоционального состояния. В первую очередь это касается переживаний девочки или юной женщины, чья душа была искалечена людьми, презрением, своей собственной нерешительностью; чей дух, однажды ощутивший дарованную Богом возможность подняться, взлететь, был замучен внешними обстоятельствами. Это ощущения существа ( Beloved, Pecola Breedlove, Jadine (Tar Baby) ), так или иначе не принадлежащего этому миру, в силу своего социального или метафизического статуса, изгоя или призрака, который стремится обрести единение со своей семьей, диаспорой, миром людей, но вынужден уйти либо в себя, либо в мир теней.

Elbows bent, hands on shoulders, she failed her arms like a bird in an eternal, grotesquely futile effort to fly. Beating the air, a winged but grounded bird, intent on the blue void it could not reach – could not even see – but which filled the valleys of the mind [Morrison 1996: 204].

Состояние напряжения, внешнего и внутреннего, тревоги, паники, безысходности предается через жесты, напоминающие движения птиц; показное спокойствие мечется как стая птиц, натыкаясь на стены, круша все на своем пути; бьет крыльями по лицу [Ср. Morrison 1993: 48, 220; 1994: 76]. В эти описания входит и изображение непознаваемого внутреннего мира юной женщины, со всеми его противоречиями, метаниями, неспокойствием [Ср. Morrison 1993: 138].

Концептуальная метафора птицы появляется при передаче неутихающего предчувствия надвигающейся беды. Маленькая птичка, певчая или с ярким оперением, (blood-red bird, hummingbird, tin-tin bird) становится предвестником угрозы, гибели или символизирует воспоминания о прошлом, отказе от любви, утрате дома, горечи перенесенных утрат [Ср. Morrison 1982: 194; 1994: 137 – 138, 163, 188]. Одновременно птица – это напоминание о победе над собой, обстоятельствами и врагами. В этом случае Т. Моррисон использует аллегоричный образ петушиного сердца, которое затравленный, измученный пленник сумел вырвать у своего заклятого врага – огромного петуха, не один месяц изводившего зако- ванного и беспомощного человека [Ср. Morrison 1994: 117]. Выбор вида птицы (rooster) тоже неслучаен и особенности семантики этой лексемы мы уже затронули выше.

В немногочисленных описаниях надежды на лучшее автор рисует образ павлина, распускающего свое оперение. Стоит отметить, что контекст связан с молодыми мужскими персонажами и, зная о других случаях переносного использования лексемы peacock в дискурсе Т. Моррисон, мы можем прочитать намек на привлекательность героев [Ср. Morrison 1993: 184].

Другая, вполне традиционная, аллегория надежды и мечты – это распростертые крылья, которые то и дело всплывают в памяти одной из героинь. Автор намеренно прибегает к «белой» аллегории, чтобы подчеркнуть, что речь идет об очень светлокожей мулатке, живущей «белыми» понятиями. «Черная» сторона проявляется в том, что последующие события превращают образ крыльев надежды в нечто странное, непонятное, опасное, несущее гибель [Ср. Morrison 1993: 132].

Употребляя глагол to fly – «лететь, летать», Т.Моррисон стремится передать не столько традиционную трактовку полета как исхода, надежды, сколько линию познания себя как части африканской культуры, единения с Богом в его природных проявлениях, обретением песни. Эта связь между полетом, песней и познанием своего афроамериканского начала, отречением от «белых» ценностей и материальной стороны особенно важна в контексте романа «Song of Solomon».

Любовь к деньгам, желание обрести материальное благополучие тоже может быть связано с концептуальной метафорой птицы, а именно голубя. Автор вновь строит перенос на потенциальной семантике слова pigeon , имеющего в ААЕ уменьшительно-ласкательные характеристики и контрастные исключительно негативные значения, связанные с понятием белого американца.

More than anything in the world he wanted it to be there, for row upon row of those little bags to turn their fat pigeon chests up to his hands [Morrison 1993: 256].

Время, весна становятся цыпленком, побивающим скорлупу зимы. Автор использует эту модель, рассказывая о девочках и, таким образом, намекает на лексему chick , не употребляя ее.

It was a false spring day, which, like Maureen, had pierced the shell of a deadening winter [Morrison 1996: 64].

Наконец, литературное произведение, повествующее о девочке с искалеченной судьбой, отвергнутой всеми, должно разделить судьбу главной героини и метафору искалеченной птицы.

The novel pecks away at the gaze that condemned her [Morrison 1996: 210].

Завершая обзор, отметим, что орнитологическая метафора может считаться одной из самых частотных во всем афроамериканском литературном дискурсе и в контексте произведений других афроамериканских авторов может приобретать и черты, похожие на те, что были рассмотрены выше, и иметь несколько отличную трактовку.